Кондуктадорэ Диктатуреску. Такие мужчины нравятся женщинам. Лексикон: „бадега“, „сигуранца", „Трансильвания". Требует во владение все Черноморское побережье вплоть до Одессы и Николаева. Дадут Херсон — возьмет Херсон, почему бы не взять. Остров Змеиный — туда же, в торбу. Хмур, недоволен: „Баба на корабле — быть бидэ!“ Имеет все шансы на успех у Анни-Мари.
Сулейман ибн Залейман-оглы, турецкий адмирал-эмир-паша. Истамбул. Владеет Босфором и Дарданеллами, остров Змеиный ему и на фиг не нужен, но готов выкупить на всякий пожарный случай. Ярко-красная феска. Сидит, естественно, по-турецки на турецком коврике. Курит кальян. Не пьет, нельзя, ислам не позволяет; но веселые глазки и физиономия бордового цвета наводят на подозрение, что фарфоровый кальян заряжен мадейрой. Вообще, очень живописен. Что-то тараторит длинными турецкими пулеметными очередями, в которых иногда проскакивают знакомые слова, вроде: „гешефт", „шахер-махер“, „твоя-моя“ и т. п. Безусловно, любвеобилен, — но предположить интимную связь Анни-Мари с турецким эмир-пашой на палубе американского авианосца как-то странно... Впрочем, чем не шутит шайтан?
Касатон Егорович Водопьяных, кавалер ордена Фороса и Белого Дома, не подчинившийся ГКЧП, из наших, беспартийный (из вышедших и никуда не вступивших), адмирал Российского Черноморского флота, достойный наследник адмирала Рожественского-Цусимского. Базы в Новороссийске и в Поти. Одну за другой курит папиросы „Беломорканал“, хлопает рюмку за рюмкой, которые подсовывает ему Тихомиро Брагу, и то и дело вздыхает: „Просрали Россию, сволочи!" Играет в шахматные поддавки (выигрывает тот, кто подставит все фигуры) на пустом ящике из-под мандаринов с адмиралом Заливайко, в надежде отыграть просранный какими-то сволочами Севастополь. Анни-Мари попросту не замечает, или только делает вид. К Касатону Егорычу приближается то судьбоносное состояние, когда он на все способен — дать в морду фону-барону Шварцвайтхорсу, взять штурмом Севастополь, свернуть хребет острову Змеиный и даже сделать эту мельтешащую француженку прямо здесь, сейчас, немедленно, на палубе американского авианосца.
Васыль Мыколаевич Заливайко, адмирал 1—го Украинского Черноморского флота имени Петра Сагайдачного. База в Севастополе. 2— го флота на Украине еще нет, но будет, будет, можно не беспокоиться. На Украине все будет, как у людей. И остров Змеиный тоже. Одет по форме, но из-под расстегнутого кителя выглядывает вышиванная тельняшка. Курит „Ватру", глушит все подряд, щиплет Анни-Мари за попку, травит анекдоты, мурлычет писню: „Два кольоры мои, два кольоры... червоный — то портвейн, а билый — то мицне. , и вообще, гарно себя почувае — Васыль Мыколаевич уже просчитал жертвенную комбинацию с отдачей коня, слона, туры, ферзя и самого шаха. (При слове „шах" Залейман-оглы вздрагивает и надвигает на глаза феску). Что еще о Васыле Мыколаевиче? Возможны запорожские вуса. (Шаровары и гопака не придумывать!) Своего не упустит. Вероятнейший претендент на Анни-Мари, давно уже играющую с ним в поддавки и готовую отдать фигуру.
Делегация крымских татар. Татар двое. Штатские. Первый делегат: народный татарский поэт (как же без поэтов?); второй делегат: поэт-переводчик с трудно произносимой еврейской фамилией (как же без евреев?). Очень серьезные, очень вдумчивые люди. Хотели бы, если можно, договориться об автономии Евпатории. Им достаточно Евпатории, если можно. Готовы даже переселиться на остров Змеиный, если остров Змеиный получит суверенитет и независимость. Для групповой сексуальной сцены могут сгодиться.
Юнги, матросы, старшины, боцманы, мичманы, господа морские офицера в соответствующей форме (внимание костюмера!) Болгарии, Грузии, Молдовы, России, Румынии, США, Турции и Украины. Крымская делегация — в добротных костюмах при галстуках (без шика, но и не в джинсах же!)
Духовой оркестр Военно-морских сил США, в полном составе.
Шумно отдуваясь, всплывают и погружаются атомные субмарины и подводные лодки, с ревом взлетают и садятся „Фантомы" и „Миги“, стук четок царицы Тамары и каблуков Анни-Мари Упадежу напрочь заглушают ведущиеся переговоры.
Атанас Плисков. (Попивает ракию, жестами показывает: ничего не слышно, братушки!)
Кито Гурджаани (Угощает всех мандаринами, кроме, понятно, адмирала Цинандадзе. На фуражку Кито пытается сесть натовский вертолет „Сикорски", но тут же взлетает — мала все же площадка. Режиссеру — найти фуражку побольше.)
Надир Цинандадзе. (Нервный тик. Все быстрее и быстрее перебирает жемчуг царицы Тамары. Быстрее! Крещендо! Еще крещендей!.. Стук четок напоминает стук зубов и начинает заглушать рев „Фантомов".)
Анни-Мари Упадежу. (Снимает, наконец-то, купальник, но всем ЭТО до лампочки.)
Сулейман ибн Залейман-оглы. (Уснул. Но во сне слышит, видит и не забывает потягивать кальян.)
Тихомир Брагу. (Тяготеет к Румынии, но подливает Касатону Егоровичу Водопьяных.)
Марэнэ Стопулеску. (Недоволен: женщина и штатские на корабле.)
Делегация крымских татар . (Мечтает об автономии Евпатории или, на худой конец, о свободе и независимости острова Змеиный.)
Касатон Егорович Водопьяных. (Одним ударом кулака в отчаянии расшибает шахматную доску, ящик из-под мандаринов и палубу авианосца: только что он лично просрал Керчь!)
Васыль Мыколаевич Заливайко. (Предлагает играть в поддавки на Малую землю, имея ввиду в конечном счете выиграть Новороссийск.)
Анни-Мари Упадежу. (Обида на лице французской женщины.)
Вермут фон Шварцвайтхорс. (Напряженно разглядывает в трубу остров Змеиный.)
Стук каблуков и четок, напоминавший клацанье зубов, переходит в зубовный скрежет.
Бычки. (Перестают дрейфовать в Одессу и группируются у острова Змеиный, как рыбки-лоцманы перед тигровой акулой.)
Вермут фон Шварцвайтхорс. (Грубо отталкивает Анни-Мари, отдает какой-то приказ господам офицерам. Судя по жестам: с якоря сниматься!)
Анни-Мари. (Плачет навзрыд. До глубины оскорблена в лучших чувствах. Чтобы черт морской побрал этих мужланов!)
Остров Змеиный. (С ним что-то происходит... Он просыпается... Получает долгожданную свободу и независимость, приходит в движение, плывет, клацает зубами... Его хребет, поросший молоденьким леском, оказывается хребтом проснувшегося гигантского чудовища, похожего на лохнесского плезиозавра, но раз этак в тысячу больше и страшнее. Как можно побольше и как можно пострашнее! Чтоб страшно было!.. Еще больше!.. Еще страшнее!.. Открывается страшнейшая зубастая пасть, способная заглотить целый авианосец...)
Раздается СЛОВО: — AM! !
В небе суетятся осиротевшие „Фантомы" и „Миги".
Во чреве чудовища на палубе авианосца „Уиски“ духовой оркестр Военно-морских сил США еле слышно исполняет „Долли, Долли, алилуйя".
На хребте ублаготворенного и опять уснувшего на тысячелетия острова Змеиный поднят военно-морской купальник Иностранного легиона. Под ним в заброшенной зоне лежит счастливая обнаженная Анни-Мари. Солнце страстно ласкает ей грудь, бедра, ягодицы, руки, ноги и что там еще есть у прекрасных француженок.
Владимир ШкаликовЗАПАХ И ЛЮБОВЬ
Когда приехал сюда, мне здешний непрерывный дождь весьма понравился. Перед этим командировка была в сухие места. Домой вернулся — опять жара и сушь. Так что неделю прожил здесь, как у бога за пазухой: тепло и сыро.
Но, как сказал поэт, лишь изменчивость непреходяща.
Через неделю деньги кончились, а командировка — нет: не выполнил задачу. Связался по телефону со своими. Командировку продлили, обещали тут же выслать деньги. Третий день высылают, а у меня знакомых — шаром покати. Из гостиницы выселили, есть не на что, ни плаща, ни зонтика. Словом, дождю больше не радуюсь. Собрал последнюю мелочь, сижу мокрый на почтамте и творю телеграмму. Текст нужен короткий, но убойно убедительный: „Одиноко умираю бездомным голодом где деньги думко“ — примерно так. Если писать это в три строчки, будет понятно, что „Где деньги" — это вопрос, а Думко — моя фамилия. Но, может быть, есть вариант позабойней и покороче? „Бездомно умираю голодом"... Каждое сэкономленное слово — это пятак на ту буханку хлеба, которую я должен буду растянуть на пару дней. Но как сэкономить четыре слова из семи? Адрес — неприкосновенен... На вокзале ко мне уже присмотрелись и сегодня ночевать точно не дадут. Полбеды, если б меня задержали, накормили и дали ночлег, хотя бы и в камере. Нет, меня просто выведут из вокзала. Под дождь. Я неделю не мылся, и под летним дождиком мне только польза, если бы... Если б было во что переодеться... Ну, и так далее.
В почтамте душно и сыро, поэтому одежда на мне не сохнет, скоро начнется озноб. Заболеть — это бы неплохо: больница, гигиена, запах кухни, звон посуды. Но я в командировке не от завода. Я — от кооператива. Мне нужно не болеть, а дело делать. Повздыхаешь тут по старым временам: хоть и жизни не было, умереть не давали.
Ломаю голову над текстом и вдруг слышу, как кто-то нюхает мою макушку. Кто-то вдыхает осторожно и глубоко, не сопит, выдыхает в сторону, но мне все равно слышно.
Оборачиваюсь не спеша, с достоинством, немного возмущенно.
Женщина. Молодая, моих лет. Не красавица, но все на месте. Глаз не отводит, а наоборот — смотрит с интересом, каков объект обнюхивания спереди? Губы чуть шевелятся, будто не решаются на улыбку.
Я еще не подвергался человеческому обнюхиванию. Собаке дал бы лизнуть руку. Погладил бы кошку. А с этой как? Не шутит, серьезная, делом занята, будто пыль со стола вытирает и взглядом просит приподнять локти. Хоть оно и раздражает, а все равно приподнимешь. Я киваю ей почти одними глазами и отворачиваюсь.