„Я рад, что печатается здесь снимок известного и прославленного во время войны корреспондента-черноморца Б. Шейнина — снимок, сделанный на крыше рейхстага. Это очень честный и правдивый снимок, как и его письмо. Без грубой театральщины: в нем есть та будничность, та естественность и простота, натуральность, которые сами собой отметают всякую фальшь".
Высказывания Василия Субботина имеют особое значение. В своей книге „Как кончаются войны" есть у него такое замечание, — а надо заметить, книга писалась в то время, когда о многом приходилось умалчивать, и все же, все же, все же:
„Надо, наконец, прямо сказать: особенности обстановки и характер этого последнего боя были таковы, что проникнуть на Королевскую площадь с фотоаппаратом в те первые часы никто не мог. Даже командирам в те минуты было неясно, находятся ли наши в рейхстаге или нет?..“
Перечитываю сейчас книгу Василия Субботина и... улыбаюсь. Хотя, и это так, книга не для чтива, не для приятного времяпрепровождения. Но читая вот такие строки: „Эти часы — из рейхстага. В тот наипамятнейший день мне их дал Коля Беляев, комсорг 756-го. Он и его друзья нашли эти часы в сейфе, в одной из комнат рейхстага...“, я вспоминаю о другом подарке Василию Субботину, о котором не рассказано на страницах книги, о портфеле из рейхстага. О портфеле, который подарил ему Борис Шейнин. А дело было так...
— Вася! — Борис Шейнин посмотрел на распухшую противогазную сумку фронтового корреспондента, — Вася, не иначе ты там жареного поросенка спрятал? Поделись с коллегой!
Василий Субботин, — пусть его Шейнин называет Васей, а нам не положено! — улыбнулся.
— Стихи у меня там хранятся. Уже в сумке не помещаются, хотя противогаз я давно выбросил.
Мог и не говорить, у редкого бойца в сумке можно было обнаружить противогаз: у каждого — маленький склад всякой всячины!
— Вася, — проникновенно сказал Шейнин, — я знаю, ты гениальный поэт, а потому я сделаю тебе царский подарок, отберу портфель у Адольфа Гитлера и подарю тебе.
— Трепач ты, Борька...
Ничего примечательного в этом разговоре нет, если бы не одно обстоятельство: велся он на ступенях рейхстага, который еще не был взят. Рейхстаг был как слоеный пирог, немцы — наши, наши — немцы! И не поймешь, кто где! Перекинулись словечками мастера прессы, — в то время Субботин работал во фронтовой многотиражке! — согрели свои души немудреными шутками и... в бой, — рейхстаг отстреливался, рейхстаг требовал новых жертв...
В имперскую канцелярию Адольфа Гитлера Борис Шейнин ворвался одним из первых. Нет, нет, бой на этом „пятачке" не велся, — это был просто промежуточный этаж: Шейнину нужно было забраться на крышу, на которую с полотнищами уже карабкалось множество бойцов! Но, несмотря на спешку, эти поразившие его апартаменты захотелось посмотреть.
Что больше всего поразило Шейнина в имперской канцелярии Адольфа Гитлера? То, что это канцелярия самого фюрера, он узнал позже! Поразили ордена-кресты, густо рассыпанные по всему полу, да так, что тяжело было передвигаться.
Отшвыривая ногою килограммы наград, Шейнин увидел портфель. Портфель, как говорится, не имел товарного вида: серо-желтая грязь крупными комьями застыла на нем, но в тех местах, где оставались просветы, поблескивал настоящий „крокодил“. Вот тут-то Борис и вспомнил, что обещал портфель Васе Субботину, — „будет знать, как обзывать трепачом!“
Шейнин схватил портфель и чуть было не выронил его, тяжел был.
Наверное, — подумал Борис, — и он орденами набит под самую завязку?! Но нет, в портфеле орденов не было, в портфеле, завернутые в промасленную газету, лежало два кирпича. Огромных, огнеупорных кирпича.
Борис вытряхнул содержимое из портфеля, нашел какой-то плакат, завернул в него грязный портфель, — „потом отмою, кожа, что надо!"
Опускаю в рассказе целый период. Не описываю, как Борис добрался до купола рейхстага, как сфотографировал одно из красных полотнищ на продырявленной снарядами и бомбами крыше, как он с трудом отыскал свой портфель, заначенный в одной из комнат рейхстага, как отмывал его водой из прорванной трубы имперского водовода, как дарил портфель из натуральной крокодиловой кожи Васе — Василию Субботину! — но вот как Борис Шейнин через сутки попал в имперскую канцелярию вновь, расскажу более или менее подробней.
Когда Шейнину сказали, что он побывал в святая святых гитлеровского центра, побывал там, где мог находиться только фюрер со своими приближенными, он вначале не поверил, а поверив, вновь захотел побывать там, чтобы своей бессменной „Лейкой" зафиксировать свое присутствие в этом уникальном месте.
Но тут его встретило несколько „но“. Во-первых, Бориса Шейнина не хотели пускать в имперскую канцелярию Гитлера потому, что там шла опись имущества; во-вторых, — канцелярию тут же объявили секретным объектом и вход стал по особым пропускам, а в-третьих...
— Нет тут никакого Гитлера, — сказал часовой, — а раз нет, то и смотреть не на что!
Но задерживать лейтенанта солдат не стал, особенно после того, как увидел на груди у Шейнина фотоаппарат и тот „щелкнул" часового из этого аппарата. И не просто „щелкнул", а побожился, что пришлет фотки на родину, после демобилизации стража имперской канцелярии.
— Дуй до горы, лейтенант! Скажешь, имел разовый пропуск!
В канцелярии, — часовой был прав на сто процентов! — никакого Гитлера не было, вместо него на этом секретном объекте находились два майора интендантской службы и вели опись имущества. И занимались этим богоугодным делом, видно, давно.
— Часы напольные, — говорил один из майоров.
— Часы напольные, — повторял другой майор и записывал трофейным „имперским" карандашом в толстый, тоже трофейный, гроссбух.
— Статуя фарфоровая в виде голой бабы!
— .. .голой бабы, — записывал майор.
— Два слитка золота, замурованных в кирпичи.
— В какие кирпичи?! — вскрикнул Борис Шейнин.
Оба майора, как по команде, посмотрели в сторону представителя центральной прессы. Увидев лейтенантские погоны, один из майоров снисходительно пояснил:
— Понимаете, лейтенант, эти жлобы хотели нас объегорить! Понимаете, два слитка золота были замаскированы под кирпичи... Хотите сфотографировать? — майор заметил, что Борис конвульсивно дернулся. — Нет? Дело ваше. Вы еще о чем-то хотели спросить?
Да, хотел спросить. И — о многом. Но тут, — Боря Шейнин, славный и достойнейший представитель неунывающих репортеров, никогда не лезший в карман за словом, никогда не искавший этого слова в затылке... растерялся. Ни мэ, ни бэ, ни кукареку! Выпрямились мозговые извилины, заклинил поршень!
Он и сейчас начинает заикаться, вспоминая эту давнюю историю.
— Мишель, — говорит он мне, — не надо мне в личное пользование два кирпича, но на обломочек от одного я бы мог безбедно прожить всю жизнь. Как ты думаешь, мог бы?..
Интересно, хранится ли этот „золотой" портфель из канцелярии Адольфа Гитлера у Василия Субботина до сих пор?
Но вернемся к снимку „Знамя Победы". Как же все-таки удалось его сделать? Об этом он рассказал впоследствии в письме к Василию Субботину, когда тот прислал ему первое издание своей книги „Как кончаются войны":
„У Бранденбургских ворот ко мне подошел фоторепортер журнала „Огонек" и говорит: „Давай, Борька, полезем на крышу, смотри, там уже лазят какие-то солдаты." Подходя к зданию, я увидел на лестнице убитого и еще тогда подумал, какое горе — умереть в пяти метрах от победы. Так вот, добрались мы еще по горящим балкам на крышу рейхстага при помощи какого-то черного, грязного, обстрелянного солдата, и тут я увидел, что один из наших на оставшихся обломках фигур рыцарей на рейхстаге держит на небольшом древке темно-красное полотнище..."
Ну, а остальное, как говорится, было делом техники: Борис Шейнин вскинул фотоаппарат — и мгновение было остановлено.
Это был не тот флаг, не то Знамя Победы, которое хранится сейчас в музее и фотография которого вошла во все энциклопедии мира, напечатана во всех учебниках и стала хрестоматийной: над рейхстагом развевались сотни алых полотнищ, сотни больших и малых флагов, и Борис Шейнин сделал фото одного из них.
А то, музейное Знамя Победы?.. То вообще можно вычеркнуть из истории, делалось то фото, — именно, Делалось! — в то время, когда рейхстаг уже был полностью в наших руках и у подножия рейхстага стояли уже наши танки. И люди у Знамени Победы специально позировали фотокорреспонденту.
И из этого обстоятельства вытекает, что только снимок Бориса Шейнина „Знамя на куполе рейхстага" является подлинным, остальные — грубая подделка.
Из Берлина перенесемся вновь в Севастополь!
На груди у Бориса Шейнина множество наград. По ним можно изучать весь его боевой путь. А совсем недавно у него появился еще „Почетный знак ветерана 2-й Гвардейской армии".
— За что, Борис Григорьевич, вроде бы ты никакого отношения не имеешь к гвардии?
— Я тоже так думал, — ответил он, — а вот гвардейцы рассудили иначе. А дело было так...
И передо мной открылась еще одна страничка военной биографии Бориса Шейнина.
Нам приходилось видеть много снимков городов, объятых пламенем и дымом. Обычно на таком фоне кроме руин и разглядеть ничего не удается. Вот и на шейнинском снимке, кроме развалин, выбивающихся из-под дыма, вроде бы ничего не видно, и если б не подпись „Севастополь в огне", то трудно было бы вообще определить, к какому освобождаемому городу это относится.
Сделан этот снимок на подступах к Севастополю 7 мая 1944 года, то есть за два дня до освобождения города. Снимок в тот же день и час был отправлен самолетом в Москву, и на другой день газета со снимком „Севастополь в огне" была в руках у советских бойцов, стоявших у стен горящего города.
Прочитал газету „Красный флот" и Командующий артиллерией 2-й Гвардейской армии генерал-майор Иван Семенович Стрельбицкий.
Генерал даже вздрогнул, увидев в газете снимок Шейнина: сквозь дым, застилавший город, опытный глаз различил едва заметные просветления.