С книжных полок „смотрят" на меня бородатые Хоттабычи Абдурахманы. Множество Хоттабычей. Похожих друг на друга и не похожих: индийские и французские, испанские и норвежские, английские и индонезийские, молдавские и грузинские, армянские и таджикские, узбекские и эстонские... Седобородые и чернобородые, с выпуклыми глазами и миндалевидными...
В этом не было ничего удивительного: известный нам джинн, родившийся в России, изъяснялся на всех языках, — „Старик Хоттабыч" переведен чуть ли не на все языки народов мира и республик.
С жадностью смотрю на Хоттабыча, изъясняющегося по-русски. Лагин улавливает мой взгляд, ухмыляется понимающе:
— Хотите получить моего „Старика"?
— Очень! — чистосердечно признаюсь.
Он снимает с полки издание 1972 года.
— Признаюсь честно, я никогда не собирался писать волшебную сказку.
— Не собирались, но написали.
— Я писал памфлет на книжки подобного рода, а Хоттабыча изувечили, выбросили из книги несколько глав и так отредактировали, что памфлет превратился в волшебную сказку. Я вам подпишу эту книжку, изданную именно в 1972 году, потому, что я восстановил свои собственные слова и все-таки воткнул в нее недостающие главы!..
Лагин надевает очки с немыслимо толстыми линзами и надписывает книгу:
„...севастопольцу и журналисту от автора этой глубоко правдивой повести. Л. Лагин. 25 июня 1974 г.“
Перечитал свою надпись и в скобках дописал: „На всю жизнь севастопольца".
Через несколько лет его не стало.
ТАЙНАЯ МИССИЯ ФРАНЦУЗСКОЙ ГРАФИНИ В КРЫМУ
ВЕЧЕРНИЙ ЗВОНОК ПОСЛЕДНЕГО ГОДА ЗАСТОЯ
Что ж, теперь можно признаться: этот пронзительный междугородний звонок в вечернее время меня напугал. Не люблю неожиданных звонков. Даже перед праздником. Хочешь поздравить — пришли открытку! Но на звонки принято отвечать.
— Это квартира?..
Называется моя фамилия. Не стал отрицать, это действительно моя севастопольская квартира, в которой я живу уже не один десяток лет.
— С вами сейчас будет разговаривать Анатолий Николаевич Старостин. Севастополь, с вами сейчас будет разговаривать Симферополь!
„Старостин, Старостин! Уж не известный ли это футболист прошлых лет? Уж не собирается ли он создавать футбольную команду пенсионеров?"
На том конце провода видно уловили работу моих мозговых извилин.
— Старостин — начальник Крымского областного бюро судебных и медицинских экспертиз.
Час от часу не легче! Не хочу говорить о каплях, — крупных и мелких, — но они сразу появились на лбу. И стало тепло, тепло, даже жарко! Сигарета в моей руке выполняла какой-то замысловатый танец.
Представьте себя на моем месте! Вечерний звонок и... откуда?! А за окном — год 1984, последний год великого застоя со всеми вытекающими отсюда последствиями.
— Что за судебное бюро? Чем оно занимается? При чем здесь я? Я никакого отношения к медицинским экспертизам не имею!
Боже, какой у меня дребезжащий противный голос! Ну почему мы так боимся людей оттуда, — из милиции или суда, медицинского бюро экспертиз или из прокуратуры?!
Мне вдруг на минуточку захотелось встать „во фрунт" и четко отрапортовать:
„Не состоял! Не привлекался! Родственников за границей не имею!"
На том конце трубки выжидательно посапывали. Беру инициативу разговора на себя. Когда мне страшно, я перехожу в наступление первым. v — Что же вы молчите, гражданин Старостин, я же спрашиваю вас, чем занимается ваше богоугодное заведение?
— Потрошим трупы! — весело ответил голос.
— Это фи... фи... фигурально выражаясь?
— Нет, в прямом значении этого слова. Не вешайте трубку, с вами сейчас будет разговаривать Анатолий Николаевич Старостин.
— А вы разве — не Старостин?
— Я его правая рука. И вообще, что это вы ко мне обращаетесь как к мужчине, женщина я.
Тут не только мужчину с женщиной перепутаешь, забудешь собственную фамилию!
У Старостина оказался голос густой и... страшный:
— Скажите, Михаил Леонидович, вы знакомы с графиней де Ла Мотт?
„Ла Мотт, Ла Мотт, де Ла Мотт... Первый раз слышу!.. Ах, эта самая де Ла Мотт! „Миледи" коварная! Как же, писал о ней!“
— Да она, вроде бы, усопла, так сказать, со святыми упокой! — ответил я, не уверенный в своей правоте.
— Естественно, — пророкотала трубка, — наша фирма и имеет дело с покойниками.
— А почему вы, Анатолий Николаевич, обратились именно ко мне, с де Ла Мотт были знакомы многие.
— Кто именно? Назовите фамилии! Клички!
— Об этой графине многие писали: Фридрих Шиллер, например, Братья Гонкуры, Стефан Цвейг. И, конечно, не мог пройти мимо этой коварной женщины Александр Дюма-отец. Свидетелей, правда, этих сейчас нет в живых, но вы же сами сказали, что имеете дело с покойниками.
Старостин выдавил афоризм:
— Эх, Михаил Леонидович, Михаил Леонидович, от живого до покойника — один шаг!
— Возможно, вы правы, но не о бренности жизни вы хотели бы со мной говорить?
— Совершенно справедливо! В последнее время вы многим рассказывали, — устно и печатно! — о жизни и смерти де Ла Мотт. Например, в „Крымской правде" был ваш очерк об этой удивительной женщине. И в клубе любителей истории города .Севастополя вы выступили с докладом об усопшей. Было такое дело?
— Было, было. А что, нельзя?
— Нет, отчего же, не только можно, но и нужно. Но дело в том, что „Крымская правда" с вашей публикацией попала во Францию. Да, да, не удивляйтесь, ведь вы сами потревожили дух неординарной женщины.
— И что же? — мне по-настоящему стало интересно.
— Звонили из Москвы, — Украина еще тогда не была независимой и звонок из самого Центра многого стоил! — из посольства Франции. Они требуют доказательств, что их француженка де Ла Мотт похоронена в Старом Крыму, а не в Англии, что документально подтверждено.
Впору обидеться:
— Так, по-вашему, я выдумал все?! У меня есть свидетельства. Литературные и документальные.
— Вот и приезжайте ко мне со своими доказательствами. Мне только что сообщили, создается специальная комиссия по установлению истины. Будет она состоять из французских представителей и наших. К нашим отношусь я. Будем разрывать могилу и производить эксгумацию.
— Что? Что?
— Потревожим косточки графини!
— Но ведь столько лет прошло! Там, наверное, и косточек-то не осталось.
— Это для вас „ни-че-го“, а мы и через много лет после физической смерти доберемся до истины. В конце концов, определим по одежде. Вы же сами описывали последний наряд де Ла Мотт! Короче, приезжайте и разработаем план наших совместных действий. Ничего не имеете против, если я и вас включу в смешанную франко-русскую комиссию?
— Что я буду делать в этой комиссии?
От иностранцев лучше держаться подальше, а то там, в высших инстанциях не так поймут!.. Но Старостин, это я понял уже, мужик напористый, он дожмет кого хочешь!
— Что будете делать? То же самое, что делали до сих пор: с пеной у рта доказывать, что эта заморская штучка нашла свой последний приют на Крымсхой земле. Точнее, в Крымской земле.
— Но это так и есть!
— А хоть бы было и не так! Учтите, Михаил Леонидович, своих покойников никаким Франциям и Англиям не отдадим!
ЖАННА ДЕ ВАЛУА БУРБОН, ГРАФИНЯ ДЕ Л А МОТТ, ГРАФИНЯ ДЕ КРУА, ОНА ЖЕ — ГРАФИНЯ ГОШЕ, ГАШЕ, ГАШЕТ И...
А теперь познакомимся поближе с той женщиной, из-за которой разгорелся сыр-бор.
В одном из старых журналов „Вокруг света“ я прочитал письмо художника Л. Л. Квятковского такого содержания:
„...Однажды я провел лето в городке Старый Крым близ Феодосии. Там я услышал одну историю, которая меня очень заинтересовала. Полковник Карамалинин, у которого я поселился, рассказал, что еще перед первой мировой войной приезжал сюда французский археолог и представитель Русского археологического общества с какими-то чертежами, чтобы открыть место захоронения некоей графини де Ла Мотт. Вскоре один местный житель сообщил, что наткнулся на какую-то плиту с рисунками и узорами. Эта история меня чрезвычайно заинтересовала. После долгих поисков я вновь нашел эту плиту, очистил ее от земли, сделал зарисовки и постарался узнать о таинственной де Ла Мотт. Оказалось, что эта французская графиня была отчаянной авантюристкой королевского происхождения. Путем каких-то комбинаций, сблизившись с высокопоставленными людьми королевства, Жанна обманом завладела бриллиантовым ожерельем, предназначенным для фаворитки Людовика XV. Когда это все было раскрыто, Жанне выжгли на плече позорное клеймо и приговорили к пожизненному заключению..."
Действительно, Л. Квятковский видел могилу Жанны де Валуа в 1913 году. Об этом мне сообщил симферопольский историк-краевед А. Столбунов. Он же сообщил, что другой художник — П. М. Туманский — через несколько лет после Квятковского, — в 1930 году, —также зарисовал могилу с надгробием и домик, в котором жила графиня, — репродукция с рисунка, Туманского долгие годы хранилась у дочери акцизного советника Михаила Карамалинина, члена Таврической архивной комиссии Аглаи Михайловны Ляховой, а сейчас находится в одном из петербургских архивов.
Я пишу так подробно о могиле де Ла Мотт только потому, что для эксгумации важно найти те останки, которые сохранила земля, а могила знаменитой француженки исчезла, будто ее вовсе не существовало.
А именно мне, как члену будущей франко-русской экспедиции, Анатолий Старостин поручил отыскать точное место захоронения графини. Отсюда и возникла переписка с историками-краеведами.
Валерий Зеленский, ученый и знаток Старого Крыма, сообщил мне печальную весть: нет больше могилы де Ла Мотт. Могила находилась вблизи армяно-григорианской церкви и церковь эту снесли. И снесли не в первые годы революции, не в тридцатые годы, а в 1967 году. А возле церкви, уже бывшей, проложили асфальтовую дорогу, которая и прошла над могилой графини.
Но в подтверждение того, что могила была именно на этом месте, Зеленский сообщил, что у симферопольского краеведа Федора Антоновского есть фотографический снимок надгробной плиты...
Впоследствии я увидел этот снимок, он был подарен Антоновским члену клуба любителей истории Севастополя!
Но вернемся пока не к смерти, а к жизни графини: Жанна де Валуа, она же — Гоше, Гаше, Гашет, а также, де Круа и прочая, прожила свою жизнь словно для того, чтобы помочь Александру Дюма-отцу создать образ миледи в „Трех мушкетерах" и написать роман „Ожерелье королевы".
Итак, графиня Жанна де Ла Мотт-Валуа, в жилах которой текла голубая кровь Генриха IV, родилась в 1756 году, — ее мать Николь де Савиньи была любовницей Генриха!
Есть свидетельства, что будущая героиня многих романов, — жизненных и литературных, — еще в детские годы овладела' многими способами отнимания денег у простофиль простого и королевского происхождения, но развились эти способности в полной мере тогда, когда она вышла замуж за жандармского офицера графа де Ла Мотт и перекочевала в Париж.
О-о-о, Париж!..
Там-то она и познакомилась с кардиналом Страсбургским Луи Роганом и итальянцем Джузеппе Бальзаме. Нам Бальзамо больше известен под именем Калиостро.
Да, да, это тот самый Калиостро, который врачевал все болезни, как сегодня Кашпировский или Чумак; оживлял трупы, как наш современник колдун Лонго; мог любой металл обращать в золото, читать мысли собеседников, проходить сквозь стены и тюремные решетки, и... прочая, прочая, прочая. Легче перечислить то, чего не умел делать почтеннейший маг и волшебник Калиостро!
Чтобы полностью охарактеризовать любезнейшего друга графини де Ла Мотт, — „Скажите, кто ваши друзья, и я скажу, кто вы!" — почтеннейшего графа Джузеппе Бальзамо, припомним один из самых правдивых случаев в его жизни.
Однажды в Страсбурге Калиостро увидел картину. На живописном полотне был распят Иисус Христос. Калиостро внимательно осмотрел картину, поморщился при виде ржавых гвоздей, вбитых в ладони Христа и вдруг обрадовался:
— Браво, художник! Ему удалось добиться поразительного сходства с живым Иисусом Христом!
— Вы были знакомы с самим Христом? — удивились ошарашенные этим признанием посетители музея. — Вы видели самого Иисуса Христа?
Калиостро небрежно пожал плечами.
— Что тут удивительного, я был с ним на ты. У Иисуса был удивительно певучий голос, — и, обратившись к своему слуге, Калиостро спросил: — Друг мой, ты помнишь тот вечер в Иерусалиме, когда распяли нашего приятеля Христа?
Слуга помотал отрицательно головой и развел руками, словно извиняясь:
— Граф, простите меня, но я не могу этого помнить, я служу у вас всего полторы тысячи лет, а распятие вашего друга случилось на несколько веков раньше...
Браво, Калиостро! Он умел выбирать себе слуг-помощников! Браво, Жанна де Валуа Бурбон! Она умела выбирать себе друзей!..
Впрочем, в Калиостро она разочаруется, как и в другом лучшем друге кардинале Страсбургском, когда неразлучную троицу обвинят в похищении бриллиантового ожерелья, и она, со своими подельничками, предстанет перед судом.
А поначалу шло все так хорошо, так здорово, ну прямо бриллиантовое ожерелье само шло в руки! Ну, как его не взять, люди добрые?..
Но, прежде чем взять это ожерелье, Жанна провела тонкую интригу.
Вот какие „показания" даст по этому поводу наш современник, доктор исторических наук Евгения Черняк:
„...Авантюристке (вы, конечно, догадались, кого имела в виду Е. Черняк — М. Л.) становится известно, что придворные ювелиры Бемер и Боссанж настойчиво, но безуспешно убеждают Марию-Антуаннету купить ожерелье... Осенью 1784 года Ла Мотт знакомится с ювелирами Бемером и Боссанжем, и вскоре Роган узнал, что Мария-Антуаннета „просила" его взять на себя роль посредника в переговорах и приобретении знаменитого ожерелья..."
Конечно, кардинал Страсбургский Луи де Роган усомнился поначалу в такой просьбе, переданной „по просьбе королевы" прелестной француженкой де Ла Мотт, — не станет же врать жена самого жандармского офицера! — ведь был он в немилости у королевы и между ними, вот уж который год, длилась глухая вражда, а тут... такая просьба. Чего это вдруг Мария-Антуаннета сменила гнев на милость? Нет, нет, тут дело не чистое, тут какой-то подвох! — Луи де Роган слыл умным и хитрым кардиналом. Его не так-то легко было обвести вокруг пальца.
Неизвестно, чем бы закончилось „дело о бриллиантах", не вмешайся в события лучший друг кардинала, честнейший малый граф Калиостро. Вкупе с неотразимой Жанной, — а она действительно была женщиной очень и очень красивой! — Калиостро ненавязчиво убедил кардинала, что тут дело, что ни есть, самое чистое и чище быть не может. И, если королева просит рогановского соучастия, то только для того, чтобы найти способ примирения с опальным кардиналом.
Что ж, речи Калиостро звучали убедительно. Рогану и самому хотелось бы остановить эту, пока бескровную, вражду. О королевских нравах он знал не понаслышке, — того и гляди он может погибнуть под колесами кареты, сбитый „случайно". Нет, нет, лучше плохой мир, чем хорошая война!
Кардинал, в принципе, дал согласие. Но все же потребовал у Ла Мотт, чтобы та представила ему письменное обязательство королевы, — вот какой Фома-неверующий!
Чудак-человек Луи де Роган, хоть и кардинал! Да хоть десять, хоть сто бумажек могла предоставить ему Ла Мотт! Письменное обязательство на 1600 ливров за подписью Марии-Антуаннеты?.. Нет ничего проще, новый друг графини Калиостро мог бы расписаться за весь цвет Франции, Англии и за всех монархов остальных государств мира, — очень способным человеком был граф Калиостро!
Луи де Роган такой „документ" получил. Но Жанна попросила кардинала, чтобы он не распространялся о „свидетельстве королевы", чтобы это не дошло до ушей мужа-короля.
Кардинал мог быть доволен, — он на свои кровные выкупил ожерелье у ювелиров и привез его на показ Жанне.
Жанна с минуту полюбовалась блеском камней, вздохнула, взяла кардинала под руку, — ему это было приятно, — и повела в соседнюю комнату. Там, по ее словам, находился посланец королевы.
Действительно, посланец уже ждал. Графиня передала ожерелье посланцу и...
Ежу понятно, никакие бриллианты Мария-Антуаннета не получила, а попали они прямехонько в руки „честнейшего" жандармского офицера графа де Ла Мотт и он знал, как распорядиться ожерельем: муж-жандарм тотчас выехал в Англию и там освободился от „вещественных доказательств", — устроил распродажу бриллиантов. Поштучно! На целое ожерелье мало у кого хватило бы денег!
Все было сделано на высоком профессиональном уровне, но в мире нет таких тайн, которые бы, в конце концов, не стали бы достоянием общественности: графиня де Ла Мотт, кардинал Луи де Роган и „всевидящий-всеслышащий" маг Джузеппе Бальзамо-Калиостро оказались за решеткой.
На суде выяснилось, что кардинал был втянут в авантюристическую историю сам того не сознавая, а Калиостро, как ни странно, — а, впрочем, что тут странного!? — тоже оказался жертвой коварной Ла Мотт.
Но все же, авантюра есть авантюра и отвечать нужно всем: кардинала лишили духовного сана, а Калиостро — гражданина всего земного шара! — попросту попросили покинуть Францию в двадцать четыре часа! Иначе...
Когда стало ясно, что Калиостро в очередной раз ускользает от тюремной решетки и, что придется всю ответственность принять на себя, — эх, Калиостро, Калиостро, не по-рыцарски это — валить все на женщину! — разгневанная де Ла Мотт, схватив с судейского стола тяжелый медный подсвечник, запустила его в голову великого мага и волшебника. В его мерзкую голову!
Тут уж Калиостро — вот что значит предвидеть! — не упустил этого момента, вовремя среагировал и, увернувшись, разразился бранью по адресу этой стервы! Причем нецензурные слова произносились на всех языках мира — великий маг был не менее великим полиглотом!..
А тридцатилетняя красавица графиня, в жилах которой текла слегка разбавленная королевская горячая кровь, 21 июня 1786 года была высечена плетьми, — о времена, о нравы! — на Гревской площади в Париже и заклеймена воровским позорным клеймом.
Но жизнь прекрасной авантюристки на этом не кончилась. И не одно журналистское перо прикасалось к жизни и деятельности Ла Мотт, не одно писательское перо додумывало историю жизни и смерти миледи. Из этих свидетельств мы и черпаем подробности жизни удивительной француженки.
Но еще больше свидетельств мы могли бы извлечь из мемуарной книги самой графини Жанны де Ла Мотт-Валуа Бурбон, которая была издана в Англии. Именно в той стране, куда уплыла львиная доля „королевских" бриллиантов. Ее скандальные воспоминания, — о боже, в каких красках обрисована Мария-Антуаннета! Только женщина о женщине так может написать! — были скуплены французами и все издание, по приказу короля и королевы, было уничтожено.
Полностью ли был выполнен указ королевских особ?.. Вряд ли, сохранились отдельные экземпляры и потому до сих пор появляются новые пикантные подробности из жизни королевского двора.
Но нас сейчас интересуют не подробности ее французской и английской жизни, нас интересует, каким образом графиня попала в Крым? И какую жизнь она здесь прожила?..
ГРАФИНЯ ДЕ ЛА МОТТ-ВАЛУА ПРИБЫВАЕТ В КРЫМ
Нам, современникам, некоторые подробности жизни де Ла Мотт стали известны по исследованиям Луи де Судака, он же — Луис Алексис Бертрен, писатель, философ, корреспондент французских и швейцарских газет, член Таврической архивной комиссии, награжденный за свою деятельность орденами Франции, Турции и России, — каков послужной список!
И умер Луис Алексис Бертрен в 1918 году в Крыму, и похоронен на старом феодосийском кладбище. Слава Богу, хоть этот факт французы не оспаривают!
Луи Бертрен своей журналистской деятельностью и пролил свет на пребывание в Крыму графини де Ла Мотт. Он опубликовал статьи: „Графиня Ламотт Валуа" и „Героиня процесса „Ожерелье королевы". Но из его очерков непонятно все же, каким образом попала в Крым опальная графиня? Нам же известно, что в 1787 году де Ла Мотт бежала из тюрьмы и... погибла, бросившись с тюремной стены. Ее похоронили в Англии...
Нет, нет, тогда она не умерла, умерла она несколько позднее, но тоже в Англии. Там и похоронена. В книге Ламбертской церкви в Лондоне за 1791 год имеется соответствующая запись о погребении Жанны де Ла Мотт после самоубийства.
Арсений Маркевич — председатель Таврической архивной комиссии сообщает:
„Большинство биографов графини Ламотт полагали, что она умерла в Лондоне в 1791 году, упав или бросившись после ночной оргии из окна. Они основывались при этом на собственноручном письме ее мужу, написанном якобы перед смертью, и на официальном документе, именно метрическом свидетельстве о ее смерти или самоубийстве в Лондоне... У биографа графини де Ламотт г. Бертрена, французского вице-консула в Феодосии, имеется копия этого документа... “
Копия документа о смерти графини де Ла Мотт-Валуа демонстрировалась на заседании Таврической ученой архивной комиссии 26 ноября 1911 года директором Феодосийского музея древностей Л. П. Колли.
Но вернемся вновь к великой авантюристке. Нам неизвестно, как отнесся жандармский офицер граф де Ла Мотт к „смерти" своей супруги, но мы сейчас знаем, что вернувшись с „того света", графиня вышла замуж за графа Гаше и, сменив тем самым фамилию, начала новую жизнь, не попавшую на кончик пера писателя и знатока женской души Александра Дюма-отца.
Став графиней Гаше, авантюрная женщина покидает Альбион, конечно, без мужа и появляется в Петербурге.
Надо же так случиться, в Петербург приезжает ее очень даже хорошо знакомый Джузеппе Бальзамо. Да, да, Калиостро собственной персоной.
На этот раз он предстает перед вельможами Петербурга не только как врач, профессор тайных наук, но и как „великий мастер масонской ложи".
Но главная цель приезда Калиостро в Петербург, — встреча с Екатериной Великой: великий маг и волшебник хотел Великую из царицы превратить в обыкновеннейшую женщину, а это ключ к успеху.
Не удалось! Екатерина II была поистине Великой. Она раскусила все хитросплетения Джузеппе Бальзамо.
После того, как Калиостро был „вышвырнут" из России, из-под пера писательницы Екатерины II родятся сразу две пьесы: „Обманщик" и „Обольщенный". В „Обманщике" под именем Калифалкжерстона она выведет своего неудачного обольстителя Калиостро.
А как же быть с писаниями самого Калиостро, — вот где зависть берет, все умели сочинять! — в которых он живописал, как птичка императрица все же попала в расставленные сети?..
На это Екатерина Великая ответила так:
„У сей великой Монархини, которую Калиостро столь жестоко желалось обмануть, намерение его осталось втуне. А что в рассуждении сего писано в записках Калиостровых, все это вымышлено и таким-то образом одно из главнейших его предприятий, для коих он своих старейшин отправил, ему не удалось; от этого-то может быть он принужден был и в Варшаве в деньгах терпеть недостаток, и разными обманами для своего содержания доставать деньги".
Ай да, императрица! Ай да, умница!.. Раскусила все-таки этого масона великого!
А, может быть, не раскусила? Может быть, ей помогли раскусить? Кто? Графиня де Ла Мотт, приехавшая в Петербург под именем Гаше!..
Графиня Гаше была давно знакома с приближенной при царском дворе „мистрисс" Бирх, урожденной Cazalet, и через эту особу успела шепнуть в царские уши правду о своем „парижском подельничке". Уж де Ла Мотт хорошо изучила повадки Джузеппе Бальзамо!
Не день, не два, а целых десять лет прожила в Петербурге графиня де Ла Мотт-Гаше. Французское правительство не раз делало запрос по поводу выдачи авантюристки, так оболгавшей Марию-Антуаннету, но царские сановники только плечами пожимали:
„По проверенным и точным данным графиня де Ла Мотт в Петербурге не проживает!"
Не проживает и... все!
Когда в очередной, — сотый раз! — французские „друзья" сообщили, что им доподлинно известно, что под именем Гаше скрывается де Ла Мотт, русский император Александр I хоть и воскликнул: „Не может быть, графиня скончалась в Англии!", все же стало понятно, что, надо что-то предпринимать.
Император вызвал к себе мистрисс Бирх и приказал:
— Завтра же я хочу видеть графиню и говорить с нею tet-a-tet!
Бирх не стала переспрашивать, какую графиню пожелал увидеть император, она умела понимать без слов. И „завтра" же встреча состоялась.
О чем беседовали русский царь и французская авантюристка, история умалчивает. Известно только, что после конфиденциального разговора графиня Гаше поспешно выехала в Крым.
ТРИ ГРАФИНИ И ОДИН ФРАНСУА ФУРЬЕ
С первой версией „императорской" мы познакомились, познакомимся и со второй!
Документы Таврического департамента полиции, ставшие сейчас историческими, наталкивают на мысль, что в поспешном выезде графини Гаше из Петербурга в Крым „виноват" Франсуа Мари Шарль Фурье. Да, да, тот самый французский, — о-о-о, опять Франция! — социал-утопист, который всю свою жизнь выступал против капитализма и призывал бороться с язвами буржуазного общества созданием коллективных организаций — фаланг-фаланстерий. Это что-то вроде наших колхозов или кибуц в Израиле!
Каждая фаланга могла состоять из четырехсот семей и совместно обрабатывать землю, добывая тем самым достаточный минимум продуктов для поддержания своей жизни на этой жестокой земле.
Известно, что социал-утописты не верили, что рабочий класс сможет освободить сам себя, они мечтали добиться своих целей путем пропаганды социализма среди правящего сословия.
Идеи Франсуа Фурье, как это ни парадоксально, впервые попытались применить на практике в Крыму три женщины, ставшие близкими подругами: великая смутьянка Варвара Крюденер, жена посланника в Париже, женщина, которая своими вольнодумными мыслями снискала себе славу в Германии (именно там!) и за крамолу была выслана под конвоем из Германии в Россию; Анна Голицина, известная в высшем свете Петербурга сановница, близкая к царскому двору, и... Жанна де Ла Мотт-Валуа Бурбон, ставшая в этот исторический отрезок времени графиней Гашет, Гоше, Гашер, Гаше, а также — де Круа.
Эта великолепная тройка и прибыла в Крым для создания фаланг — первых общественных ячеек.
Если богатейшие особы Варвара Крюденер и Анна Голицина имели собственные особняки-дворцы на Южном берегу Крыма и им нашлось место, где преклонить усталые головы, то графине Гаше пришлось начинать свою жизнь с нуля: временно она нашла приют в Кореизе у Анны Голициной, а потом перебралась в Артек во владения графа Густава Олизара.
Жила графиня со своей престарелой служанкой неподалеку от моря в небольшом домике с двумя парными окнами, — это была так называемая дача Ашера. Дача сохранилась до сих пор на территории артековского лагеря „Морской".
Местные жители окрестили этот домик старинной постройки из бутового камня чертовым.
Об этом домике с метровыми стенами в 1840 году писала французская поэтесса Оммер де Гелль, путешествовавшая по Крыму с... Михаилом Юрьевичем Лермонтовым.
Что!? Лермонтов никогда не был в Крыму?! Действительно, не был. Он не был, а Оммер де Гелль с ним путешествовала! И именно по Крыму!..
Но об этом казусе я расскажу вам несколько позднее.
Но вернемся вновь к Варваре Крюденер, Анне Голициной и графине де Круа, она же — Гаше... Изысканные наряды, к коим привыкла замечательная троица, были заменены на костюмы... монахинь! Великие Иисус Христос и Франсуа Фурье настаивали на этом. Костюмы монахинь должны были придать грешной плоти видимость чистоты и непорочности.
Осенив себя крестом, отправилась троица по татарским селениям, чтобы обратить мусульман-татар в христианскую веру, а из „слуг христовых”, то есть из православных крестьян, обрабатывающих каменистую крымскую землю, изгнать дьявола сомнения и тем самым помочь им разобраться в политической ситуации, — создать первые ячейки социализма фаланстерии.
Достучались ли наши проповедницы до душ пахарей и виноградарей, не знаю, история о том умалчивает, но то, что проповедями божественных монахинь заинтересовалась полиция, это точно.
Конечно, департамент полиции был заранее осведомлен о шалостях фурьеристок и на корню пресек это занятие: пугали идеи социализма!
Каждая из последовательниц Франсуа Фурье и Иисуса Христа, — великая путаница была в прелестнейших головках наших героинь! — в конце концов нашла себе место под знойным небом Крыма: Анну Голицину похоронили в Кореизе, Варвару Крюденер — в Карасубазаре, а графиню Гаше — в Старом Крыму.
Поражаешься причудам истории и не можешь до конца осознать, какие еще тайны скрываются под покровом Времени!
Казалось, теперь-то уж можно ставить точку, мятежный дух графини наконец-то нашел успокоение. Да будет ей пухом старокрымская земля! Но не тут-то было! По-видимому, Жанна Валуа Бурбон де Ла Мотт при жизни получила такой заряд авантюризма, что разряды продолжаются уже не одно десятилетие и после ее физической смерти. И уже не жизнь, смерть ее окружена тайной.
Впрочем, смерть и есть продолжение жизни.
„ДЕЛО № 9“ О ПОХИЩЕНИИ ШКАТУЛКИ
Мой друг, ялтинский писатель Станислав Славич, чье творчество пронизано Крымом и, который тоже „царапнул” пером графиню де Ла Мотт, заметил:
— Ну для чего мы пытаемся узнать обстоятельства, приметы и подробности чужой жизни? Чтобы извлечь урок? Из любопытства? Или просто потому, что так устроен человек: он обязательно должен выпотрошить курган ли, куклу ли, атом или Луну, чтобы узнать, что там внутри?
По-моему, в вопросе Станислава Славича заложен ответ: народ-человечество — люди страшно любопытные. Вот и мы, если до конца и не разгадаем тайну Миледи, то постараемся приблизиться к ней вплотную.
Итак, к делу! К „Делу № 9”!
Графиня Гаше умерла весной 1826 года. Местные жители, подготавливая покойницу в последний путь, обнаружили на ее плече два знака, выжженных железом. Так местные жители клеймили своих лошадей!
Почему два знака?..
На Гревской площади Парижа, выполняя решение суда, графиню Жанну де Ла Мотт, перед тем как упрятать в тюрьму, высекли розгами и палач раскаленным клеймом должен был нанести на плечо тавро — бурбонскую лилию. Одну лилию. Но графиня рванулась из рук палача, содрогнулась всем телом и лилия смазалась.
В нарушение всех существующих тогда законов, было решено клеймить ее еще раз, что и было сделано. Второй раз графиня даже не шелохнулась, она была без сознания.
Среди имущества покойной было обнаружено несколько шкатулок.
Вот тут-то вновь начинается история, достойная пера несравненного Александра Дюма!..
А в канцелярии Таврического губернатора возникает „Дело № 9”, названное — „Об отыскании в имуществе покойной графини Гаше темно-синей шкатулки”. На это дело обращает наше внимание Арсений Маркевич:
„Интерес этого дела заключается в том, что в нем точно и официально указывается место — (То-то доволен будет начальник Крымского областного бюро судебных и медицинских экспертиз Анатолий Николаевич Старостин! Его первый телефонный разговор до сих пор вспоминаю с содроганием! — М. Л.) и время смерти ее, именно в Старом Крыму в мае 1826 года, а также сообщаются некоторые подробности относительно завещанных ею г-же Бирх двух шкатулок и об отыскании... бумаг...“
Значит, за графиней следили?.. Арсений Маркевич дает утвердительный ответ. Да, и документы свидетельствуют о том же!
Барон И. И. Дибич, начальник штаба его Императорского Величества пишет Таврическому губернатору Д. В. Нарышкину:
От 4 авг. 1826 г., № 1325.
„...В числе движимого имущества, оставшегося после смерти графини Гашет, умершей в мае сего года близ Феодосии, опечатана темно-синяя шкатулка с надписью: „Maria Cazalet", на которую простирает свое право г-жа Бирх. По высочайшему Государя Императора повелению, я прошу покорно вас, по прибытию к нам нарочного от С.-Петербургского военного генерал-губернатора и по вручению сего отношения, отдать ему сию шкатулку в таком виде, в коем она осталась по смерти графини Гашет".
Тотчас же, по получению этого послания, Нарышкин Д. В., губернатор Таврического края, пишет предписание чиновнику особых поручений при губернаторе Мейеру:
„.. .имущество ее описано тамошней ратушей при бытности назначенных графинею Гашет изустно перед кончиною своей душеприказчиков: колл. секр. барона Боде, иностранца Килиуса и заведовавшего делами покойной феодосийского 1-й гильдии купца Доминика Аморети, которое, по распоряжению губернского правительства, взято в ведомство дворянской опеки.
В описи имуществу показано четыре шкатулки, без означения однако, каких они цветов, но одна, под № 88... вероятно, это та самая шкатулка, о которой г. начальник главного штаба пишет мне..."
Но имущество графини уже находилось в Судаке у барона Боде и коллежского регистратора Банке. А сами шкатулки были опечатаны печатями старокрымской ратуши и личной печатью Аморети.
Но, как сообщает нам Арсений Маркевич, шкатулки, несмотря на печати, были, как бы это мягче сказать, слегка потревожены. И Маркевич ссылается при этом на документ, написанный дотошным Мейером:
„.. .Мейер нашел две шкатулки: одну темно-синюю, с надписью золотыми литерами: Miss Maria Cazalet, другую — красную, при коей на ключике имелся на ленте билетик с надписью: рои М. de Birch. Но обе... не были опечатаны и, так сказать, открыты, ибо ключи от них находились у того же барона Боде".
Коллежскому секретарю барону Боде, несмотря на его почтенные седины, учинили допрос, но Боде „не раскололся", как сказали бы сейчас, он не уставал повторять, что хоть шкатулки и были вскрыты, — Мейер и без него это видел! — но содержимое их в целости и сохранности и, что он, — барон Боде, — как и жена Цезаря, вне всяких подозрений.
— Смотрите! — барон приоткрыл крышку шкатулки и показал содержимое „проклятому немцу". — Все уложено точно так же, как и при описи в Старом Крыму!
Мейер был опытным человеком, он сразу понял: нет причин подозревать Боде, этого честного человека с безупречной репутацией, но... Но шкатулки же были вскрыты!
И тут-то выяснилось, что в Старый Крым Боде прибыл через сутки после смерти графини, а за сутки не только можно выпотрошить шкатулки, но и саму графиню Гаше украсть, будь в этом надобность.
Но Мейер, имея указания свыше, меньше всего беспокоился об усопшей и ее драгоценностях, он искал бумаги, которые, — жандармерии об этом доподлинно было известно! — должны были находиться в ларце. Должны! Но их не было!
Были допрошены все местные жители. Причастные к делу и не причастные. Они рассказали множество любопытных деталей из жизни графини Гаше, — старосветовцы называли ее именно так!
Ну, например, графиня была нелюдимой и избегала общества; и одевалась она странно: на ней был полумужской костюм, — „разве бабе пристало обряжаться так?!“ — и непременно пара пистолетов за поясом. А когда графиня предстала перед всевышним, — царство ей небесное и всепрощение! — то на мертвой обнаружили еще один костюм, плотно закрывающий ее с головы до ног. И только когда сняли его, тогда и обнаружили клейма на плече: сморщенные какие-то цветки, синеющие на такой же сморщенной коже.
Но Мейера меньше всего интересовали эти подробности, он о них и так знал. Мейера интересовали бумаги, которые могли оказаться в шкатулке.
Татарин Ибрагим, — мальчишка лет пятнадцати, — неожиданно заявил:
— Я видел графиню перед смертью, она много бумаг сожгла. А один свиток поцеловала и положила в шкатулку.
— Как ты мог это видеть? — полюбопытствовал Мейер.
— А я в щелочку смотрел. Щеколду приподнимаешь, а там — дырочка. Большая дырочка!
— Замочная скважина?
— Ага. Щеколдная дырочка.
— Молодец! — похвалил паренька Мейер. — Вот тебе рубль!
Рубль — были огромные деньги и у многих, при виде серебряного кругляшка, развязывались языки: графиня де Ла Мотт-Валуа Бурбон, волею судьбы превратившаяся в Гаше, была женщиной экзотической и всегда находилась под наблюдением не только полиции, но и местных жителей, страдающих, как и весь род людской, любопытством.
И так, благодаря любопытству Ибрагима, достоверно было установлено, что в одной из шкатулок, скорее всего, в темно-синей, находились бумаги. Но душеприказчики уверяли обратное: не было никакого свитка, не было никаких бумаг!
Так был ли свиток? Были ли бумаги в шкатулке?..
Управляющий Новороссийской и Бессарабской областями граф Пален 4 января 1827 года писал Нарышкину:
„Г. генерал Бенкендорф препроводил ко мне письмо на имя барона Боде и записку, из коей видно подозрение, падающее на некоторых лиц, находившихся в дружественной связи с умершею вблизи Феодосии графинею де Гаше, в похищении и утайке бумаг ее, кои заслуживают особенное внимание правительства и сообщил так же мне Высочайшую Его Императорского Величества волю, дабы, по поручению упомянутого письма г. Боде, были употреблены все средства к раскрытию сего обстоятельства и отысканию помянутых бумаг. Сообщая о чем... я покорнейше прошу Вас... употребить все зависящие от вас распоряжения к точному и непременному исполнению таковой Высочайшей Его Императорского Величества воли, — и о исполнении того меня уведомить в непродолжительном времени...“
Можно только догадываться, что было в тех бумагах! Скорее всего Его Императорское Величество учитывал страсть опальной графини к мемуарной литературе, — вон в каком свете она выставила Марию-Антуаннету! — и не хотел, чтобы имена царских особ фигурировали в этих записках.
Найти бумаги во что бы то ни стало! Найти и доложить об исполнении.
Началось дополнительное следствие, по истечению которого Палену было доложено:
„Факт похищения бумаг установить удалось, но фамилии похитителей неизвестны..."
Тоже — открытие! Это еще Мейер установил!..
Наверное, разыскания Мейера были известны и в кайзеровской Германии. Потому что во время оккупации Крыма в 1918 году немецкими войсками, офицеры тут же отыскали могилу Гаше и фотографировались возле нее. Да так, чтобы была видна могильная плита с королевскими вензелями Марии-Антуаннеты!
Упорно муссировались слухи, что, отступая из Крыма, кайзеровские солдаты прихватили с собой и надгробную плиту. Как реликвию, в которой они понимали толк. Но, это, мягко выражаясь, враки: помните, художник П. Туманский сделал рисунки с надгробья в 1930 году, а снимок краеведа Антоновского датируется 1956 годом? Так что, делайте выводы сами!
Бумаги великой авантюристки, — пока я знакомился с жизнью де Ла Мотт-Гаше, успел полюбить ее! — так и не были обнаружены. Видно так же, как кому-то хотелось взглянуть на них, кому-то очень не хотелось чтобы их видели. Нам остается только одно: строить догадки.
Очень хотелось бы взглянуть на те бумаги хоть одним глазком. Взглянуть и прочитать: что за тайны они в себе содержали? И хочется надеяться, отыщутся еще бумаги героини Александра Дюма, нашей „землячки", и мы прочтем то, что по-французски написала таинственная Миледи. Мы любим тайны и не находим себе места, пока их не откроем.
Тайны! Тайны! Тайны! Без них было бы неинтересно жить, а их еще столько таит необъятная Крымская земля!
Ну, а если бы не было тайн, мы бы их все равно выдумали. Выдумали и попытались бы их разгадать.
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Вновь телефонный звонок из бюро судебных и медицинских экспертиз: — Старостин беспокоит!..
Мог и не представляться, его голос мне по ночам снился. Но сейчас, я стал смелым. Я никого и ничего не боюсь, кончились годы застоя и началась перестройка,
— Очень приятно, Анатолий Николаевич! Осмелюсь доложить: выполняя ваше задание, я, как член созданной вами франко-русской комиссии по поиску костей, принадлежавших когда-то графине де Ла Мотт, направил многочисленные письма в нижеследующие инстанции!
— Отставить! Ружья зачехлить! Взрыватели из гранат вытащить! — в трубке веселый смех, доказывающий, что и у потрошителей трупов юмор — врожденное чувство!
— Как прикажете вас понимать, сэр?
— В прямом, как наша жизнь, смысле: никакой комиссии не будет.
— Но почему же? — голос у меня растерянный, уж очень хотелось пообщаться с французами.
Вопрос на вопрос:
— Луи Алексиса Бертрена знаете?.. Не задумывайтесь, Михаил Леонидович, он же — Луи-де-Судак?.. Знаете?
— А как же!.. Его книга „Путешествие по Крыму" в последних годах прошлого столетия изучалась во всех французских школах. В Париже изданы также его книги „Императорские резиденции в Крыму", „Путешествие по мертвым городам Крыма", „Морской порт Феодосия".
— А что у нас издано? — ехидно спросил Старостин.
Пожал плечами, как будто я разговариваю с ним по видеотелефону.
— Не могу припомнить, Анатолий Николаевич! Луи-де-Судак — забытый Богом и людьми писатель. А жаль... Припоминаю, где-то я читал, что когда во Франции случилось великое наводнение, а произошло это, если мне не изменяет память, в 1906 году, Луи Бертрен срочно сочинил пьесу под названием „Неизвестный", поставил ее в Феодосии, а все собранные за нее средства тотчас отправил бедствующим во Францию. В этом деле ему помогал Макс Волошин.
— Я рад; что вы так высоко цените Луи Бертрена, похвально. А во Франции его не только знают, но и почитают. И, что немаловажно, доверяют полностью.
— Ну и что?
— А то, что этот известный во Франции и неизвестный у нас писатель, подставил вам ножку, о которую вы, и я тоже, блестяще споткнулись. Вы думаете, мне не хотелось поработать с французами!? Познакомиться с передовыми методами исследования? Но Луи-де-Судак!..
— Что натворил этот джентльмен?
— А то, что еще в 1913 году Луис Алексис Бертрен создал смешанную франко-русскую комиссию, в которую забыли включить вас, — боже, сколько ехидства в голосе! — и комиссия под руководством этого писателя доказала, что возможная пациентка нашего Бюро не совсем добрых услуг, действительно похоронена в Старом Крыму, а не в Англии, несмотря на официальные бумаги. А раз так, решили во Франции, то и эксгумировать графиню нет смысла. Вы только не проговоритесь, что могила де Ла Мотт потеряна, заставят найти!
— Но о комиссии Луи-де-Судака было давно известно. Был же запрос на уровне послов. Может, они захотели перепроверить писателя, мало ли что можно написать!
Ах, как хочется поработать с французами и написать совместную книгу жизни и смерти этой прелестной графини, которая лично мне не сделала ничего плохого!
Снова в трубке веселый смех представителя мрачного заведения.
— Как только я приступил к работе и стал создавать комиссию, о чем и поспешил сообщить во французское посольство, послы стали здорово смеяться, — дай бог им здоровья и многих лет жизни! — и заявили, — посольский запрос, не больше чем шутка и, что они вполне доверяют своему соотечественнику Луи Бертрену, он же — Луи-де-Судак...
Эх, научиться бы и нам смеяться на таком высоком уровне!.. И, если бы я не назвал эту краеведческую детективную повесть „Тайная миссия французской графини в Крыму", я бы назвал ее — „Смех на уровне послов".