.
— Но я найду ее хоть?
Так хотелось, чтобы хоть эта псина знала ответ.
— А что тебе ее искать, если ты ее даже не терял?
Вот так вот, значит, как оно то есть получается вообще вот.
— Ну ладно, я побежала на восток.
— А может с нами?
— Не. У меня там щенки.
— А корейцы?
— Да они все побежали на запад. У них же пропаганда такая — верят, что Земля шарообразная и они вернутся обратно в Корею. Хрен там. Свалятся с краю земного диска и все рожи об фортепьян поразбивают.
— Ну что ж, прощай, умная скотина.
— Прощай, потерянный человек.
Я последний раз заполнил ее классическую, покорную судьбе сидячую позу и вспомнил — вот почему тогда Агасфер притырил в Египте древнюю золотую статуэтку черного датского дога. Хотя в Древнем Египте ни черных, ни датских, ни догов не существовало, если верить Шампольону. Все к неожиданным, в меру натянутым поворотам сюжета.
Дальше сюжет повернулся еще прихотливей. Это милое четвероногое чудовище скакало, не разбирая дороги, и легко своротило на пути земляную плотину, которую построили трудолюбивые еще тысячу лет назад, но которую каждый год кто-нибудь сворачивал. Вода с рисового поля хлынула на гаоляновое, оттуда — на креветочное, оттуда вообще в пересохший ручей, крупный приток Хуанхэ. Поднялась настоящая тревога. Китайцы забили во все свои бронзовые колокола. Предоставленные сами себе, бедные крестьяне деревни Дунъучжумцзиньци бросились спасать свое достояние.
Через пятнадцать минут и я уже грудью сдерживал упорный натиск того, что мне посоветовал сдерживать опытный в этих делах Агасфер, который отправился на поиски Алима, который отправился на танцы.
Напомню, что дул северный и южный ветер одновременно. Стоял тайфун и темная ночь. Но все было видно для того, чтобы что-нибудь разглядеть. Полмиллиона крестьян таскало воду в ведрах. Оставшиеся полмиллиона укрепляли земляную плотину. Многие тонули и захлебывались.
И Яньгуан, которая уже так устала от всего этого — я видел — тащила тяжеленное, холодно плещущееся кожаное ведро, потом с лопатой укрепляла плотину, переступая длинными продрогшими и в щипких царапинах ногами, на которых не было ни капрона, ни лайкры, ни крокодиловых ботфорт, а только нищая, нищая босота.
А когда стихия закончилась и трупы унесла река в уездный центр, стало тихо. Только на всю деревню крикнул Мао Чжуси (Вань Суй):
— Яньгуан, куколка моя! Спать пора.
И я взял в руки кирпич.
Впрочем, труд бесконечен, show must go on, диалог — продолжен.
— Аборт?
— Кажется, само рассосалось. Нихуй, ой прости, что я так тебя называю.
— Ничего, Яньгуан, ничего. Это имя дал народ. А вот говорят, что ты бодхисатва.
— Я все эти сансары, перерождения, прохожу при одной жизни. Была замужем за партийным работником, потом за диссидентом, потом за бизнесменом, потом за взломщиком… Может, я и бодхисатва, может, я когда-нибудь и просветлюсь сама, просветлю своих детей. Но пока я в цепи кармы, просто даже кары. Мне снится иногда, что я мужчина-воин, что убиваю. А утром просыпаюсь, чувствую — опять рожать.
— Послушай, Яньгуан, давай я тебя увезу из этого проклятого кармического Китая. Здесь, в этой империи такое тесное низкое небо. Здесь тебе тяжело.
Она только опустила уголки губ и выпустила из глаза +2 аккуратную чистую слезинку. Ее нежная мозолистая рука отдыхала в моей.
За стеной в процедурном кабинете ее муж Мао Чжуси (Вань Суй) получал четвертый раз за день порцию палок и перышек. В отсутствие Алима и Агасфера трудился один Цзяо Фань.
— Яньгуан, а-а, сука поганая, а-а, больно!
Чего не вытерпишь, только чтобы не ходить на работу в поле.
— Яньгуан, м-м, ха-ха-ха, куколка, пошли спать!
— Не получится, милый. Куда ты меня увезешь, когда за мной так много всего.
Да что же это за страна такая — ни собаки, ни женщины увезти невозможно!
Агасфер (А Гась) нашел Алима (А Линя) только в ближайшем культурном центре, в центре которого находился Центр нетрадиционного времяпровождения. Агасфер немного поиграл на бирже и с лихвой вернул все, что Алим просадил в Центре нетрадиционного времяпровождения. После чего отправился в Министерство нравственности и заложил Алима. Потом — в Министерство регуляции рождаемости и заложил Яньгуан. Потом — меня в Министерстве здравоохранения.
Когда этот мерзавец уже подходил к пункту контроля в международном аэропорту, он увидел небольшую толпу интерполовских агентов, которые сразу заулыбались ему, помахивая ордерами на арест из Польши, Египта, Италии, Венесуэлы и т. д. Агасфер резко развернулся и, оттягивая пальцами края век, побежал…
Алим, обкурившийся опиумом, старательно прицеливался с порога. Перед ним стояли две абсолютно идентичные кровати, на которых раскрывались две абсолютно идентичные проститутки. Но каждый раз беднягу подводил обман зрения и он с разбегу врезался в какой-то дурацкий бронзовый чан, обделанный колючими драконами…
Солнечное светило безнадежно зависло над Поднебесной. В третий раз вошла Яньгуан.
— Зовут меня Яньгуан. Родом я из деревни Дунъучжумцзиньци провинции Хунань, а, может, и Хубэй. Я в десятый раз замужем. На этот раз за идиотом по имени Мао Чжуси (Вань Суй) и чувствую полную неудовлетворенность жизнью.
поет
(на мотив «Осмотрительность» в тональности «чженгун»[134])
Как я жила до сих пор — не знаю.
Что ждет впереди — покрыто мраком.
Мне так нравится врач нетрадиционный
По имени Нихуй Бухуй,
Который явился неизвестно откуда,
Который ниже меня на голову,
Но пупками, видит Небо,
В постели сойдемся.
Правда, мне жалко моего мужа
По имени Мао Чжуси (Вань Суй),
Хоть он и полный идиот.
Мне так не хочется
Прослыть иезавелью[135].
Но видно придется.
вхожу я
Меня зовут Нихуй Бухуй Сюэйго Хуа. Я родился 6 октября на 12 этаже. Я в гробу видал…
Нет, лучше спою на мотив «Алые губы» в тональности «сяньлюй».
Когда я был маленьким мальчиком
Лет тридцати четырех-пяти,
Кругом веселился народ.
На празднике жертвоприношения
Все веселились и приносили
Друг друга в жертву.
Мне же было грустно и одиноко
И не хотелось жить.
Тогда я написал роман о взбалмошной богине,
Восставшей из гроба
И взглянувшей на меня.
Она раскрыла губы,
Зовя к поцелую,
И я с радостью побежал на гибель.
И вот все сбывается…
входит Мао Чжуси (Вань Суй), хромая, кряхтя и размазывая кровь по лицу
Меня зовут Мао Чжуси (Вань Суй). Я родом из деревни Дунъучжумцзиньци. Я очень люблю свою жену-куколку Яньгуан. Мы с ней сделаем кучу детишек. Я только что получил сто пятьдесят ударов палкой по пяткам и один кирпичом по роже. Теперь я здоров и готов приступить к своей жене. А, если потребуется (с пафосом), то и погибнуть при исполнении супружеских обязанностей… Но что я вижу? Нет, я отказываюсь верить своим глазам. Моя любимая Яньгуаночка лежит на рисовой циновке голая, а с нею голый врач без специального медицинского образования. Они в позе «ян-инь», как взаимоперетекание добра и зла. О, как я возмущен и обижен. Сейчас даже спою.
поет
(на мотив «Солнышко светит ясное» в тональности «здравствуй, страна прекрасная»)
Какой же я идиот
Какой же я идиот
Какой же я идиот…
Дальше-то что?
Надо кого-то убить.
Негодяй Нихуй Бухуй, ты почему лежишь с моей женой в позе «ян-инь» и ласкаешь губами ее самые сокровенные места?
Я: Потому что я ее люблю.
Мао: Да? А мне куда?
Яньгуан: А ты закрой глаза и иди в поле, черт возьми.
Мао: Эй, бессовестный пришелец, я вызываю тебя на поединок по нашему обычаю по системе «кунг фу».
Я: А не лучше ли по системе, которой я владею лучше — «кто кого перепьет»?
Мао и Яньгуан (в один голос): Конечно, лучше.
Что происходит? Мы пили тошнотворную гаоляновку сперва втроем — я и супруги. Какие-то дети бегали между ног и тоже, кажется, пили. Агасфер (взялся откуда-то) предложил тост за всех дам сразу. Режиссер Валькареджи назвал его долбаньком. Тетя Октябрина из Каира сказала, что за такие слова, но не договорила, что именно.
Тогда вошел Цзяо Фань и заявил, что какое-то говно заявило о существовании на белом свете деревни Дунъучжумцзиньци и сюда едет карательная экспедиция из Министерства регуляции рождаемости.
Тогда встал совершенно обкурившийся Алим в желтом имперском халате с зелеными кругами под глазами, горевшими красным огнем. Он был страшен, как светофор, включивший все три лампочки сразу.
— Когда я работал в Южнотаджикистанской археологической экспедиции под руководством кандидата исторических наук И.Р.Пичикяна на раскопках кушанского городища хрен знает какого века и какой эры, то работать нам, конечно, никогда не хотелось. И был верный способ. Нужно было поскрести ногтем по дереву и посвистеть. Тогда поднимался сильный дембельский ветер «афганец» и уносил нас прочь. И всегда к продуктовому магазину в кишлаке Кабодиен.
ГЛАВА 7
Мы были пьяны, как дым, и от этого легки, как утиные перышки. Я забыл. Я все сразу забыл. Как произносится слово «мама» забыл. Как слово «Яньгуан», правда, помнил, но не хотел вспоминать.
Алим, Агасфер и я взялись за одну бамбуковую палку-пяткобойку, заскребли и засвистели. У меня это плохо получалось. Для поцелуя губы складывались хорошо, а вот для свиста…
Тут все пропало. Поднялся страшный ветер и я поднялся с ним. Вихрь, пыль, темнота, пространство, пустота под ногами, горы, сектора мертвой земли, грохот и тишина, темнота, тоска, безмятежность, темнота, ужас, темнота, ну посоветовал Алимчик, темнота и только три знакомые руки, три грязные, теплые, то нежные, то жесткие руки, три божьих чуда, по воровскому закону Дарвина вцепившиеся в одну бамбуковую палку. Стало несколько душно и влажно. Словно бы ветер — телепортатор сжал нас в своей бережной ладони, чтобы аккуратно, не зашибив, высадить посреди пасмурного денька