Для моей свадьбы январь выделил самый холодный свой день. Пока ждали в коридоре загса на страшном сквозняке своей очереди среди других брачующихся (словечко-то какое!), я застудила большой зуб. Надо отдать боли должное, она нарастала постепенно, давая мне короткие передышки. Гости должны были съесть и выпить все, что на свадебном столе, они за этим пришли. Пока они не уйдут, мне надо улыбаться.
Это очень несмешная шутка, идти в такой день к стоматологу.
К вечеру от боли я перестала понимать смысл слов. По счастью, никто этого заметить уже не мог, все изрядно набрались, гостям было хорошо, мне очень плохо. Я из последних сил улыбалась, нажимая на ноющий зуб, и тихо кивала всем головой, как китайский болванчик. Когда мы с мужем наконец остались один, десна, казалось, раскалилась, а зуб равномерно гудел от боли, словно трансформаторный столб. К двум часам ночи я дотащилась зачем-то до кухни и сползла по стенке на пол. Сидела в свадебном платье в углу у горячей батареи, ткнувшись лицом в полотенце (чтоб не так было слышно) и кричала, зажимая спекшийся рот, уже в голос. Мне нельзя было пить таблетки, но за ночь я сжевала стандарт. Только к рассвету, раздавив и уничтожив меня, боль стихла, затаилась, словно раздумывая — оставить в пркое или добить?
Добивать уже некого, я едва отлепилась от стены и поплелась к кровати. Из зеркала в спальне мельком глянуло чужое опухшее лицо. Муж спал. Наверно, он подходил ко мне, что-то говорил, не помню. Но глядя на него, я подумала, что если бы он сидел возле меня всю ночь, утешал, советовал, пытался помочь, было бы тяжелее вдвойне. Я могу понять его: с болью надо оставаться один на один, свидетели тут не нужны.
Мир действительно тесен. Оказалось, жену его я несколько раз видела, она работала с мамой в одном НИИ, только в разных отделах. Милая, незаметная, худенькая женщина, одета на уровне достойной бедности. Внешне даже чем-то похожа на меня. Посмотришь на нее — болезненно хрупка, неприспособленна, кажется, ничего тяжелее сумочки с носовым платком не поднимет, жизненных сил, как у недельного котенка, а тянет одна двоих детей и парализованную мать. И тянуть будет сколько нужно, надорваться себе не позволит.
Моей будущей девочке отец мог понадобиться. Папа у нее был, но геройски погиб. К любой нормальной женщине в свое время приходит желание варить борщи и вышивать распашонки. Упускать время преступно. Потом можно делать научную карьеру или деньги, заниматься бизнесом или кикбоксингом. Я любила ее, свою еще не родившуюся девочку, свою беленькую дочку. Я чувствовала уже ее родной запах, видела маленькие розовые пальчики и сливочные твердые щечки. Впервые взглянув в роддоме в крошечное, с ладонь, личико с голубыми глазами и длинными мокрыми стрелками ресниц, я сразу узнала свою дочь. Балую я дочь ужасно, самые вкусные фрукты, первые ягоды, дорогие игрушки. Понимаю, что зря, но ничего не могу с собой поделать. Каждый вечер, как бы ни устала, присаживаюсь к ней на кроватку, беседуем об ее ребячьих делах, рассказываю на ночь сказку. Мудрый Наф-Наф уговаривает безалаберных братцев строить крепкий, теплый, общий дом, Братья отказались, решили строить индивидуально, по личным проектам, сам себе строитель, сам архитектор. В результате остались без жилплощади. Мы с мужем тоже хотели строить дом вместе.
— Милая моя, я тебя очень люблю, — шептал он когда-то, — У нас будет дом, свой дом, где спокойно и уютно, ведь с четырнадцати лет по чужим углам, на чужих харчах. И девочка у нас будет, обязательно беленькая и голубоглазая...
Моя дочка неслышно дышит во сне. Он — снова бездомный. Муж любил многое: войну, секс, свой пистолет, детективы, мужской бесконечный треп под коньяк в тесной компании. А вот дочку мою он не любил. Кто его знает, может верил сначала в то, что говорил: и в дом, и в дочку, и в тихую жизнь, может хотел простого и обычного, но полюбить все это не смог, не получилось. Раз нет, так нет. Каменную стену лбом не прошибешь. Когда мы поженились, его пацан должен был в школу пойти, в первый класс. Мой муж ему к сентябрю ранец купил, а в ранец все что положено: альбом, краски, цветные карандаши, пластилин. Но купить— купил, а отдать — не отдал. Помню рисунок на ранце — Карлсон с красным носом, веселый такой Карлсон. Запомнила потому, что ранец у меня в кладовке год провалялся, полезу за чем-нибудь и запинаюсь об него. Напомнила мужу — промолчал, так и не отвез. Потом я вещичку эту в Китае сбагрила, у них в Китае в то время с портфелями и ранцами была напряженка. Он у меня спокойно на кроссовочки пошел. Ченч. Больше муж про тех детей своих не вспоминал. В самом-самом начале только, когда я еще пыталась бороться, о чем-то спрашивать, на мой нажим, где ты столько времени болтался, объяснил, мол устраивал сына в больницу, сын под машину попал. Больницу назвал, номер палаты. Ничего не надо, там с ним мать неотступно, у мальчика все есть. Наврал, конечно. У меня в той больнице знакомая медсестра. Но так-то зачем? Не понимаю! Ну скажи, на работе задержали, у друга свадьба, мало ли что мужики придумывают! Током его не пытали, из дома не гнали, раз так приспичило, сочини что-нибудь попроще, знал ведь, проверять не буду! Исключительно из любви к драматическим эффектам? Дальше я постаралась обходиться без вопросов. Но если муж хотел, он мог быть легким, обаятельным, рубаха-парень, всем лучший друг. Не крохобор, не жадный, есть лишняя копейка, отдаст, не поморщится. Мог всю зарплату в подарок вбухать. Однажды приволок из комиссионки огромную настольную лампу с пестрым оранжевым абажуром и тяжелыми пыльными кистями. Чем она ему приглянулась, величиной, что ли? Натыкаясь на лампу в дальней комнате, я всегда удивлялась: редкая по уродству вещь, неужели кто-то, кроме мужа, мог добровольно отдать за нее такие деньги? А то, что завтра мне ребенка кормить нечем, так то завтра. Куда идти — скажут, что делать, научат. Командир без пшенки не оставит. У него вообще было очень детское отношение к жизни, словно к сложной игрушке, интересно, пока не разберешься в механизме. Устроился в милицию, сам до блеска начистил ботинки, выгладил китель, прикрутил погоны. Домой приходил другой человек, взахлеб делился. Через месяц-другой привык к приключениям и острым ситуациям, яркость ощущений стерлась, жизнь вновь не стоила того, чтобы быть прожитой. Наркоману требуется все большая доза для блаженного забытья. Когда муж впервые увидел дочку, вернувшись из южной командировки, она была само очарование: хитрые раскосые глазенки, густые короткие волосы щеткой, как иголки у ежика. Она делала первые шаги, смешно и важно вышагивала, высоко поднимаясь на неуверенные нетвердые пальчики. Муж привез дочке в подарок маленькую стиральную машинку, сказала, что она хоть и маленькая, но совсем как настоящая.
Бывают инвалиды: нет ноги, руки, у кого — глаза, а есть без души. Или родился таким, или выгорела душа. Волк не станет выпрашивать кость. Пытается человек все поменять: город, работу, жену, дом, детей. Кажется, вот оно, наше, кажется, на этот раз, точно мое. Нет, ребята, все не так, все не так, ребята. Если не любишь, то все кругом капкан, и надо лапу перегрызть, но вырваться.
Вопрос „Почему именно на меня все это свалилось?" — волновал меня не очень долго. Остро встал другой, классический — что делать? Я задумалась над ним еще в роддоме, я думала об этом по дороге домой, неся на руках крошечный сверток — дочку. Вы бы, наверно, тоже удивились, узнав, что ваш муж внезапно уехал воевать, оставив вас без копейки. Вам интересно, на что вы будете жить? Мне тоже было интересно, я это точно помню. Конечно, у него контузия, и друзьям он своей рукой глаза закрывал, все это было, но все же?
Надо было помочь там ребятам, — прояснил он потом внезапный отъезд. Помогал он долго, а я выкраивала дочке на фрукты, таскала ее по врачам, покупала лекарства. Садик с ее здоровьем исключался напрочь. В порыве бескорыстной помощи ребятам про помощь семье вспоминать неуместно. Может, он просто забыл, что людям иногда нужны деньги? Я всеми силами цеплялась за любую возможность заработать копейку. Маме (что делать без мамы) пришлось уйти из НИИ, нас с дочкой надо было лечить, я перебралась к ней, свою квартиру сдала, и лишь встала на ноги, принялась работать. Челночила (Китай и Польша), писала курсовики, вязала шапочки, брала часы в школе.
— Эй, пани, пани!
— Да то не пани, то курва!
Курва — это я. В Польше всех русских челночниц называют курвами. Глаза красные — на морозце водку пили, руки к коленкам вытянулись, баульчики толкают, зато в гостинице сегодня горячей водичкой умывалась! Милые женщины, смотреть на нас — радость! После кормлений, рынков, работы, неврозов, отчаяния, бессонниц, депрессий живого веса во мне осталось, как в вобле, и глазенки — к переносице.
— Машенька, как Вы чудно похудели! Стройненькая, как елочка! Гербалайф, массажик или диета какая особенная?
— Новый комплекс физических упражнений. С гарантией, встанете на весы, и тень от стрелочки не шелохнется!
Ох, трудно мышке заползти в свою нишу! Но уже во взгляде не было панического страха, и про день завтрашний думалось без ужаса, и я даже немного загордилась — отыграла у жизни этот раунд, и начала потихоньку улыбаться.
А вот и он, мой муж вернулся! Да какой!
Нет, опять все за гранью.
То он возвращался с войны, как из соседнего подъезда, добавь мусорное ведро в руки, готовый типаж, то весь израненный, в лохмотьях замусоленных бинтов, вшивый, мерзко пахнущий вагонами и вокзалами. Дикая, непонятная жизнь! Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве. И это мой муж, надежда и опора! А что? Я курва, его недострелили... Я не плачу, я смотрю на него спящего: серое нездоровое лицо, запавшие глаза, темный провал приоткрытого рта. Почему он здесь? Почему в моем доме должен спать чужой человек, которого я не знаю, боюсь и отстраненно жалею. Одно то, что он рядом, низводит мою жизнь на уровень сковородки с тараканами. Конечно, прежде, чем выходить за него замуж, я должна была отрезать ему руки, ноги, язык, все, что можно отрезать, затолкать в инвалидную коляску и сойти с ума. По вечерам можно было бы читать ему газету и каждый месяц получать пенсию по инвалидности. Впрочем, я и так стану сумасшедшая, все это добром не кончится. Мы будем долго и счастливо жить в желтом доме и умрем в один день. След от пулевого ранения очень похож на след от заживших фурункулов.