Посмотрев на Танечку, я стал говорить какую-то необязательную чепуху о чесноке, а Сима стал азартно мне возражать. Танечка посидела, кутаясь в шаль, послушала наши с Симой алкогольно-чесночные препирания, воскликнула: „Ой, а термос!" — взяла термос и тоже ушла. Сима тотчас умолк.
Я откинулся на стенку купе и закрыл глаза. Спать не хотелось. Разговаривать о спирте с бараниной под чесночно-насморочным соусом — еще меньше. Хотелось домой и, может быть, водки. Где-то был стаканчик для бриться... Нет, водки мне тоже не хотелось. Только домой.
— А ведь мы не в России, старик, — услышал я слева Симин голос (как раз когда Танечкины шаги затихли). — А если в России, то хрен знает в какой.
Я, не открывая глаз, кивнул.
— Танюха тоже знает? — спросил он, помолчав.
— Догадывается, — сказал я. — Слепому ясно.
— Гончие псы... — выговорил Сима, как выругался. — Бредятина! — Встал и побулькал водкой, наливая. — Будешь?
Я отрицательно качнул головой.
— И я не хочу... Ладно, пускай стоит.
Он стукнул бутылкой и стаканчиком о столик и сел напротив.
Мы помолчали.
— Скоро идти стучать, — сказал я, не открывая глаз. — Меньше часа осталось.
— Не к спеху, — возразил Сима. — Обещали до нового развода на стреме лежать. А разводы через восемь часов.
— Странно.
— Чего странного? Армия. Поставили — стой. Хоть сутки.
— Я не о том. Странно: как они будут их наполнять?
— А-а... Хрен его знает — какие-то эфирные шланги. Мне через очко показали, но я так и не врубился. Армия!
— Спирт вы им тоже через очко проталкивали?
— Зачем? Пузырь я лычкастому в переходнике подал — поднял пластину и сунул. Знал бы, с кем связываюсь... А, ладно, чего ему стоять?
Он, видимо, выпил, потому что шумно втянул воздух и закашлялся, а потом с грохотом вскочил, стукнул дверью и харкнул в коридор. Я поморщился. Машинально.
— 3-зараза, — просипел он сдавленным голосом, захлопнул дверь и шумно уселся рядом. — Не пошла.
— Бывает, — сказал я сочувственно.
И открыл глаза.
Почему-то я был уверен, что увижу перед собой, чуть правее, догорающую Березань-крепостцу, а левее, отодвинув рукой пихтовую лапу — нашу вконец уже истоптанную ниву, по которой с гиком носятся кругами татары на своих быстроногих лошадках, волоча за собой привязанных за ноги, искалеченных, да вот, на беду свою, не отдавших Богу души дружинников, — а другие татары гонят куда-то, потыкивая пиками в спину, избитых зареванных девок — в разодранных сарафанах, а то и в чем мать родила... Наверное, это были отголоски еще не дожитой жизни „там“. Еще предстояло мытариться Фоме-Секирнику, жить украдкой, прячась в чужом краю, так и ставшем своим.
Ничего этого я не увидел. Справа горели ночники, а слева сидел, пригорюнясь, Сима. Не Серафим-Язычник (с бородой, в кольчуге и при кладенце в ножнах, изнутри выправляющий большим пальцем гнутый шелом), а Сима Святый. Сидел, уперев локти в колени, и разглядывал пустой пластмассовый стаканчик.
Ну, и слава Богу.
Вскоре вернулись Олег с Танечкой, принесли полный термос кипятка и четыре стакана не очень крепкого чая — видимо, еще не успел завариться. Чай оказался сладким.
Когда все расселись и разобрали свои стаканы, Олег извлек из нагрудного кармана сложенную вчетверо бумажку, расправил ее и положил на столик.
— Полюбопытствуйте, — предложил он нам, усмехаясь.
Мы с Симой полюбопытствовали. Это оказался какой-то невероятный список, своим содержанием напомнивший мне легендарный ассортимент райкомовских (а теперь, наверное, депутатских) буфетов. Оказывается, в нашем вагоне уже возник и действует Продовольственный Комитет — и нашему купе поручено передать этот список военным властям, предварительно дополнив его в других вагонах. Кроме того, Комитет реквизировал в пользу пассажиров запасы печенья и сахара из купе проводников, теперь их оценивают и делят. А заварку, после долгих споров, решено было оставить для общего пользования.
Я подумал, что знаю, кто именно возглавляет Продовольственный Комитет...
Я подумал, а Сима сказал:
— Жмотиха составляла? — спросил он.
— Очень деловая дама из пятого купе, — ответил Олег.
— Она, — кивнул Сима. — Во, дура! А что такое „галантин"? Шампунь, что ли?
Танечка засмеялась и поперхнулась чаем, а довольный Сима пихнул меня локтем в бок (так, что я тоже чуть не поперхнулся) — дал понять, что знает, что такое галантин... Список Сима демонстративно скомкал, растер и сунул в карман штанов.
— Сгодится! — заявил он и подмигнул Танечке.
Она снова зашлась. Олег, скупо улыбаясь, похлопал ее по спине.
— Неправильно стучишь, — объявил Сима. — Так не наполнят. Во как надо! — и он изобразил тот самый стук ногтем по пустой бутылке из-под водки.
— Си-ма... — простонала Танечка, прячась за Олега и слабо икая.
Веселье было прервано требовательным стуком в дверь. Та самая женщина с крупными и властными чертами лица („жмотиха“ из пятого купе) лично принесла нам три пачки печенья и кулек сахару. Отдав их Олегу, она уважительно осведомилась у него: когда именно мы намерены возобновить контакт с военными властями и передать им список необходимых пассажирам продуктов? Олег ответил, что не раньше, чем через сутки: раньше генерал Хлява вряд ли освободится, а контактировать с нижними чинами он-де решительно отсоветовал. И особо-де предостерег от контактов с приказ-май-орами, которые все как один нечисты на руку и недалеки умом.
„Жмотиха“ уважительно покивала, сказала: „Ну, что ж ...“ — и удалилась. Олег закрыл дверь.
— Чего ты ей лапшу на уши вешал? — спросил Сима. — Какой генерал? Хлява у них навроде старшины, только покруче.
— Она до дрожи уважает генералов, — улыбнулся Олег. — Ну, и меня — заодно. А если бы я сказал ей, что Хлява всего лишь сержант, разжалованный в ефрейторы, она попыталась бы им командовать. И все бы испортила. К тому же, разве я ей солгал? Хлява не просто ефрейтор, а генерал-ефрейтор. Хлебом он нас, надеюсь, обеспечит, а про список я ей что-нибудь придумаю.
— Не, — с сожалением сказал Сима. — Хлеб они тут не едят. Вместо хлеба у них тут вареная полба... А это, — он кивнул на зашторенное окно, — и вовсе овес растет. Для гужевого скота.
„Кормят ли в преисподней вареной полбой? — подумал я. — А хотя бы и хлебом?" И даже засмеялся от этой мысли. Все-таки, я слишком взвинтил себя своими версиями. Инфернальными.
— Может быть, кто-нибудь хочет кофе? — нерешительно спросила Танечка. — Может, мы зря чай принесли?
Действительно, никто из нас не допил свой чай. Вот ведь весь день воды не было, а появилась — и не хочется.
— Кофе утром пьют! — сообщил нам Сима. — Правильно, Танюха, крепче спать будем. Особенно если спирта в чай капнуть.
— Все о том же? — усмехнулся Олег. — Ну, капни. Себе.
Сима, разумеется, понял его буквально — немедленно извлек из-под столика бутылку спирта, свинтил крышечку и щедро „капнул" в свой стакан.
— А ты, Петрович? — и покачал бутылку над моим.
— Нет, Сима, спасибо, — поспешно сказал я. — Нам ведь еще ходить по вагонам, воду настукивать.
— Нам не придется, — возразил Олег. — Я объяснил, как это делать. Через... — он посмотрел на часы, — пятнадцать минут... даже десять — проверим на нашем титане, а потом группа добровольцев пойдет по всему составу. Так что, если кто хочет спать...
— Проверить мы и на канистре можем, — сказал Сима. — Хоть сейчас. Васек говорит: если Хлява сказал — железно.
— Какой Васек? — спросили мы с Олегом.
— Ну, этот... с эфирными шлангами. Инженер-вой Ивасик. Через два часа — это весь поезд, а они с нашего вагона начали. Стукнем?
— Можно, я? — попросила Танечка.
— А не собьешься?
Танечка отстучала: „тап-тап, па-па-па, тап“, — по свернутому в головах матрасу и посмотрела на Симу:
— Правильно?
— Валяй, Танюха! — Сима выставил флягу на середину купе. — Только без торопливости, с расстановкой!
Честно говоря, я не верил, что что-то получится. Делал вид, что верю, и вместе со всеми напряженно ждал, когда затихло последнее „дум-м-м“ по металлическому боку фляги.
Тем не менее, секунд через десять изнутри раздался несомненный звук льющейся воды. Танечка захлопала в ладоши, а Сима поспешно отвинтил крышку. Из фляги фукнуло сжатым воздухом, звук усилился. Через какую-нибудь минуту или полторы она была полной, и даже немного пролилось на пол.
— Пить нельзя! — предупредил Сима и закрыл флягу. — Только кипяченую. У них тут супостаты лютуют, личный состав травят — а речка армейская, травить можно.
— Да, — покивал Олег. — Хлява что-то такое говорил.
„Не исключено, — подумал я, — что за полчаса беседы через очко Сима узнал очень много. Но сейчас он сказал явную нелепицу: „армейская речка“, которую можно травить! Впрочем, выпил Сима тоже немало. Вторая бутылка пуста, а я помогал лишь с одной."
— А почему они бутылку не наполнили? — вспомнил я. — Ведь по ней вы тоже стучали?
— Так она открыта была! Гляди... — Сима заткнул горлышко бутылки пальцем, пошарил по столу, нашел наконечник стрелы и постучал им по бутылке.
Струйка появилась посередине из ничего, разбилась внутри о стеклянную стенку, и Сима отжал палец... Уровень воды в бутылке повышался, дошел до начала струйки, закрыл ее и стал подниматься дальше, крутясь небольшой воронкой. Вылилось заметно больше, чем из фляги.
— Мелкий объем, — пояснил Сима. — Крупные легче рассчитывать, так что Васек просил по мелочам не отвлекать.
— Учтем, — кивнул Олег. — Объем должен быть большим и закрытым.
— Литров с пяти - почти точно будет, — уточнил Сима.
— Учтем, — повторил Олег. — Думаю, что всем нам ходить не стоит, процедура довольно простая. Ложитесь-ка вы спать, а я сам схожу. Чай твой уже остыл, Серафим. Пропадет спирт.
— Еще чего! — Сима взял стакан и выпил залпом. — Ну и гадость! — пожаловался он, морщась. — Надо было горячим. Ложись, Танюха, мы в коридоре подождем.