Ваши планы? Я имею в виду рабочие творческие планы...
Старая добрая заповедь АБС: о планах — никому и ничего.
Что нужно, на Ваш взгляд, новому литературно-художественному журналу, главным принципом которого является — ТОЛЬКО ЛИТЕРАТУРА? Что бы Вы пожелали такому журналу? Понятно, я задаю Вам этот вопрос как главный редактор журнала „Проза Сибири“, который среди многочисленных интересных авторов, естественно, числит и Вас...
Новому журналу нужно прежде всего свое собственное особое лицо. Это самое необходимое, но и самое трудное. К сожалению, у меня нет для Вас советов по этому поводу. Если бы я знал, что Вам посоветовать, я, может быть, сам основал бы журнал.
6 ноября 1994 года
Санкт-Петербург
К сему: согласие сотрудничать с журналом ПРОЗА СИБИРИ дали — Николай Александров (Москва), Виктор Астафьев (Красноярск), Виталий Бабенко (Москва), Андрей Балабуха (Санкт-Петербург), Александр Бирюков (Магадан), Кир Булычев (Москва), Владимир Войнович (Москва-Мюнхен), Евгений Войскунский (Москва), Николай Гацунаев (Москва), Ульяна Глебова (Новосибирск), Георгий Гуревич (Москва), Александр Декельбаум (Омск), Сергей Другаль (Екатеринбург), Евгений Евтушенко (Москва), Александр Кабаков (Москва), Александр Казанцев (Томск), Илья Картушин (Новосибирск), Виктор Колупаев (Томск), Василий Коньяков (Новосибирск), Галина Корнилова (Москва), Владислав Крапивин (Екатеринбург), Андрей Лазарчук (Красноярск), Вадим Макшеев (Томск), Вильям Озолин (Барнаул), Евгений Пинаев (Екатеринбург), Валентин Распутин (Иркутск), Александр Рубан (Томск), Марк Сергеев (Иркутск), Роман Солнцев (Красноярск), Андрей Столяров (Санкт-Петербург), Борис Стругацкий (Санкт-Петербург), Михаил Успенский (Красноярск), Александр Чуманов (Арамиль), Вадим Шефнер (Санкт-Петербург), Борис Штерн (Киев), Татьяна Янушевич (Новосибирск) .
Работы этих писателей, как, естественно, и тех, с кем еще ведутся переговоры, составят будущие номера нашего журнала.
РЕДАКЦИЯ:
Геннадий Прашкевич (главный редактор),
Замира Ибрагимова,
Владимир Клименко
Александр РубанСОН ВОЙНЫ (ШТАТСКАЯ УТОПИЯ)
„Мы мирные люди и хотим заниматься своим ремеслом.“
(Из петиции чартистов к английскому парламенту).
„А вы не пробовали, сын мой, отделиться от государства?"
(Из анекдота про попа и генерала).
Глава 1
Наконец он проснулся.
Я сел у окна и стал демонстративно смотреть наружу, слушая звериные звуки его пробуждения: чмоканье, гулкие горловые хрипы, мычанье, стоны. Потом он долго и шумно чесался, а потом, наверное, обнаружил меня, и стало тихо.
— Святый, — сиплым фальцетом представился он после паузы. — Серафим Светозарович. Разнорабочий... — Откашлялся, харкнул куда-то рядом и продолжил в басах: — Можно просто Сима. А ты кто?
Я отвернулся от окна (за которым были все тот же столб нумер двести какой-то на перегоне Березино—Бирюково, все та же никлая серая нива до горизонта и все та же цепочка странно неподвижных одинаковых человеческих фигурок на расстоянии двух—трех сотен метров от насыпи) и посмотрел на попутчика. „Просто Сима" лежал ничком на верхней полке напротив — там, куда мы с Олегом положили его вчера, и с любопытством глядел на меня, свесив квадратную, в опухлостях и складках, физиономию.
— Доброе утро, Сима, — сказал я ровным голосом и опять повернулся к окну.
Танечка с Олегом куда-то вышли из купе, а разговаривать с этим типом после вчерашнего мне не хотелось. Но было надо.
— А я тебя помню, старик! — радостно заявил Сима и заворочался наверху, не то усаживаясь, не то собираясь спуститься. — Я же тебя угощал!
„И черт меня дернул принять твое угощение", — подумал я, а вслух сказал, глядя на тот же столб:
— Вы угощали всех, кто был в вагоне-ресторане. Как потом выяснилось, за мой счет.
Ворочанье наверху прекратилось.
— Это как? — помолчав, озадаченно произнес Сима,
„По-хамски!“ — чуть было не отрезал я. Однако сдержался и объяснил подробнее:
— При вас было всего две тысячи, и вы не вязали лыка. Я тоже был хорош, хотя и не до такой степени. А поскольку мы сидели за одним столом и беседовали вполне дружески, официанты увели меня на кухню и там заставили оплатить счет. Ваш.
Я взял со столика заранее приготовленную бумажку и, не глядя, сунул ему наверх.
— Сколько там? — хмуро осведомился попутчик и опять заворочался. Счет он принимать не спешил, и я подумал, что выгляжу глупо: сижу с протянутой рукой и смотрю в сторону.
— Двадцать одна, — сказал я, с идиотским упрямством не изменяя позы. — Минус две, которые нашли у вас. Минус полторы за мой обед вместе с вашим угощением. Итого — семнадцать тысяч пятьсот.
— За что? — возмутился Сима, забрав наконец бумажку;.
— За спирт „Рояль", — объяснил я, стараясь говорить спокойно. — Вы заявили, что настоящие сибиряки пьют исключительно импортный спирт и велели выставить по литровой бутыли на каждый стол.
— Вот сволочи! — выругал Сима непонятно кого. — И ты заплатил?
Я пожал плечами и кивнул, все так же глядя в окно.
Он снова харкнул, пошелестел бумажкой и уронил ее вниз. Она влажно шлепнулась на столик передо мной.
Хам!..
Я скрипнул зубами и промолчал.
Не знаю, сколько у нас заколачивают разнорабочие, а мне за девятнадцать тысяч надо будет горбатиться полтора месяца, если не брать халтуру на дом. Но у меня дома „винчестер" уже в таком состоянии, что много не захалтуришь, ремонту этот блок не поддается, а на замену опять-таки нужны деньги. Я было повернулся к Симе, чтобы высказать ему все это в глаза, и сразу отшатнулся — потому что чуть не уперся носом в его подошвы.
Вчера, уложив бездвижимое Симино тело на полку, мы стянули с него ботинки, но прикасаться к носкам побрезговали. И вот теперь, лежа на полке рыхлым своим животом и свесив ноги в этих самых носках и в жеваных брезентовых брюках, он этими самыми ногами нашаривал столик. Нашарил, утвердился на нем, постоял, грузно спрыгнул на пол и, охнув, схватился руками за голову. Квадратное лицо его перекосилось, деформируясь в криволинейный параллелограмм, а крохотные крысиные глазки страдальчески закатились и розово посверкивали воспаленными белками из-под оплывших век... Я вздохнул и опять стал смотреть в окно.
— Слушай, старик... — просипел он наконец. Опять прокашлялся и опять харкнул.
— Перестаньте плеваться! — крикнул я, не оборачиваясь.
— Так я же на пол, — возразил он вернувшимся басом. — Почему стоим, не знаешь?
— Не знаю. Еще ночью встали. Вы мне деньги вернете или нет?
— А почему солдаты? — Он навалился на столик и стал дышать рядом, вынудив меня вжаться в угол. — Ведь это солдаты?
— Не знаю, — сказал я сквозь зубы, хотя и сам давно уже понял, что это солдаты. — Я вас о деньгах спрашиваю.
— Мамочка-родина! — воскликнул он почти трезвым голосом, игнорируя мой вопрос и щурясь в окно. — „Шилка"! И вон еще... А там что за дура?.. Слушай, старик! — он повернулся ко мне. — Ты „град" видел когда-нибудь?
— Что?
— Ну, „град", установку! Глянь туда — он или не он?
— Я никогда не интересовался военной техникой, — ответил я сухо. — Вы мне так и не...
— Зато она всегда нами интересовалась, — оборвал он, отвернувшись от меня и снова щурясь. — Гадом буду, „град“! Чего им тут надо?
— На битву пригнали, — объяснил я, не без яда в голосе. — За урожай. Вы же видите: конец октября, а хлеба не убраны!
Сима недовольно зыркнул на меня и выпрямился.
— Все шутишь, интеллигенция, — буркнул он, запустив руку за ворот свитера и скребясь там. — Гляди, дошутишься... Нет бы узнать, что и как, а он шуточки. Ты хоть узнал, когда мы дальше поедем? Или мне, больному, идти самому узнавать?
— Серафим Светозарович! — сказал я. (Мне очень хотелось назвать его как-нибудь по-другому, но я решил, что так будет ядовитее...) — Ответьте мне честно: могу ли я рассчитывать на то, что получу обратно мои семнадцать тысяч пятьсот рублей?
— Люблю настырных! — одобрительно сказал Сима и уселся, даже не отогнув матрас, прямо на Танечкину постель. — Понимаешь, старик... — продолжал он, все еще скребясь где-то возле подмышки и глядя на меня снисходительно. — Я тебе, конечно, сочувствую, но ты, все-таки, как-то... Ну, ты же видишь ситуацию: „шилки“, „град“, вертухаев чуть не дивизия по всему полю... Стоим с ночи и когда двинемся — неизвестно... И что еще на той стороне, — он кивнул на дверь купе и поморщился от резкого движения. — Ты смотрел, что там?
— Смотрел. Там то же самое, только без техники. Но неужели вы думаете, что...
— Во! А ты — „семнадцать тысяч, семнадцать тысяч"!
— Семнадцать с половиной, — уточнил я. — Значит, вы действительно полагаете, что возникшая ситуация аннулировала все ваши долги? Я вас правильно понял, Серафим Светозарович?
— Старик! Деньги — это мусор, — убежденно сказал Сима. — И всегда □ни были мусором. Если не знал — так знай, и запомни, и детям своим скажи, пусть тоже знают!
— Дырку проскребете, — сказал я. — И вы бы все-таки встали с чужой постели, или хоть матрас отогнули бы. „Мусор"...
— Да верну я тебе твои бабки, верну, не дрейфь!.. — Сима выпростал наконец руку из-под свитера, задрал его и поскреб живот, розово прущий наружу из-под рубахи. — Но не сейчас.
Он опустил свитер, резво поднялся и снова охнул. Постоял, закатив глаза а держась за голову, потом поднял руки и стал осторожно стаскивать с багажной полки свой туго набитый рюкзак! Я поспешно загнул матрас рядом : собой, но Сима грохнул рюкзак прямо на пол, отстегнул клапан и начал копаться внутри, чем-то шурша, шелестя и звякая.
Деньги у него были: толстая пачка потертых соток и, кажется, даже несколько тысячных, и я облегченно вздохнул. Однако Сима, не пересчитывая, согнул пачку пополам и сунул ее в карман штанов. Потом он извлек из рюкзака две бутылки водки. Одну из них кинул на Танечкину постель, а вторую со стуком поставил передо мной на столик.