Обсуждать прочитанное мы с Симой не стали — в общем и целом все было ясно, а мелких несообразностей и у нас, в нашем родном параллельном мире, нашлось бы предостаточно.
Дурдом есть дурдом, подумал я, отложив газетку. Но — кто его знает, может быть, лучше такие войны, чем наша кровопролитная борьба за мир? Борьба, в которой мы стяжали не победу, а только славу, да и то сомнительную. Вот у них — и солдатским генам нашлось применение, и шпаки довольны. Как там у них живут шпаки мы не видели. Судя по всему, неплохо живут. Хотя... „Юноши! Что вы успели увидеть в жизни?" — Но ведь это же просто рекламный трюк, это и у нас практикуется.
За сорок минут до часа „Ч“ к Симе начали поступать доклады от эмиссаров, и в течение следующих десяти минут в купе было ни продохнуть, ни протолкнуться. Доклады обнадеживали. Пассажирские массы восприняли Симин способ путешествия через параллельные миры не без юмора, но других способов просто не видели. Только считанные единицы решили остаться здесь и уже собрали манатки.
А без четверти „Ч“, когда Сима окончательно и всерьез собрался идти шуровать по всем женским туалетам на вокзале, явилась Танечка. Веселая, нарядная, запыхавшаяся, очень обеспокоенная: не опоздала ли?
Выяснилось, Танечкина прогулка началась с того, что ее, Танечку, чуть не арестовали за появление на улице в неприличном виде. Они тут не знают, что такое лосины! Битый час она доказывала стражу порядка, что это не чулки, а брюки, но так и не доказала! Пришлось наслать на беднягу порчу (совсем маленькую: просто чтобы сел и поспал) и уйти на цыпочках. Но куда пойти, если тут такие порядки? Разумеется, в магазин. И Танечка зашла в привокзальный магазин „Одежда", а там... та-ко-ое!.. — Танечка крутнулась перед нами, демонстрируя, какое там. Оно было ничего себе. Оно даже не расстегивалось ежеминутно, как ее старая блузка. Оно было совсем прозрачным. Ну, почти прозрачным...
— Фома Петрович, не обижайтесь, я истратила все-все ваши трешки. Их оставалось тринадцать, и я истратила все. Я не могла удержаться!
Господи, подумал я. Дитя. Трешки какие-то! Нам сейчас „квасить" предстоит, а она о трешках! И я восхищенно заверил Танечку, что в жизни не видел и даже не мог вообразить столь удачного размещения столь ничтожного капитала.
И еще меня кольнула подленькая мысль: не слишком ли быстро она забыла Олега? Но я тут же одернул себя, потому что, конечно же, не забыла. Пытается забыть и сознательно делает вид, что преуспела. Мужчины жертвуют — иногда собой. Женщины принимают жертву. Если любят. Или не принимают, если горды — то есть, любят себя.
Сима посмотрел на часы и расплескал „Слынчев Бряг“ по стаканам. До краев.
— Сдвинули! — скомандовал он.
Прежде чем „сдвинуть", я посмотрел на Танечку. С полным стаканом в одной руке и с очищенным яичком в другой, Танечка была очень серьезна. Как жрица у алтаря.
— За тех, кого мы любим... — сказал я, глядя в Танечкины колдовские глаза (и подумал: „Мара... И Тимка").
Она кивнула.
Сима тоже кивнул.
Мы сдвинули.
И сдвигали еще много раз, а сколько не помню. Но однажды Сима потряс меня за плечо и сказал:
— Приехали, Петрович! Наш дурдом!
Глава 8
Давать подписку о неразглашении я наотрез отказался. Теперь это можно. Да и Ядвига Остаповна подтвердила: имеем право. Она в таких вещах разбирается: пятнадцать лет юристом при горкоме и почти пять — при городской администрации...
Короче говоря, подписывать мы не стали — и пусть теперь попробуют привлечь!
Было так.
Около трех месяцев тому назад, в ночь с 19 на 20 октября, некий „дискоид со щупальцами" (или гончепсяне на летающей салатнице, или шаровая молния — никто никогда не узнает, что или кто именно) бесшумно и сноровисто, как будто только тем и занимался, отцепил от пассажирского состава „Казань—Красноярск" одиннадцать вагонов и, нагло мерцая, стал висеть рядом, пока вагоны, в конце концов, не остановились.
Проводники остались без своего бригадира и без радиоузла — и, может быть, немножко растерялись. Они тихонько (чтобы попусту не беспокоить нас) покинули вагоны, заперли их (с тою же благою целью) и разошлись по шпалам в обе стороны. За помощью. Оглядываясь на дискоид и спеша.
Две помощи вышли навстречу друг дружке из двух пунктов „Б“ (Березино и Бирюково) и встретились на середине пустого отрезка пути. Рельсы там были как рельсы, а шпалы — какие-то полупрозрачные, и нумерация столбов не совпадала...
Полторы недели после этого МВД и Безопасность России, то вместе, а то поврозь, допрашивали наших проводников. Отметая напрочь мистику с фантастикой, они громоздили многоразличные однообразные версии о террористах и заложниках. В эти же дни весь вагонный парк Министерства Путей Сообщения трясло от небывало крутых ревизий, инвентаризаций и прочих проверок.
Через полторы недели, утром 31 октября, все одиннадцать вагонов прибыли на станцию Тайга своим ходом. МПС облегченно вздохнуло, а МВД и Безопасность, отпустив проводников, с каким-то непонятным остервенением взялись за нас... Хотя, чего уж тут непонятного, понять-то их как раз можно. Гораздо сложнее — простить им наши полтора месяца в следственных камерах и почти месяц в закрытом подмосковном НИИ Неизвестно Чего.
Самое обидное то, что Мара не знала и, как ни пыталась, ничего не могла узнать обо мне до тех пор.
Словом, это оказался действительно „наш дурдом“, и я не вижу никакого резона в том, чтобы его подробно описывать.
Эпилог
Вернувшись домой, я первым делом поцеловал Мару.
Потом я надрал уши Тимке. С наслаждением. Но не за то, что он доломал мой компьютер (он его доломал) и не за двойку по математике (я ведь и сам не ходил в отличниках), а за то, что позавчера у Тимки был день рождения. О котором я чуть не забыл.
Он не протестовал, охотно подставлял уши и, повизгивая, считал до девяти.
Потом, когда Мара убежала на кухню плакать, и мы с Тимкой остались вдвоем, -я подарил ему наконечник стрелы.
— Па! Откуда? — выдохнул Тимка.
Ну, что я мог ему ответить? Соврать?
Я промолчал, загадочно усмехаясь.
(Когда мне было столько же лет, сколько Тимке, или чуть меньше, я вырезал из газет изображения орденов, раскрашивал и наклеивал себе на рубашку конторским клеем. У меня все рубашки были желтые и хрупкие на груди. А наконечники для своих стрел я клепал из жести от .консервных банок и оттачивал на каменной ступеньке крыльца.)
Тимка осторожно потрогал каленое вострие — и восхищенно слизнул с пальца капельку крови.
— Она же настоящая! — придушенно пискнул он (имея в виду стрелу) и посмотрел на меня счастливыми глазами. — Правда настоящая, па?
В нем заговорили солдатские гены.
Я вздохнул, поняв, что отмолчаться не получится. Потом задрал рубашку и показал ему, куда попала стрела. Шрам давно успел зарубцеваться, и короста отпала, но рубец еще немножко лоснился розовым.
Тимка все-таки не удержался и примерил наконечник стрелы к шраму — длина рубца соответствовала самой широкой части кованого плоского жала. Оно проникло в меня глубоко, и если бы не ведьма... То есть, если бы не Танечка...
Когда Тимка убедился, что я не буду врать и сочинять, я рассказал ему о пережитом. Не все.
Я не был уверен, что поступаю правильно, рассказывая. И я не был уверен, что поступаю правильно, рассказывая не все. Ведь я совсем не умею давить в человеке солдатские гены и до сих пор не знаю: стоит ли этим заниматься?
Ульяна ГлебоваСТАРЫЙ ТРУП ЛУЧШЕ НОВЫХ ДВУХ
— Но теперь,
теперь, с этого дня... ,
мне уже не знать покоя...
Ты зажег пожар в моем юном,
безмятежном сердце,
и уже ничто,
ничто его не потушит...
Шиллер
Один труп совсем не вонял, но зато второй вонял так сильно, что Ольга открыла форточку.
Ольга задыхалась. Она не любила лунные ночи, которые, наоборот, ее любили. И поэтому постоянно преследовали.
— Опять трупаков разделываешь? — недовольно проворчал муж, разбуженный хлопаньем форточки. К запаху он давно привык.
— Ты же видишь, я не включаю свет, — раздраженно отозвалась Ольга. — Просто душно.
Муж уже снова спал. Ольга хотела задернуть шторы, но передумала — будет меньше свежего воздуха. Она поежилась под взглядом лунной ночи. „Сколько это будет тянуться? — подумала Ольга. — Почему у нас дома все ночи — лунные? “
Ольга наощупь пробралась к шифоньеру, стараясь не наступить на покойников, лежащих на полу. Она так живо представила прикосновение к скользкому полуразложившемуся мясу, что ее буквально передернуло. Но опасения были напрасны. Обогнув телевизор, Ольга распахнула дверцы шифоньера и нащупала дорожную сумку. Теперь действиями руководила разумная мысль: „Взять только самое необходимое." Но его оказалось так много, что Ольга уже решила будить мужа, но вовремя одумалась: „Что я за дура? Он же меня ночью никуда не отпустит."
Муж проснулся в тот момент, когда Ольга включила свет, чтобы внимательно осмотреть его одежду — там могло остаться еще немного мелочи, кроме ста двадцати восьми рублей, которые Ольга уже нашла.
— Опять трупаков разделываешь? — недовольно проворчал муж.
— Ты сам этого хотел, — оборвала его Ольга.
Она решительно простилась с чемоданами, которые только что собрала, и повесила на плечо сумку.
Муж с некоторым интересом смотрел на Ольгу. Действительно, это он всегда уговаривал ее работать надомницей из-за слабого здоровья. Но кто же знал, что она не откажется от своей профессии. „Паталогоанатом — это призвание для избранных", — часто повторяла Ольга. Но муж не любил ее работу. Особенно, когда в конце месяца Ольга гнала план.
А сейчас она заговорила по-другому:
— Надоело кромсать этих кретинов. Оставляю их тебе. Меня не ищи. Это бесполезно. Между нами все кончено.