— Возьмите. Тут мой рабочий телефон, а тут — домашний. Обычно я его никому не даю, но сейчас дело касается моего друга. Вы можете идти. О результатах экспертизы я вам лично сообщу через два-три дня, хоть это и не входит в мои обязанности.
Сергей после некоторой заминки взял бумажку. Не читая, сунул в карман и сказал:
— Если ваш друг — такая важная птица, что вы перед нами распинаетесь, то что же он в метро ездил вместе с простыми людьми, а не на служебной машине? Задание выполнял? За людьми следил? Пусть бы лучше поднял вопрос об этой несчастной станции метро. Я удивляюсь, что на рельсы там падают не каждые пять минут, а чуть реже. А я теперь умный. Спасибо, научили! Буду долго думать, прежде чем вам помогать.
Майор ответил:
— Не волнуйтесь вы так, Алексей Иванович. Вы сейчас возбуждены и поэтому не отдаете себе отчета в том, что говорите. Подождем результатов экспертизы. И тогда все выяснится.
Мы сидели в номере Сергея. Я сказала:
— Целый день, считай, зря пропал.
— А почему ты перестала наблюдать за Ольгой? — спросил Сергей.
— Я смотрела только на тебя, — призналась я. — Боялась, как бы тот мужик тебя не избил.
— Напрасно боялась, — улыбнулся Сергей. — Оказалось наоборот, это я для него опасен. Слушала майора? Но все-таки жаль, что упустили Ольгу.
— Я как только поняла, что тебе ничего не грозит, сразу хотела продолжить слежку, — сказала я. — Но Ольги уже не было на скамейке.
— Ну что теперь делать? Будем ждать, когда Ольга появится в гостинице, — отозвался Сергей. — Мне обещали позвонить, как только она поднимется на наш этаж.
Все три номера располагались рядом в таком порядке, если считать от лестницы: мой, Сергея и Ольги. Когда я после милиции зашла к себе, то обнаружила, что соседка смотрит телевизор.
— Книжка кончилась. Вот и пришлось попросить телевизор, — сообщила соседка. — К сожалению, принесли черно-белый. Но ничего — смотреть можно. Присоединяйся.
Я посмотрела на экран. Показывали „Ревматическую гимнастику", поэтому я коротко доложила соседке о событиях дня и ушла к Сергею. Но толком поговорить нам не удалось. Ровно в восемь вечера в дверь постучали, и не дожидаясь нашего приглашения, на пороге возникла миловидная худощавая женщина с безумным взглядом.
— Еле-еле вас нашла, — заявила она. — Хорошо, добрые люди подсказали, где вы живете, — и объяснила, — я видела вас утром в магазине. И сразу решила, что только вы мне поможете.
Я засмеялась:
— Сергей, у тебя овощи в номере есть? Или вы свои принесли вместе с сумкой? Вам их как укладывать? Помедленнее? Или, может, в посылку запакуем? Из казенной простыни прекрасный мешок сошьем.
Но женщина продолжила, никак не ответив на мои слова:
— Вы оба должны мне помочь. Вы же журналисты. Я вам сейчас все объясню.
— Нет. Лучше не надо, — воспротивился Сергей. — Каждому делу соответствует свое место. Мы дома, а тем более в гостинице, не занимаемся работой. У нас есть определенная задача, и отвлекаться на другие вопросы мы не намерены.
Но женщина очень прямо села на стуле, который мы ей забыли предложить, нервно переплела пальцы и тихо, но твердо, сказала:
— Пока вы меня не выслушаете, я никуда отсюда не уйду. Вы — моя последняя надежда.
Мы с Сергеем переглянулись. Он незаметно показал мне кулак и выразительно кивнул, я истолковала это как слова: „Твоя идея с журналистами. Как хочешь, так и выпутывайся", и попыталась сгладить ситуацию.
— Хорошо. Расскажите, что у вас произошло, — разрешила я. — Но мы ничего не обещаем. Может быть, ваш случай идет не по нашему профилю. Может быть, еще что-нибудь не так. Но все-таки вы нас уговорили. Выслушать мы вас обещаем, если, конечно, история не очень длинная.
Женщина сверху вниз провела рукой по лицу и с трудом произнесла:
— Я вас надолго не задержу. Постараюсь быть краткой. Но прошу, не отмахивайтесь от меня. Мне кроме вас больше некуда идти.
Наша гостья сначала запиналась на каждом втором слове. Но потом, собравшись с мыслями, заговорила так гладко, что меня не покидало ощущение хорошо отрепетированной роли. Хотя, возможно, этой женщине так часто приходилось повторять рассказ о своей истории, что она выучила его наизусть.
— Меня зовут Королькова Светлана Алексеевна, — представилась гостья. — Я — врач. Работаю в детской поликлинике. Муж — Корольков Игорь Степанович — ведущий инженер в одном почтовом ящике. Теперь уж — бывший инженер.
Я воспользовалась паузой и спросила:
— А не проще ли обратиться к местным журналистам?
Королькова с недоумением посмотрела на меня:
— К местным? Да вы что? Они же все — или куплены или боятся!
— Кого боятся? — поинтересовался Сергей.
Женщина вскинула голову:
— Кого надо, того и боятся. Пока по этому поводу больше ничего не скажу.
Мне не нравился вид нашей гостьи. Лихорадочный блеск глаз и беспорядочные движения рук наводили на мысль о нервном заболевании. А может, даже о психическом.
Когда-то мне довелось побывать в псих, больнице. Правда, не в качестве пациента. Я навещала там одного неудавшегося самоубийцу. Но то единственное короткое посещение произвело на меня столь сильное впечатление, что теперь я по праву считаю себя большим специалистом в психиатрии.
Я всегда горжусь своим умением успокаивать людей. И теперь оно мне опять пригодилось.
— Мы не станем спрашивать, кого боится местная пресса. — сказала я. — Но в таком большом городе обязательно должны быть и корреспонденты центральных газет. Почему бы не обратиться к ним?
Королькова судорожно скривила рот и, не мигая, уставилась на меня:
— Они живут тут слишком давно, чтобы им можно было верить. Все — или куплены или боятся, — она помолчала и опять повторила: — Да, да. Или куплены или боятся. Именно поэтому не хотят со мной даже разговаривать. А вы — люди временные. Вернетесь в Москву — никто вам не указ. Сможете написать всю правду.
Гостья закрыла лицо ладонями, Сергей покрутил пальцем у виска, показывая мне, что тоже сомневается в нашей гостье. Или наоборот — уже не сомневается. И строго сказал:
— Светлана Алексеевна! Мы теряем время. А наши коллеги не заслуживают таких грубых оценок. Не надо думать о людях плохо. Ваши личные неприятности, о которых вы уже полчаса обещаете рассказать, не повод для обобщений. Не спорю. Встречаются и среди журналистов разные проходимцы. Но все-таки основную часть, как и в любой другой профессии, составляют люди такие же честные, как и мы.
Королькова достала из сумки носовой платок, высморкалась, и наконец, мы услышали ее рассказ:
— Так вот. Месяцев семь назад муж поехал на неделю в командировку в Москву. И пропал. Все сроки прошли, а он не возвращается. Не звонил даже. Наш сосед с мужем работал. Попросила соседа узнать на работе — может, мужа задержали дела. Но оказалось, что муж уже давно уехал домой. Заявила в милицию. Они выяснили, что он из Москвы не вылетел, но билет на самолет не сдал. А больше ничего не узнали. „Пропал", — говорят. „Не волнуйтесь, — говорят, — люди часто исчезают без следа.“ Прекрасно утешили. Не правда ли? Ну, я свое отплакала. Смирилась с мыслью, что не увижу больше мужа. А сама в душе надеюсь на лучшее — что живой он. Не хочу зря себя обнадеживать, а думаю: „Может быть, он поездом поехал, попал в аварию, говорить не может, а документы украли. Лежит на какой-нибудь захолустной станции в больнице и не знает, как сообщить домой. А написать адрес, чтобы другие сообщили, тоже не может — гипс мешает. Или, — думаю. — С сердцем плохо стало. Мало ли что? Все-таки пятьдесят четыре года", — гостья вздохнула. — „У нас с мужем очень большая разница в возрасте. Многие меня за дочку его принимали. Я ведь младше на двадцать один год."
„Соврала минимум на десять лет", — машинально отметила я, но вслух ничего не сказала.
Королькова продолжила:
— Муж у меня совсем непьющий. Язва у него. Если бы пьяница был, тогда понятно. А так — всегда трезвый, в твердой памяти. И даже не курит. Я уж думала: „Не женщина ли тут замешана?" Но потом вспомнила характер мужа и решила — нет. Он всегда бы открыто сказал. Правду очень любил. К тому же, дети у нас. Двое. Девочка и мальчик. В седьмом классе и в институте. Сын после армии поступил, а теперь уж четвертый курс кончил. Год всего осталось доучиться. „Нет, — думаю, — не мог муж семью бросить." Да и причины, вроде, не было. И не ругались перед отъездом, и ничего он не говорил о возможном разрыве. Я все уже передумала. И вот три месяца назад звонят из милиции: „Нашелся ваш муж. Вчера вечером его обнаружили в лесу около одной из подмосковных станций." Оказалось, наткнулись на него дорожные рабочие. Он был без сознания, а когда его перенесли в медпункт, очнулся, но сначала ничего не мог вспомнить. Ни кто он такой, ни как здесь оказался. Денег и документов при себе не имел. Но вскоре память начала проясняться. Он назвал себя и свой адрес. Сказал, что едет из командировки домой. Ночью местные власти не стали выяснять личность такого подозрительного на вид человека, у которого нет документов. Представляете, как тамошняя милиция действовала из самых лучших побуждений? Чтобы не выгонять мужа без денег на улицу, и боясь потревожить ночью свое начальство, они предоставили мужу отдельную комнату в вытрезвителе. И еще гордились, что совершенно бесплатно. Муж хотел позвонить мне, но ему не дали, сказав, что ночью переговорный пункт на их станции не работает, а к телефону в отделении милиции не подпустили, объясняя это тем, что ожидают важного звонка. Только утром муж получил возможность поговорить со мной. Я, конечно, узнала его голос и сразу перевела деньги телеграфом на отделение милиции. Муж купил билет и вернулся домой.
— Значит, все кончилось хорошо? — спросила я.
— Если бы! — отозвалась Королькова. — Муж вернулся, восстановился на работе на прежнее место, и жизнь вполне наладилась. Правда, он так и не вспомнил, что с ним произошло. Помнил только, что долго лежал в больнице. Но никаких подробностей память не сохранила. Как оказался на станции, тоже сказать не мог. Но это, конечно, совсем не страшно. Не стану описывать, как я была счастлива, когда муж нашелся. Вы и сами можете это представить. Мы и раньше-то жили хорошо. А тут, мысленно похоронив мужа и вновь его найдя, я уж и не знала, как ему лишний раз что-нибудь приятное сделать. У мужа привычка ужасная. Любит он мыть посуду. Каждый раз сам моет. И каждый раз за ним перемывать приходится. Я уж сколько раз ему говорила: „Не умеешь — не берись. Лучше уж не мой совсем. Мне проще самой вымыть, чем потом перемывать.“ А он бывало говорит: „Другая бы радовалась, что муж посуду моет. А на тебя не угодишь.“ И вот, когда муж нашелся, заметила я: не могу его ругать из-за какой-то недомытой вилки. Как-то увидела, что вымыл тарелку, а обратная ее сторона вся в соусе. Хотела ему замечание сделать, но подумала: „Человек погибнуть мог. Радоваться надо, что живой и здоровый оказался.“ Вот так стою рядом с раковиной, смотрю, как он посуду моет, и молчу. И с тех пор всегда перемывала посуду, ни слова не говоря мужу.