Сергей и Петров упорно хотели поговорить наедине. И, конечно, неспроста. Я пожелала присутствовать при их разговоре, но они поручили меня заботам Людмилы Сергеевны.
Как ни странно, Петров позвал с собой Изольду, которая мрачно, произнесла:
— Больше я с вами .не имею никаких дел.
Сергей удивленно посмотрел на Петрова, который произнес:
— Она в курсе. И даже больше.
Изольда, нахмурившись, встала. Я не расслышала, что сказал ей Сергей, но, наверное, что-то существенное, потому что Изольда вскинула глаза на Сергея и перевела взгляд на Петрова. Тот утвердительно кивнул:
— Точно. И вчерашний разговор придется продолжить.
Больше Изольда не возражала.
И Сергей, Изольда и Петров удалились в оранжерею.
Преследовать их не имело смысла. Это могло вызвать подозрения и просто показаться навязчивым. К тому же, при мне они бы и не стали обсуждать свои секреты.
Людмила Сергеевна пригласила меня осмотреть оранжереи. И в конце концов уломала, хотя я еще помнила мой предыдущий визит туда и решительно отказывалась.
И вот опять я попала в тропический лес. Стало трудно дышать. Томительный зной мешал мыслям. Стекающая по растениям влага ничуть не уменьшала жару. Но термометр возле двери лаборатории показывал всего двадцать восемь градусов тепла.
— Поломан? — спросила я Людмилу Сергеевну.
— Почему? — удивилась она. — Все в порядке.
— А по-моему, градусов сорок, — заметила я.
— Нет, — сказала Людмила Сергеевна. — Это так кажется. Просто нет ветра. Поэтому душно. Обычно мы поддерживаем температуру не выше тридцати. А вы?
— Не помню, — ответила я. — Я всего-то полгода работаю в ботсаду. Еще не во все вникла. Знаю только, что в оранжерее мне всегда жарко.
Утром, собираясь на работу, я предусмотрительно не стала краситься, а мокрые волосы и одежда меня уже не пугали. Они, если рассматривать по теории относительности Сергея, являлись неотъемлемой частью работы в оранжереях тропических растений. Магнитофон, который я ношу в сумочке, я тоже на всякий случай надежно упаковала — чтобы не промок.
Людмила Сергеевна бодро зашагала по дорожке, и я поспешила ее догнать.
Слева была открыта стеклянная дверь в почти пустую оранжерею. Длина ее составляла метров тридцать, на протяжении которых примерно через каждый метр торчали деревянные шесты где-то моего роста. В ширину таких рядов было шесть — от одной стеклянной стены до другой. Это я точно сосчитала. Около каждого шеста рос небольшой кустик со светло-зелеными листьями.
Я с трудом успевала за моей провожатой, которая лучше освоилась с жарой и духотой, хоть и была старше меня раза в два. Я видела, что кустики разной высоты, но, по-моему, ни один не достигал тридцати сантиметров. Я решила, что это — хороший повод остановить Людмилу Сергеевну и сказала:
— Стойте! Мне интересно, что у вас здесь вырастет.
Людмила Сергеевна вернулась ко мне:
— Больше здесь ничего не вырастет. Все уже выросло, — отрезала она.
Ноя хотела затянуть отдых и поэтому спросила:
— А если кустики маленькие, зачем тогда такие огромные подпорки? Шесты ведь — это подпорки, да?
Людмила Сергеевна нехотя объяснила:
— Это из Сухумского ботсада приезжал командировочный вроде вас. Привез черенки. Сказала — либерийского кофе. Оставил указание — врыть подпорки не меньше полутора метров. Ты, конечно, знаешь, что кофейные деревья такого вида достигают двенадцати метров. Вот мы подпорки и сделали. А кофе оказался корзиночный. Он больше не вырастет. Такой маленький и должен быть. А подпорки, между прочим, мы всей лабораторией вручную делали. Целую неделю... Ну что, идем дальше?
Я спросила:
— А почему у вас не видно посетителей?
Людмила Сергеевна ответила:
— Здесь экскурсии не проводятся. Для посетителей есть другой комплекс оранжерей. Примерно в полукилометре отсюда. А мы занимаемся только наукой.
— Понятно, — сказала я.
И мы опять закружили по лабиринту оранжерей. Я не знаю, как ориентировалась моя спутница, но я-то почти сразу потеряла представление, где мы находимся, и как отсюда выбраться.
Отвратительный запах ударил в нос. Я остановилась:
— Людмила Сергеевна! Подождите! Посте живописного рассказа про гниющую шкуру мне начинает мерещиться ее запах. Как-то на отдыхаловке мы забыли про банку с маринованным мясом для шашлыков. А когда на третий день собрались уезжать, нашли ее. Сняли крышку, а мясо загнило. Запах был примерно такой же. Но вообще-то я не думала, что так легко поддаюсь внушению, и что история про шкуру произведет на-меня такое впечатление.
Людмила Сергеевна выслушала меня, не перебивая, и сказала:
— Тебе ничего не кажется. Это действительно запах разлагающегося мяса.
Мне захотелось вернуться, но я небрежно спросила:
— У вас что — в оранжереях много падали валяется?
Людмила Сергеевна улыбнулась и свернула на боковую дорожку:
— Смотри. Я тебя сюда и вела.
Я нерешительно приблизилась, стараясь не дышать носом. Я ожидала увидеть дохлую собаку или что-то в этом роде. Но передо мной на земле лежал огромный красный цветок с пятью бугристыми лепестками. Диаметр цветка был, наверное, около метра. Я судорожно начала вспоминать те немногочисленные сведения, которые приобрела, готовясь к работе в ботсаду, и наконец, смогла спросить:
— Это что? Эта... Как ее?.. Раффлезия?
Людмила Сергеевна восторженно подтвердила:
— Да! Это — раффлезия Арнольди! Самый большой цветок в мире. Обычно достигает метра в поперечнике. А этот — один метр семнадцать сантиметров! Я утром мерила. Ты, конечно, знаешь, раффлезия — растение-паразит. И состоит только из цветка и корешков, которые присасываются к хозяину — лиане из породы циссусов. Точнее, к ее корням. Раффлезия — наша гордость!
Я деликатно спросила:
— А почему она так противно воняет?
Ученая дама обиделась за любимицу:
— Ее запах служит для того же, для чего, например, запах роз. И поэтому ничем не хуже запаха других цветов. Все цветы привлекают своим ароматом насекомых, которые их опыляют. Просто, одни привлекают каких-нибудь пчел, а вот раффлезия — мух и жучков, питающихся всякой падалью. Видишь, как они вьются над цветком? Мне кажется, ты не очень разбираешься в ботанике и вообще в биологии, раз не можешь понять, что хорошо и приятно то, что целесообразно.
Людмила Сергеевна изучающе посмотрела на меня и проворчала:
— Подумать только! Запах ей не понравился! Приезжают тут всякие! Даже раффлезия ей не угодила!
Я не хотела ссориться и поэтому спросила:
— Это, наверное, очень редкий цветок. У нас его нет. Как вы его вырастили?
Вопрос попал в точку. Людмила Сергеевна была счастлива:
— Выращивать его, и правда, трудно. Но мы знаем секрет. Сейчас у нас цветет шесть раффлезий. А эта — самая крупная. В естественных условиях цветок растет вблизи тропинок, протоптанных слонами. Из цветков образуются плоды, которые раздавливают слоны. А мелкие семена прилипают к ступням слонов и переносятся дальше по тропе. И некоторые из них попадают на обнаженные корни циссуса.
Мне показалось странным, почему слоны не давят цветы раффлезии, а ждут плодов. Но я промолчала, чтобы не раздражать Людмилу Сергеевну, которая воодушевленно продолжала:
— Как известно, в ботсадах не держат слонов. Поэтому не растет и раффлезия. По другому она не приживается. Но у нас нашли выход из положения. Раз плоды надо обязательно давить, а слонов нет, то для этой цели выделяют двух самых молодых сотрудников. Они и растаптывают плоды. В этот раз посылали Изольду с Андреем. Ты их видела в лаборатории. Андрей влюблен в Изольду, а она над ним только смеется.
— Ну и трудно растаптывать плоды раффлезии? — заинтересовалась я.
— Не очень, — сказала Людмила Сергеевна. — Правда, немного грязноватая работа. Надо обувать валенки, потому что к другой обуви семена не прилипают. А в оранжерее, видишь, как мокро? Да и сами плоды ужасно липкие... — Людмила Сергеевна встряхнула головой. — Но зато игра стоит свеч! Раффлезия — наша гордость, — повторила она.
— Красивая, — отозвалась я.
Людмила Сергеевна грустно улыбнулась:
— Не все это понимают. Вчера я показала раффлезию вашей помощнице. Так она все старалась побыстрее убежать.
— Какая помощница? — не поняла я.
— Как какая? — удивилась моя собеседница. — Из вашего ботсада. Вас же троих сюда отправили: тебя, Сергея и ее вслед за вами — помочь упаковать образцы. Она еще вчера спрашивала, приехали вы или нет. А я сказала, что уже давно приехали.
Я насторожилась.
— А что же она нас не подождала?
— Она хотела подождать, — ответила Людмила Сергеевна. — Но мы объяснили, что раз вы утром не появились, то и после обеда вас не будет. Но вообще-то я с ней почти не говорила. Только сводила раффлезию показать. Она все больше с Изольдой общалась.
— С Изольдой? — переспросила я.
— Да, — кивнула Людмила Сергеевна. — Лариса всегда, когда приезжает, решает вопросы с Изольдой. Или лично с шефом.
— С Петровым? — воскликнула я.
— Конечно, — удивленно посмотрела на меня Людмила Сергеевна. — С кем же еще? Вот фамилию ее не знаю. Когда-то слышала, но забыла.
— А часто она приезжает?
— Не помню, — ответила Людмила Сергеевна. — По-моему, раньше пару раз здесь была. А может, раза' четыре. Да я к ней очень и не присматривалась. У меня своих забот хватает.
Людмила Сергеевна вдруг встрепенулась:
— А что? Что-то не так? Вы с ней поругались? Почему вы приехали отдельно?
Я постаралась успокоить собеседницу:
— Да, нет. Все в порядке. Я просто не могу сообразить, какая это Лариса. У нас в отделе три Ларисы. И любая могла приехать. Что она сама-то говорит? И как выглядела? Черненькая такая, высокая, да?
Людмила Сергеевна сразу поймалась на эту элементарную уловку и сообщила:
— Наоборот, светленькая. И рост у нее средний.
„Может быть, это Ольга? — подумала я. — Все сходится. И раньше тут бывала, и Петрова знает. И приметы похожи. Когда мы потерялись в метро, она могла там встретиться с кем надо, выйти наверх и поехать в ботсад.“