— Дурак! — сказала Танечка, входя и садясь рядом со мной, напротив Симы.
Я поспешно отвел глаза, потому что средняя пуговка на ее блузке опять расстегнулась.
— Точно, дурак! — обрадовался Сима. И, кажется, попытался взглядом расстегнуть остальные пуговки. — И эти... уши холодные! — С пуговками он не справился и стал ощупывать глазами ее ножки, обтянутые лосинами цвета крымского загара. — Ох, Танюха, не было мне времени спортом заняться, а то бы я...
— Помолчи, Серафим, — оборвал Олег. — И так дышать нечем.
— Старик, я же любя!
— Я сказал: помолчи, — повторил Олег, не повышая голоса. — И закрой пока дверь. Или встань в дверях.
— Понял.
Сима как-то сразу подобрался, задвинул дверь, потянув ее на себя, защелкнул и даже повернул стопор.
Олег между тем расстегнул Танину болоньевую сумку с эмблемой Аэрофлота и стал выкладывать ее содержимое на столик. Содержимого было немного, и оно было странным. Четыре кусочка хлеба (тоненьких, явно ресторанной нарезки), четыре баночки аджики и десятка два плоских стеклянных баночек с черной икрой (из них Олег выстроил четыре одинаковые стопки, и одна баночка при этом оказалась лишней).
— Все, — сказал он, сев напротив меня и аккуратно складывая сумку. В сложенном виде она оказалась не больше бумажника.
— Что „все"? — спросил я. Мне почему-то стало нехорошо.
— На это, — Олег кивнул на столик, — ушли все наши наличные деньги. Танечкины и мои.
Танечка всхлипнула. Я оглянулся на нее и снова поспешно отвел глаза. Не из-за пуговки (она ее уже застегнула), а потому что не могу смотреть, как плачет красивая женщина — или вот-вот заплачет. Я от этого теряюсь и сам становлюсь беспомощным.
Сима молча протянул свою лапу, взял лишнюю баночку, повертел ее перед глазами и положил обратно.
— Видал, на что бабки тратят? — сказал он мне. — Я же говорю: мусор!
— А у вас, как я понимаю, денег уже не осталось? — спросил Олег.
— Рублей триста, — сказал я и посмотрел на Симу.
Сима сидел, сунув руки в карманы, и смотрел в потолок.
— Да, это не деньги, — согласился Олег. — Разве что покушать, если успеете: там пока еще кормят. А на вынос — только вот это. И воды никакой. Было сухое вино и пиво, но их уже разобрали, нам не досталось.
— А в титанах? — подал голос Сима.
— Титаны пусты. Утренний чай был последним: по расписанию мы в шесть вечера должны быть на месте.
— Но почему... —Мне пришлось сглотнуть подступивший комок, чтобы продолжить. — Разве это надолго? Что случилось?
— Посмотрите в окно, — Олег пожал "плечами, — и вы узнаете все, что знают другие.
— Война?
(Не знаю, кто задал этот вопрос — я или Сима. Кажется, все-таки, я).
— Сомневаюсь, — ответил Олег. — Хотя есть и такая версия.
— Версия... — повторил я. — Почему версия? У вас что, нет никакой информации? А проводники что говорят? А радио?
— Проводники заперлись в бригадирском вагоне и уже четвертый час заседают. Поездное радио передает баллады Алексея Толстого вперемешку с русскими плясовыми. Поэтому информации нет, одни слухи. Если хотите, могу изложить.
— Валяй, старик, — сказал Сима. — Время терпит.
— Может быть, сначала сходите пообедаете? Пока есть такая возможность?
— А ты по-быстрому, как в „Вестях".
— Хорошо. Версий множество, я перечислю основные.
По-быстрому, как в „Вестях", у Олега не получилось, потому что Сима то и дело встревал, требовал уточнений и самоуверенно комментировал. При этом он почесывался и подмигивал Танечке, которая в конце концов немножко повеселела и снова перестала обращать внимание на свою пуговку. Я слушал, стараясь не перебивать и не коситься налево.
Бурление умов при полном отсутствии информации породило примерно следующее:
а) Самая очевидная версия: авария. Впереди столкнулись два состава. Смятые в гармошку вагоны с горелой человечиной внутри, закрученные штопором рельсы, спецназ, воронье, госкомиссия во главе с вице-президентом и прочие ужасы. Если бы это было так, мы бы давно двинулись обратно в Березино и перешли на запасный путь. („И ворон не видать, — заметил Сима. — Со всех сторон летели бы“.)
б) Березино отделилось то Бирюково —а наш состав оказался на спорной территории. Пока две мэрии не договорятся, где ставить таможню, нас не пустят ни туда, ни обратно. Вполне похоже на правду — особенно если вспомнить, что Березино находится в Тунгусии, а Бирюково в Корякии. (Так решил Сима, но, по-моему, напутал: Корякия где-то не здесь.)
в) Военные проводили некие жутко секретные испытания. У них взорвалось не там, где надо, а нам не повезло: попали под воздействие. Теперь нас объявили подопытным материалом и будут изучать последствия. Беда наша в том, что дерьмо, которое взорвалось, обошлось России в половину валового национального дохода. Шесть сотен пассажиров по сравнению с такой суммой — тьфу. В горячих точках за неделю больше гибнет — и ничего, притерпелись. (Может быть, и так, но Сима любит, где похолоднее. Я тоже.)
г) Изучать нас действительно будут, но никакие не военные, а гончепсяне — гуманоиды из созвездия Гончих Псов. Светящийся дискоид со щупальцами, который ночью видели две женщины и один мальчик из девятого вагона, был на самом деле побочным эффектом пространственной свертки — так что теперь мы от всего отделены. Солдаты никакие не солдаты, и „шилки“ никакие не „шилки“. То и другое — муляжи, наскоро сооруженные гончепсянами для правдоподобия. Заметили, что скоро полдень, а солнца не видно? То-то! (Эту версию Сима никак не прокомментировал. Выслушал молча, приоткрыв от внимания рот, и даже не чесался.)
д) Почему хлеба долго не убираются? Потому в что вместе с рожью посадили коноплю. Сажала местная наркомафия, а гэбисты пронюхали и, почти не выдавая себя, следили. Мафия было насторожилась, а потом видит, что все спокойно, и пошла наконец убирать. Тут-то и началась операция — а мы встряли из-за отставания от графика движения. („Мафия мафию? — хмыкнул Сима. — Фигня!“)
е) Все это выдумки — а на самом деле китайцы тридцать лет готовились и вот наконец напали. Монголы не захотели быть буфером и скрытно пропустили все сорок семь армий через свою территорию. Ничего не слышно, потому что фронт пока еще далеко, но вся прифронтовая стокилометровой ширины полоса взята в режим. Военнообязанных мобилизуют, а остальных проверят и выпустят. (Олега забреют в десантники, меня — в интендантский обоз, а у Симы справка.)
ж) Это все жиды! („И кацапы с чурками".)
з) Не жиды, а жидов, потому что давно пора. Россия для русских! Тестировать будут по мочке ушей, разрезу глаз и факту обрезания, высылать по любому из обнаруженных признаков, а вот расстреливать только по совокупности. („Петрович, мне твои уши не нравятся. Ты не обрезанный?“)
и) И это еще далеко не все, потому что версия о гончепсянах имеет бессчетное множество вариаций, более или менее трансцендентных: всеразличные сдвиги во времени, параллельные пространства, раскрепощение сатанинских или божественных сил и даже — неуклюжесть одряхлевшего тибетского далай-ламы, задевшего локтем тот самый заварочный чайник (сработанный из сардониксовой скорлупы яйца Дунги-Гонгма), в котором содержится наша Вселенная...
Из уст Олега все версии воспринимались как очень старые анекдоты, безнадежно опоздавшие осуществиться. Но Танечка при изложении каждой из них недовольно хмурилась и поджимала губки. Я очень хорошо понимал ее чувства: Олег излагал НЕ ТАК. Страшное он старался представить смешным, и в результате получалось еще страшнее.
„Потому что возможно все, — подумал я. — Даже самое невероятное. У нас — возможно. “
— Про гончих псов ты клево загнул, — заявил Сима. — А только вертухаи — настоящие, гадом буду. Глянь, как стоят!
Мы глянули. Картина за окном вагона была все та же, только цепочка солдат вроде бы стала погуще. И беззвучная суета возле „града“ (если это был ,,град“) прекратилась — теперь его стволы смотрели не прямо на нас, а в сторону, туда, где была голова состава. Одна из „шилок“ — та, что слева, — вдруг повернула башню и, чуть покачивая стволами, опять застыла. Танечка сдавленно ахнула, на миг упруго прижалась к моему плечу, и я на миг задержал дыхание... Небо по-прежнему было закрыто толстым облачным слоем, плоским, равномерно-серым, без оттенков. Что она там видела, эта „шилка“, и куда целилась — непонятно. И сколько нам еще здесь торчать — неизвестно.
— Надо как-то добраться до проводников, —сказал я.
Сима хмыкнул из своего угла.
— Что же, попытайтесь, — согласился Олег. — Мы пытались.
Танечка наконец оттолкнулась от моего плеча и села. Я тоже выпрямился, машинально посмотрел на нее и поспешно нагнулся, чтобы поискать свои туфли. Ей-то, конечно, плевать на эту пуговку и, может быть, даже нравится, а я уже три недели дома не был. Разве что платонически сравнивать Танечкин бюст с бюстом моей богоданной Марины Юрьевны... Мара. Как она там с Тимкой управляется? Опять, наверное, оболтус, уроки не делает: или в ящик воткнулся, или по подвалам шастает, мама для него не авторитет... И заказ мне обещали сразу по возвращении, большой и срочный, с предоплатой до сорока процентов. А если пару суток здесь проторчим — все, накрылся заказ. И новый „винчестер” с ним же... Ну ничего, пусть только попробует этот двоечник еще раз без меня сунуться к компьютеру! Уши оборву... А до проводников добраться надо обязательно. У них там радиоузел. Не может быть, чтобы никакой связи. Позвонить, или хоть телеграмму... Если и правда надолго...
— Они в каком сидят? — спросил Сима, словно угадав мои мысли.
— В пятом, — ответил Олег. — Через один после ресторана. Но тамбур закрыт. Еще хорошо, что ресторан с нашей стороны.
— Точно, — сказал Сима. — Жрать захотят — откроют. Идешь, Петрович? Я пошел!
Я наконец нашарил свои туфли (они оказались под Симиным рюкзаком) и молча стал обуваться. Этого типа, видимо, придется Терпеть. И, может быть, долго.
— Танюха, — мы твою сумку возьмем, — сообщил Сима. — Ты застегнись, не смущай Петровича.