Питер в сомнениях покачал головой и ничего не сказал, но Грехов, осторожно взглянув на него, не увидел сочувствия и этого было достаточно, чтобы оставить при себе неиспользованные расхожести. Он вспомнил о них только за обедом, когда радист, словно продолжая утренний разговор, спросил: „Но ведь ты, Боб, не можешь сидеть на острове до скончания века?" Стук ложек на мгновенье умолк — ждали ответа, и Грехов понял, что эта проблема, видимо, обсуждалась в его отсутствие и, следовательно, обедающие, быть может, за исключением мальчиков, поняли подоплеку вопроса.
„Конечно, не могу, — отозвался Грехов, — я и без того загостился у вас... — („Действительно, не могу! — Он откинулся на спинку стула и глянул в окно. Там, рядом с эстакадой, белела его шлюпка, такая добротная, такая надежная, такая основательная, преодолевшая нелегкий путь в триста с лишним миль и доставившая его на остров, чтобы... чтобы... А почему бы и нет?! — Грехов вздрогнул от неожиданной мысли, которая, в общем-то, не показалась ему дикой и стоила того, чтобы проверить ее на слушателях. — А почему бы и... пуркуа па?“) — Я уже говорил, Питер, что не могу транжирить народное достояние,, его золотой запас, — Грехов подождал, дав возможность радисту перевести его слова, и тот привычно, как делал это всегда за обедом, сообщил присутствующим суть сказанного, — а если не могу, то вправе... гм, выполнить свой план, связанный — не спорю! — с долей риска, но... Ведь все мы моряки, верно? План мой, планчик, так сказать, заключается в следующем... — Грехов обернулся к стене, где висела карта, густо покрытая не только следами кораблекрушений — крестиками и разной цифирью, но и стрелками господствующих ветров и течений, что дули и текли от Ньюфаундленда к Сейблу, и от Сейбла к Ньюфаундленду. Черпая в ее наглядности веские, как ему казалось, основания для осуществления осенившей его задумки, Боря вдохновенно импровизировал, тыча ложкой то за окно, то в карту: — Ваша шлюпка, Питер, бросается в прибой с эстакады и легко преодолевает его. Думаю, и моя... с вашей помощью, конечно, сможет проделать тот же фокус. Сюда меня притащило — видите? — попутное течение, отсюда, но только южнее острова, меня потащит Гольфстрим. И движок. Ведь вы одолжите мне бензина? Сюда я дрейфовал, но с помощью техники доберусь наверняка." — „Если доберетесь, а если?.." — Бородатый начальник станции Луи Реми отложил ложку и тоже уставился на карту, прикидывая что-то и соображая. „А если случится „если", — усмехнулся Грехов, — то у меня заготовлена эпитафия, — товарищ постарался, впрок! — в которой прямо сказано: „...навеки в Лету канул, не завершив пути, мой крутобокий челн."
Очевидно жизнь на острове имела то преимущество, что его обитатели были готовы к любым сложностям и передрягам. Да, Луи высказал опасения, но они не помешали всерьез и дотошно обсудить детали предприятия, которое вполне могло быть осуществлено. В нем не было ничего необычного, но человека поджидает в океане тысяча и одна неожиданность, так стоит ли ставить жизнь на карту, когда есть возможность воспользоваться услугами посыльного судна?
„Подобное уже практиковалось на острове", — напомнил маячный смотритель Роберт Дижон, а Стив Келли, его приятель, заметил, что если от Сейбла до Галифакса сто шестьдесят миль, то Кансо, у мыса Гласгоу-Хед, лежит в девяноста милях. „Сюда, в Кансо, твоей „Креветке", Боб, чапать чуть больше суток, — добавил он. — Неужели это разорит твое государство?" — „Не разорит, — мы богатые! Но я, — гнул свое Грехов, — уже говорил Питеру, что наша помощь братьям по классу требует больших средств, и значит, каждая золотая копейка лепится к другой, а если я воспользуюсь еще и „Альбатросом", то поступлю не по-хозяйски." После этого соображения, сказанного, правда, без „огонька", Грехов, дабы придать ему как можно больше убедительности, и принялся за газетные прописи, перечисление которых исторгло бы из души далекого в этот миг „попа" радостный вздох умиления, а может, и восторга. Как бы то ни было, Грехов трезво полагал, что вернувшись („А вернусь ли? — вдруг подумал он. — Придется обойтись без эпитафии на камне!..") на траулер, он достойно и не покривив душой отчитается в своем поведении на зарубежном острове. Поп ему, ясное дело, не поверит, но пальма первенства будет принадлежать Грехову (он выложится в объяснительной записке), а сделав заявку, он защитит себя от оговора или обвинений во всех грехах.
Грехов спешил воспользоваться хорошей погодой.
Как только запустили дизель, и ожила радиостанция, он начал подготовку к походу. Мальчишки давно не отходили от него ни на шаг, теперь же вели себя так, словно задались целью ни на секунду не оставлять его без присмотра.
Мотобот поставили на запасную эстакаду по-соседству с прибойной шлюпкой хозяев. Предполагалось, что они стартуют одновременно. Почти. Сначала — мотобот, чуть погодя — шлюпка, чтобы находиться слегка позади. И для того, чтобы помочь, в случае необходимости, и чтобы забрать Луи Реми: начальник спасателей захотел лично вывезти гостя, хотя был противником сумасброда и уже несколько раз пытался отговорить Грехова от задуманного. Тот слушал и представлял, исходя из полученного опыта, предстоящее, замирал сердцем (не ребенок — все понимал!), и все-таки стоял на своем. Грехов знал, что в ближайший месяц „Креветка" просто не уйдет с банки. Пошла селедка — надо успевать брать груз за грузом. В это время месяц работы может оправдать год, да, целый год, год, который, бывает, проходит впустую, в проловах и маяте. План, рейсовое задание и последующий рапорт о трудовой победе, перевесят все доводы в душе капитана, тем более, если он знает, что механик цел и невредим. Кукует на острове? Так ведь в тепле, в сытости — подождет, ничего с ним не сделается, да и не кепу решать этот вопрос: последнее слово за базой.
Словом, у Грехова набралось много доводов в пользу задуманного вояжа. Готовился по-настоящему. Пока Дижон и Келли латали щель, полученную во время буксировки, снова занимался движком. (Решил перебрать, чтобы не случилось осечки.) Мальчишки крутились здесь же — меняли воду в анкерках. Колодцев на острове не было, или, скорее, наоборот — имелись во множестве: рой песок в любом месте, и везде будет пресная вода.
Так обстояли дела на берегу, когда подошел Питер Канонич и сообщил, не заметив ребят, которые возились по другую сторону эстакады, что если „Альбатрос" и появится на острове в положенные сроки, то... с другим капитаном: отец Билла попал в автоаварию где-то на шоссе между Шит-Харбором и Стеллартоном. Его доставили в Галифакс, в госпитале сделали все возможное, но все равно жизнь моряка висит на волоске.
Если б Канонич знал, что напрасно оглядывается и понижает голос, — сын капитана Джо Ланкастера слышит его, как слышит и собственный сын, стиснувший руку друга в двух шагах от радиста. Забыл он, что беду не скроешь. Она способна мигом проникнуть в любую щель, и если не говорить о ней прямо и открыто, но пытаться, пусть из самых добрых побуждений, превратить в тайну, в секрет, беда способна обрасти в незрелых умах мальчишек такими кошмарными подробностями и страхами, которые способны толкнуть их на поступок, быть может, более сумасбродный, чем замысел взрослого сумасброда Боба Грехова.
Канонич вернулся в радиорубку, а Билл помчался следом, чтобы добиться „правды", быть возле рации „на всякий случай": вдруг — сообщение, вдруг новости, вдруг весть. Мальчик был в отчаянии, — отцу не становилось лучше, а отчаяние перерастало в навязчивую мысль добраться — любым способом! — до берега, чтобы своим присутствием помочь отцу вырваться из лап смерти. Билл не имел .матери. Она умерла три года назад. Не мудрено, что старая боль терзала его сейчас напоминанием о возможной утрате того, кто был для мальчика всем. Всем! Единственным и неповторимым на свете, самым любимым и нужным — всем.
Трудно, конечно, да наверно и невозможно домысливать за ребенка, но Грехов впоследствии, имея достаточно времени для собственных размышлений, именно так реконструировал ход мыслей Билла накануне побега.
...Мотобот был готов к старту. На сей раз в нем имелся запас продуктов и бензина. Островитяне могли выделить две канистры, наполнили бачок, но много это или мало, предстояло выяснить на практике. Грехова снабдили фальшвейерами, дымовыми шашками и парашютными ракетами, дали пиронафтовый фонарь, пару весел и мачту с парусом. Луи Реми преподнес шлюпочный компас, спасательный нагрудник и клеенчатую робу. Полный набор: штаны, куртку и зюйдвестку. Имея то, что он имеет, сказал Грехов бородачу Луи, было бы грешно не добраться до „Креветки" и погибнуть в океане. Луи расчувствовался и добавил к дарам старенький, но исправно тикающий хронометр.
Грехов принял ящик красного дерева, тускло поблескивающий латунными деталями, и заставил сконфузиться дарителя, сказав, что даже имей он секстан, астрономический ежегодник и мореходные таблицы, он вряд ли сумел бы воспользоваться хронометром, так как не знает как пользоваться перечисленными предметами, поэтому принимает подарок, как память о времени, проведенном в обществе вновь обретенных друзей. Этот спич был произнесен на прощальном мальчишнике, когда настоящих мальчишек отправили спать, а взрослых пригласили к столу, чтобы проститься с Греховым, пожелать ему попутных течений и ветров при отсутствии туманов и штормов.
Пили не только кофе, но и виски. В меру. Чисто символически. Грехов, в общей сложности, принял не более ста граммов скотча, да и принял лишь потому' что поднимали за столом не пития ради, а за здоровье капитана, боровшегося со смертью на материке. Поднимали, впрочем, и за Грехова. Ему тоже предстояло нешуточное дело, и Грехов пожелал присутствующим отменного здоровья на том клочке суши, на мизерном клочке, затерянном в просторах, захлестнутом волнами, истерзанном знаменитой метелью блиппардом, измученном туманами, которые чаще всего, по слухам, накрывают своим саваном именно Сейбл, словно остров, доставшийся в удел „вам, мои спасители", притягивает все здешние туманы. Питер напомнил, что их, туманов, не было с тех пор, как на острове появился Боб, и может быть Луи следует подумать о том, добавил он со смехом, как навсегда заполучить Грехова в качестве противотуманной службы.