Глава четвертая
В Мире, между тем, происходили всяческие события.
Во-первых, из Москвы примчалась новая комиссия: нынешний Генеральный самолично прочитал рапорт Шмурла, потому что вспомнил эту фамилию в связи с диссидентскими тараканами и воспринял сигнал со всей присущей ему серьезностью. Во-вторых, заседание Политбюро насчет кандидатуры первого секретаря Краснодольского крайкома продолжалось непрерывно трое суток! Особенную твердость при этом высказал Мустафа Тарасович Раньше; все остальные время от времени падали в обморок и попадали в реанимацию по старости. В конце концов постановили решить вопрос путем перестрелки личных охранников, и еще с полдня в коридорах ЦК гремели выстрелы, а мелкая сошка с ужасом отсиживалась в кабинетах и туалетах, но и там, случалось, настигала ее нечаянная пуля, так что все ковры и дорожки пришлось сменить и отправить в общежитие для вождей развивающихся стран. Но вот последний из оставшихся в живых телохранитель (а принадлежал он как раз Мустафе Тарасовичу) на карачках вполз в зал заседаний и скончался у ног своего повелителя, так что товарищ Раньше победил в честной борьбе и утвердил своего ставленника.
А комиссия в Краснодольске выкопала мнимого Виктора Панкратовича прямо из могилы, и врачи подтвердили, что у настоящего Востромырдина должен быть шрам от аппендицита и след татуировки „Витя + Наташа“. Был проведен и следственный эксперимент, в ходе которого два крепких чекиста восемь раз вытаскивали полковника Шмурло (он был как раз востромырдинской комплекции) из окна квартиры Виктора Панкратовича и уронили его всего один раз из восьми.
Немедленно в народе народился слух, что Востромырдина подвергли принудительному оживлению путем японского иглоукалывания, чтобы строго спросить, куда подевались полторы тонны платины в дисках, а Виктор Панкратович несколько раз успешно убегал от своих мучителей, и теперь скрывается на далекой таежной заимке под личиной знатного охотника Морковкина. Самое удивительное, что слухам этим отчасти поверила даже комиссия, и был отправлен военный вертолет, чтобы ракетным залпом уничтожить подозрительную заимку, но назад машина не вернулась. Экипаж вертолета был заочно награжден званиями Героев, а живой и невредимый охотник Морковкин — орденом Дружбы Народов за меткую стрельбу влет.
Полковнику Шмурло, в его вящему ужасу, приказали денно и нощно следить за Анжелой Титовной, которая так умело прикидывалась вдовой, что чуть было не ввела органы в преступное заблуждение. Шмурло почувствовал, что один не потянет, и выпросил себе на подмогу капитана Дерябу. Предполагалось, что Виктор Панкратович инсценировал самоубийство, чтобы убежать за границу, а то и прямо в Израиль: ведь национальность у детдомовских определяли на глазок. Анжела же Титовка в силу своих широких материальных запросов, несомненно, подначивала мужа, и теперь он должен выйти с ней на связь.
Но самой Анжеле Титовне до срока ни о чем не говорили, чтобы не спугнуть. „Неудобно ведь, мальчики, что вы сутками у меня торчите!" — говорила мадам Востромырдина побратимам. Побратимы же потребовали у начальства дополнительных денежных средств или два ящика коньяка натурой с целью замаскировать слежку под обычную оргию.
Оргия в самом своем разгаре была неожиданно прервана несчастным случаем в системе водоснабжения и канализации крайкомовского дома: прямо в квартире Востромырдиных взял и лопнул стояк. Тут уж какая оргия, какие афинские ночи.
— И чего ты, полкан, суетишься? — недоумевал Степан Деряба. — Я вот под Джелалабадом трое суток в подземном арыке, кяриз называется, в засаде просидел, и то ничего.
— Я не могу в антисанитарных условиях, — сухо сказал полковник Шмурло, натыкал номер на кнопочном телефоне и потребовал немедленно прислать лучших специалистов на ликвидацию прорыва.
— Мальчики, мальчики, сделайте что-нибудь! — надрывалась Анжела Титовна. По мужу, небось, так не убивалась.
— А ты молчи! — велел Деряба и добавил с плохими словами: — Тоже мне, веселая вдова...
Лучшими специалистами по стоякам, радиаторам и вентилям в Краснодольске считались слесаря-сантехники Сережа Рыло и Саня Гидролизный. На обоих у Шмурла собралось полно материала, так как слесаря были непростые, с высшим образованием, и делом этим занимались исключительно в знак своей социальной невостребованное™ при тоталитарном режиме. Пролетариям было совершенно ни к чему знать подробности личной жизни начальства, поэтому Анжеле Титовне приказали сидеть и не вылазить, когда они заявятся.
Действительно, и часу нс прошло, как на лестничной площадке зазвенели ангельские гласы: толи Иоганн Себастьян Бах, толи Карл Штокхаузен, кантата „Пение отроков" для пяти магнитофонов. Видно, Рылу и Гидролизного выдернули среди ночи из какого-то веселого застолья, Шмурло метнулся в коридор и установил в ванной подслушивающие устройства (а то эти черти покусятся, по своему обыкновению, на востромырдинский одеколон „Тед Лапидус", который полковнику и самому пригодится), и только после этого отворил дверь.
Безмерно хмельные водопроводчики были в строгих темно-серых бельгийских костюмах, в белых сорочках и при галстуках. Просторные адидасовские сумки были набиты битком.
Шмурло в своей скромной южнокорейской трикушке вдруг почувствовал себя бедным родственником, и для вящего самоутверждения ткнул Гидролизному под нос служебное удостоверение.
— Аз же сотворю вы ловцы человеков, — прочитал Гидролизный и неопределенно хмыкнул. Полковник испуганно заглянул в документ: неужто и вправду там такое написано?
— Каковы масштабы аварии? — мягко поинтересовался Рыло.
— Хреначит, как из „града“, — пояснил обстановку капитан Деряба. — Давайте, воины, в темпе.
Шмурло тем временем быстро изготовил пару подписок о неразглашении и предложил их слесарям. Сережа и Саня расписались, но с большим трудом. Деряба шманал сумки и удивленно присвистывал, разглядывая незнакомые роскошные никелированные инструменты.
Расписавшись и передохнув („Давай-давай, на том свете отдохнем!" — торопил Деряба), слесаря сняли свои прекрасные костюмы, рубашки и галстуки, аккуратно повесив все это хозяйство на складные плечики, убрали костюмы в стенной шкаф и только после этого облачились в ярко-оранжевые нейлоновые комбинезоны и высокие ботинки. Мало того: пьяные негодяи нацепили на свои затуманенные головы защитные каски с фонариками и проверили, как работают прикрепленные на рукавах „уоки-токи".
Полковник потряс тоже не больно-то свежей головой:
— Вы чего, на пик Коммунизма собрались?
— Не станете же вы отрицать, что здесь тоже своего рода пик Коммунизма? — спросил Рыло, застегивая последнюю кнопку.
Шмурло обвел взглядом обстановку и в душе согласился.
— Только чтобы это свое... в комнаты не совали! — предупредил он Сережу, поглядел на него и подумал: „Рыло и есть".
Гидролизный демонстративно потянул носом и определил:
— Финский черничный ликер и горилка с перцем.
Посоветовав не забываться, полковник с капитаном вернулись в зало и стали подкрепляться именно этими жидкостями, предоставив слесарей их судьбе. Но ненадолго: передатчик у полковника вскорости заработал, отреагировав на одно из ключевых слов:
— А я настаиваю, уважаемый Александр Ипполитович, что менять следует всю систему!
— Полноте, друг мой, вполне можно ограничиться только вот этим коленом. Воистину, Сергей Теодорович, вы максималист буквально во всем!
Несколько минут слесари молчали и только лязгали своими диковинными приспособлениями. Потом Рыло поинтересовался у Гидролизного какими-то пролегоменами и долго язвил, придравшись к пустячной оговорке в ответе Александра Ипполитовича. Гидролизный же в долгу не остался и покрыл напарника крепенькой цитатой из Витгенштейна. Шмурла эта цитатка тоже повергла в глубокое замешательство, так что пришлось выпить еще горилки. Потом разговор слесарей сделался совсем скучным и непонятным, и охранители устоев чуть не закимарили на диванчике.
— Хм, удивительный оптический эффект, Сергей Теодорович! Нет, вы сюда поглядите.
— И в самом деле... Жуткое зрелище — руку словно отсекли... А если вот так попробовать?
— Э, нет, ошибаетесь, так ничего не выйдет. Именно тут и ни на сантиметр в сторону... О, и плечи проходят! Толкуй теперь о четвертом измерении... Не знаю, как Вы, Сергей Теодорович, а я полон решимости идти до конца, каким бы этот конец ни был. Что мы, в сущности, теряем? Мудрый не ищет приключений, но и не отказывается от них...
— Помилуйте, Александр Ипполитович, нельзя же вот так сразу. Я уже не говорю о том, что мы связаны, если хотите, определенными обязательствами...
— Я, право, не узнаю Вас, Сергей Теодорович. Только что Вы утверждали, что следует сменить систему. Так чего ж Вам боле? К тому же воду мы перекрыли, и авария практически устранена... Не будем же мы сами шпаклевать и красить, посягая тем самым на несвойственные нам прерогативы?
— Вы совершенно правы, любезный Александр Ипполитович, и я — не без некоторого, сознаюсь, колебания — охотно последую за Вами... Но каков феномен! Вы думаете, это сделано сознательно?
— Ну не крысы же начертали эти знаки... Кстати, чертовски похоже на древнеирландское огамическое письмо... Ох, мнится мне, что последний литр был явно лишним, а как Вы полагаете, друг мой?
— Где-то да, но оставлять его на потребу Копченому с Манюней было бы, согласитесь, прямым расточительством.
— Да, пожалуй, мы уже вышли из возраста этаких гусарских жестов. И, ради Бога, не употребляйте этого ужасающего актерского „где-то". Где-то, как-то... Вы бы еще сказали „по большому счету". Кстати, не почтить вниманием этот причудливый флакон было бы не меньшим расточительством...
При этих словах полковник с криком: „До дикалона добрались, волки!" сорвался с дивана и побежал в ванную.
Одеколона, точно, не было. Зато не было и никаких слесарей. Профессиональные причиндалы их также исчезли, только сиротливо валялся в углу гаечный ключ — семнадцать на четырнадцать. Отковырянные плитки французского кафеля были сложены аккуратным столбиком, все трубы бесстыдно обнажены, мраморная-ванна кощунственно осквернена промасленной ветошью.