затраченных на художника суммах.
— Ну вот ты представь, — говорил живописцу Востромырдин. — Он с четырнадцатого года. В партии с двадцати пяти лет. Окончил техникум водного транспорта...
— О-о-о! — завыл художник и со страшной быстротой стал изображать на картоне бушующее море.
— Он в очках, — продолжал между тем Виктор Панкратович. — В 38— 40 годах — первый секретарь Ярославского обкома ВЛКСМ. Представляешь теперь?
Художник действительно был великолепный, с буйным воображением, как у Босха, но и он не мог себе представить, что в городе Ярославле существует обком комсомола.
— Экая же ты бестолочь, — огорчился Виктор Панкратович. — Вы, что ли, все, художники, такие? Или ты абстракцию рисуешь? Я вам сколько раз говорил — смелее изображайте трудовой подвиг нефтяников и гидростроителей, а вы что малюете? Баб опять голых?
Художник заискивающе улыбнулся, сделал несколько росчерков и протянул королю лист бумаги, на котором и вправду было ню.
— Потом он был вторым секретарем Петрозаводского горкома партии, потом в Карело-Финской ССР, а после его взяли в аппарат ЦК, соображаешь?
Художник быстро-быстро закивал, еще быстрее того заработал и представил Виктору Панкратовичу довольно странный рисунок: двуглавая змея с рогами изо всех сил давит человек пять, причем у каждого вместо пальцев ножи.
— Разве так выглядит аппарат? — укоризненно сказал король, а рисунок-то на всякий случай разорвал на мелкие клочки. Художник заплакал.
— Обидчивые какие! — воскликнул Востромырдин. — Но слушай дальше: взгляд у него строгий, да и понятно: сколько лет органы возглавлял...
Тубарет кашлянул.
— Мы тут все мужчины, государь, — пробасил он. — Да только слово это нехорошее, не при женщинах будь сказано. Ты не обижайся, так этикет требует: не нами заведено, не нами и кончится... Да чего там возглавлять? Бывает, конечно, что человек вместо головы этим местом думает, но это по молодости, а потом проходит...
— Ты на что намекаешь? — нахмурился король и объяснил, что представляют из себя органы государственной безопасности.
— A-а, так бы и сказал! — захохотал Тубарет и на радостях отвесил художнику добрую затрещину. — Ты про тайную стражу толкуешь! Точно, кличут их у нас этим словом, только они крепко обижаются: простолюдинам язык вырезают, да и приличному человеку напакостить могут... Мы ихнего начальника, графа Ливорверта, тебе еще не представили, он сейчас в Альбумине с ересью борется: там какие-то дураки до паровой машины додумались. Вот когда приедет...
— А когда приедет, — строго сказал король, — передайте ему, чтобы не смел подниматься над партией... Ну да я вам потом объясню.
— Так, так, повелитель, — закивал канцлер Калидор. — Я тебя все равно понял. Нет, мы ему много воли не даем — так, зарезать кого-нибудь...
— Так он, может, у вас и ленинские нормы нарушает? — забеспокоился Виктор Панкратович.
Канцлер и Тубарет удивились таким странным ограничениям, и король с тоской подумал, что дел тут — неподнятая целина, что придется начинать с самого начала, с самого детства на Волге или даже с дружбы великой и трогательной, плодом которой стал известный призрак, или еще раньше, с восстания Спартака (при этом Востромырдину припомнился фильм „Клеопатра"), с происхождения семьи, религии и частной собственности, а под рукой ни литературы, ни пособий, ни квалифицированных лекторов...
Канцлер, как бы устыдясь незнания ленинских норм, перевел разговор на предыдущую тему:
— Ты бы не мучился с ним, пожалел себя, государь. На то есть особое средство, его как раз художники употребляют, оттого и странные такие. Это растение, закадычный корешок называется. Он его заложит за кадык и уснет, а во сне увидит Мир, и, проснувшись, все в точности воспроизведет. Может, и этого твоего желанного узрит — не знаю, кто уж он тебе, что так переживаешь...
— Да? Переживаешь? Семидесятилетие его скоро, а у меня тут еще конь не валялся! Ни наглядности, ни отчетности... Ладно, пусть идет, корешок свой употребляет, но чтобы к...
А к какому сроку? Виктор Панкратович впервые задумался над вопросом летоисчисления. Совпадает, не совпадает... У мусульман вроде вообще пятнадцатый век... Да что же я тут творю? До сих пор из дворца носу не казал, на местах не бываю, оперативных сводок не получаю...
— Как это понимать? — напустился Виктор Панкратович на канцлера. Тот забоялся, затряс полузеленой бородой, потом, когда король разъяснил причину своего недовольства, облегченно вздохнул:
— Так ты же, государь, и не требовал. На то у нас Неписаный Закон имеется.
И трижды хлопнул в ладоши. Не мешкая, два силача принесли очень солидных размеров книгу в кожаном переплете с металлическими накладками. На переплете золотом вытиснен герб — все та же рыба с ножом в зубах. Плотные страницы были чисты. Король вопросительно взглянул на канцлера.
Калидор кивнул.
— По страничке-то пальчиком, пальчиком води, твое Величество. Сперва справа налево, потов слева направо. Потом опять справа налево, потом опять слева направо. Пока не начитаешься вдоволь.
Виктор Панкратович хмыкнул, но послушался и стал водить по пергаменту пальцем, вроде как малограмотный. Под пальцем, точно, стали возникать значки, косые, кривые, но понятные. Король не без интереса прочитал о том, что барон Поромон Скетальский велел с утра пораньше выпороть старшего сына, осмелившегося прилюдно примерить отцовский студер, что в полдень у озера Тардык хуторянин Бодя наблюдал схватку двух гавриков за сферы влияния (причем победил, как обычно, синенький, а розовенький околел да изошел дымом), что в городке Темофея странствующие актеры сманили уйти с собой жену, дочь и тещу местного мясника, что на Базаре в Фелорете жвирцы шли по пять, а батули, наоборот, по десять, что...
В конце концов король замучился читать.
— Вы что мне подсунули? Не знаете, что материал надо систематизировать, выделить наиболее существенное? Что, самому некогда было заняться, Калидорыч? Или штатов не хватает? Я что, все это один читать должен?
— Именно, государь! Именно! Это же Неписаный Закон, в нем все написано, что за день в державе произошло и случилось, а держава наша немалая! Ежели этот Закон кто другой вместо короля возьмет, то, хоть весь палец исшоркай, ничего не прочтет... А как же? Тут и секретные сведения среди прочих попасться могут, чужой глаз ни к чему. Только законный владыка Листорана вправе знать, что делал намедни любой из его подданных, где что растет, кто помер или родился, откуда что взялось...
Виктор Панкратович глядел на канцлера тяжелым взглядом.
— Если кто из баронов умыслит худое, — торопливо расписывал достоинства книги канцлер, — то государь может преступный замысел упредить, злоумышленника же покарать... Все они тут, у тебя под рукой!
— А сколько времени понадобится, чтобы прочитать дневной отчет? — спросил король.
Калидор прикинул, загибая пальцы.
— Дней за десять, пожалуй, управишься. Если, конечно, отвар травы-неспалихи употреблять...
— А время-то тем временем дальше уйдет! Нельзя ли, чтобы только самое главное писалось, да покороче?
— А кто может наверняка сказать, что самое главное? — печально спросил Калидор. — Нет, Неписаный Закон листоранские короли завели давным-давно,- как бы не сам Эмелий и завел, то есть у Рыбы выпросил по своему хотению...
— Дурак ваш Эмелий, — сказал король, подумал, потом добавил: — И не лечится.
— Не тревожься, государь! Ты и без Закона свой мыслью все просквозишь! Сколько веков уж прошло, а ты с ходу догадался про Эмелия-то. А это ведь тайна!
— Тайна! — рассерчал Виктор Панкратович. — Тогда почему книга не прошнурована, не опечатана, выдается не под расписку? Знаешь, что за это полагается?
Канцлер задрожал.
Король крепко хлопнул рукой по книге.
— В общем, за халатное отношение к секретной документации ставлю тебе на вид.
Канцлер лихорадочно принялся ощупывать себя, явно ожидая каких-то зловещих перемен в организме после неслыханного королевского наказания. Внезапно его худые плечи сгорбились, словно бы под неподъемным грузом, фиолетовые глаза налились кровью, он застонал, закряхтел, из ушей заструился дым. Бедный старик опустился на четвереньки.
„Вот-те нате, — подумал Виктор Панкратович. — Сейчас превратится, чего доброго, в какого-нибудь гаврика, а мне нынче кадрами разбрасываться ни к чему — только-только начали, вроде, срабатываться... Да, тут со словами-то надо поосторожнее.."
— Но, принимая во внимание преклонный возраст и отличные производственные характеристики, — поспешно сказал король, — ранее наложенное взыскание снимается...
Калидор очень резво привстал и выпрямился.
— Благодарю тебя, милосердный владыка!
— А ты, Тубаретыч, — обратился король к начальнику стражи, — обеспечь надлежащее хранение, разработай систему допусков, а то ведь ты меня знаешь!
Начальник стражи согнулся в поклоне, соображая, как бы ему половчее устроить систему допусков.
— Первый отдел организовать надо, — подсказал Виктор Панкратович. — Посади туда ветерана понадежнее, из старой гвардии — есть, поди, такие?
— Даже один участник битвы при Шершавой Заводи имеется! — похвастал Тубарет Асрамический.
— Вот видишь, а ты говоришь...
— Только знаешь ли, государь, — сказал начальник стражи, — ветерану этому и доселе чудится, что славная битва не кончилась: рубит мебель, посуду бьет, слуг кусает. Мы его в особом помещении держим на цепи.
Виктор Панкратович задумался.
— A-а, тогда отставить. Беречь старика надо, мало у нас таких. Вы ему вот что, пенсию увеличьте...
Прямодушный Тубарет хотел было сказать, что упомянутый ветеран, даром что больной, после той битвы приволок в родовой замок полсотни возов добычи, и ни в чем, кроме здравого рассудка, не нуждается, но Калидор подмигнул ему так, что начальник стражи все понял: пенсию эту делить им напополам.
— Мы, старые солдаты, не забудем твоей щедрости, государь! — провозгласил канцлер от чистого сердца.