— Я вот что надумал, — сказал Деряба. — Если мы в огонь бросим кусок шкуры, она завоняет и отпугнет этих друзей.
— Ну да, — сказал Шмурло. — Или как раз приманит.
— Это уж как повезет, — и Деряба острым зубом отрезал добрый шмат от своего плаща.
Завоняло действительно нестерпимо, только движение в лесу стало еще сильнее, послышались знакомые уже завывания. Полковник и капитан встали на узкой полоске между огнем и обрывом, держа оружие наготове.
Раздался нежный звон, и по ту сторону костра прямо из земли стал подниматься сверкающий зеркальный диск. Деряба и Шмурло отскочили в стороны, потому что жар стал совсем уже нестерпимым.
— Это что еще такое? — крикнул Шмурло.
— Это сигнал, сигнальный огонь! — ответил Деряба. — Только поздновато. Надо было раньше костер как следует раскочегарить... Будем ждать. Может, они успеют.
„Кто успеет?" — подумал Шмурло, повернулся к реке и зажмурился: как раз напротив здешнего зеркала на том берегу появилось точно такое же, оно отбило свет костра, и над рекой повисла световая огненная дорожка, отразившаяся на поверхности. Вытье в лесу прекратилось и сменилось лязганьем страшных зубов.
Деряба метнулся к полковнику (по реке пробежала его гигантская тень) и схватил того за рукав.
— Гляди! Там, где свет, вода не рябит, а ровная, как стекло! Побежали!
— Куда? — опешил Шмурло.
— Перебежим по этой дорожке!
— Ты что, больной?
— Оставайся воевать, я не держу. Если вода ненормальная, то и мост должен быть ненормальный, понял? Кидаем весь какой есть хворост!
Шмурло подчинился. Пламя загудело. Воины дружно спрыгнули с обрыва и побежали к реке, где сверкала красная полоса. Шмурло ничего не соображал, он видел только, что Деряба уже на дорожке и бежит, не проваливаясь. Шмурло остановился, занес ногу и попробовал. Под ногой было твердо и слегка прогибалось, словно доска.
Сзади послышался удар: это первый голяк сорвался с обрыва. Полковник отбросил сомнения и побежал за капитаном.
Наконец под ногами оказался надежный песок.
— Смотри! — крикнул Деряба и показал на покинутый берег. — Они тоже за нами мылятся!
Действительно, там толклись расплывчатые силуэты, горели глаза, сверкали зубы. Наконец первый из голяков попробовал встать на огненную дорожку. Она сильно прогнулась, но выдержала.
— Сделай что-нибудь, Степа! — простонал Шмурло.
Деряба подбежал к здешнему зеркалу и попытался повалить его на землю. Не тут-то было. Капитан качнул его в сторону — тоже без результата. Тогда Деряба встал перед диском и широко распахнул полы своего плаща, закрыв почти всю отражающую поверхность. Дорожка побледнела, порвалась, голяк завыл и провалился на дно. Остальные толкались на берегу, не рискуя повторить подвиг своего товарища. Шмурло догадался снять плащ и завесить им зеркало.
— Вот так и держи! — обрадовался Деряба. — А я с собой уголек не забыл, сейчас и тут костерок разведу, только в стороне.
Шмурло стоически держал оборону перед зеркалом до тех пор, пока хворост на том берегу не прогорел совсем.
— Придумано ловко, — хвалил Деряба устроителей огненного моста. — Вот почему костровище такое большое — они же тут и на транспорте переезжают. Зеркало, должно быть, поднимается при соответствующей температуре, а на этой стороне — автоматически.
— Нет, — сказал Шмурло. — Костер мы долго жгли, и оно что-то не поднималось.
— Значит, когда солнце зашло, фотоэлемент сработал. Переправа ведь только ночью может действовать.
— Нет, — сказал Шмурло. — Зеркало поднялось, когда ты шкуру в огонь бросил.
— И такое, тут может быть... Эге, полкан, а ведь слесаря-то до нас переправились, значит — прошлой ночью! Значит, мы от них на сутки когда-то успели отстать!
— Ну и черт с ними, догоним.
— Верно, — сказал Деряба и добавил:
Хорошо тому живется,
Кто на этом берегу:
Съесть его не удается
Ни начальству, ни врагу!
— Это еще что такое? — спросил Шмурло.
— Как что? — удивился Деряба. — Ксива, конечно.
Глава девятая
Очень мало документальных свидетельств осталось о подготовке первого на листоранской земле пленума. Правда, вел тогда хронику известный летописец Абрмот Привыкший, чей манускрипт впоследствии ни с того ни с сего обнаружился в Краснодольской краевой библиотеке среди приговоренных к списанию газет и журналов. Вот что он сообщил:
„...Услыхав это, король гораздо опечалился и промолвил, говоря:
— Не по нраву мне, что земля наша велика и обильна, а Пленумов в ней нету.
И плачет король.
И подошел к королю его мудрый советник Калидор Экзантийский и так сказал:
— Не печалуйся, государь! Вели баронам твоим верным собраться в нашей столице Макуххе, образовав тем самым искомый заветный Пленум!
И велит король:
— Верные мои бароны! Извольте собраться в нашей священной столице Макуххе, тем самым верность свою выказав и желанный Пленум образовав!
И с этими словами разослал во все области Листорана гонцов с королевскими грамотами. Всякий барон, получив грамоту, целовал ее и к сердцу прижимал, и, нимало не медля, со свитою поспешил весьма быстро".
На самом деле все было совсем не так. Поначалу Виктор Панкратович пожелал познакомиться с состоянием сельского хозяйства во вверенной ему стране. И состояние это было куда как необычным.
Листоран, как и все Замирье, не знал времен года, и поэтому понятия „посевная" и „уборочная" теряли тут всякий смысл. Плоды земные произрастали в полном беспорядке, обеспечивая практически всех жителей не только обильным, но даже и горячим питанием. Черные листья, поглощая солнечную энергию, передавали ее вниз, к корням, где плоды наливались полезными веществами и одновременно как бы варились и жарились. А что не съедали, так и пропадало в земле, удобрив ее для будущего урожая. Так что листоранский крестьянин вкалывать-то вкалывал, но труды его были равномерно распределены по времени. По мнению Виктора Панкратовича, это пахло кулацкой вольницей, если не чем похуже.
Еще меньше ему понравилось, что за произрастание плодов и злаков земных здесь отвечают не солидные, кадровые товарищи, а некие сомнительные существа мелкого пошиба и с крылышками. Существа эти давали работникам сельского хозяйства какие-то безответственные антинаучные рекомендации, и рекомендации эти никто не пытался оспорить или хотя бы систематизировать в виде самой передовой агронауки. Мало того, здесь не имели ни малейшего представления даже о безотвальной пахоте!
— Достукаетесь вы с вашими ванессами до того, что придется хлеб в Канаде покупать! — пригрозил король.
Насчет верности листоранских баронов тоже неправда. Бароны эти столицу Макухху, по правде сказать, и в грош не ставили, и управлять ими можно было только посредством весьма запутанных изощренных интриг, в которых генеральный канцлер Калидор вполне преуспел. Но и он представить себе не мог, как собрать этих длинноусых своевольников в одночасье без того, чтобы они не учинили драки, скандала или откровенного бунта. Впрямую заявить об этом королю он стыдился: государь еще не был готов узнать, что не является абсолютным монархом. Калидор крутил, финтил, говорил о больших расстояниях и дорожных трудностях, хотя дороги в Листоране содержались в большом порядке — в отличие от Краснодольского края. Грозить баронам карами за неявку было бессмысленно, просить по-доброму — зазорно.
Но Виктор Панкратович и сам догадался, что народ на местах распустился и забыл о всякой дисциплине.
— Ты вот что напиши, — приказал он Калидору. — Который барон не приедет, он у меня ПАРТБИЛЕТ НА СТОЛ ПОЛОЖИТ!
Канцлер уже знал, что такое партбилет и усомнился:
— Поможет ли, государь?
— До сих пор помогало, — сказал Виктор Панкратович. — Только чтобы знатные люди приезжали, с авторитетом!
— Как же не знатные, — сказал Калидор, — когда барон Потрикейн, например, уже о претензиях на Пухлые Леса открыто заявляет! А барон Литяга с Кусачих Прудов один против пятерых выходит и разит без всякого оружия одним только перегаром. Раман из Саратора мастер слагать обидные ксивы, да такие сильные, что у противника меч из рук валится и понос бывает. У самых Рыхлых Вод живет Маркграф Миканор, Соитьями Славный. ..
— Чем-чем славный?
Канцлер объяснил, чем.
— Вот мы твоему Миканору показательную персоналку и устроим, чтобы другим неповадно было! — решил Виктор Панкратович, и канцлер снова подивился королевской прозорливости: заступников у маркграфа было немного, рогами же он наделил большое количество баронов.
И совсем уже обалдел почтенный Калидор, когда в столицу один за другим потянулись гордые и самолюбивые провинциальные аристократы.
Листоранские бароны попортили немало крови королям и сами от них претерпели изрядно. Неудачливых мятежников сажали на кол, бросали в Рыхлые Воды, ослепляли, холостили, женили на диких степнячках с теми же последствиями, прибивали на Доску Позора, — но такого, чтобы за ослушание ПАРТБИЛЕТ НА СТОЛ ПОЛОЖИТЬ — в истории еще не бывало. Разумеется, каждый храбрился: мол, неизвестно еще, кто чего куда положит, но каждый вспоминал, что давненько не был при дворе, не покупал заморских товаров, не гонял по городу королевских стражников и вообще негоже благородному человеку сидеть букою в замке. Жены, чуя недоброе, заливались слезами и хватались за стремена.
И такая пропасть баронов с челядью хлынула в столицу, что недостало мест в гостиницах и постоялых дворах! Виктор Панкратович велел выселить вон заезжих купцов и лиц определенной национальности. Что он имел в виду, городские власти не поняли и гнали на всякий случай всех.
Кто никогда не видел столицу Листорана, тот ее навряд ли и увидит, а слова бессильны. Недаром этот город и жизнедающее светило носят одно и то же имя славное — Макухха. Тут каждый кирпичик, любая черепичинка разрисованы умелой рукой, всякая булыжина мостовой покрыта своим узором, и ни в одном квартале не найдешь двух похожих домо