— Странно, — сказал маркграф. — Что это они прямо на тракте охотятся? Осмелели или от голода?
Деряба сказал, что спросит у своей ванессы, когда она в очередной раз прилетит. Малютка почему-то привязалась к капитану, и за дорогу уже несколько раз выручала всю группу, указывая родники и самые вкусные растения.
В следующей деревне их встретили холодно и накормили весьма скудно. „Самим жрать нечего. Эх, как мы десять-то лет назад бродячих святых-то встречали!“
Разумеется, речь шла о Рыле с Гидролизным. Шмурло заикнулся было, что это никакие не святые, но мужики так на него глянули, что полковник госбезопасности заткнулся.
Деревня была малолюдной, баронский замок давно разорили и разграбили повстанцы. Подковать маркграфовского коня было снова некому: здешний кузнец ковал-ковал Счастия Ключи, а потом его опять вызвали в столицу ковать какой-то особый щит. Правда, кузнец до столицы не дошел...
— Мы бы и вас повесили, — чистосердечно говорил здешний староста, — да из-за этого красавца нам бабы потом никакого житья не дадут...
Маркграф этим нисколько не смущался и спрашивал, нет ли здесь неподалеку работорговцев. „Дались ему эти работорговцы!“ — удивлялся Деряба.
— Да нужны для одного дела, — отмахивался маркграф, но и ему было не по себе.
— Что же мы так долго шли? Ведь до Темофейских баронов всего-то полдня ходу было, — объяснял он. — А баронесса и того быстрей прибегала...
Здешние женщины не подвели: напихали маркграфу в переметные сумы вина и лакомств — лесные корешки путешественникам изрядно надоели. 248
До третьей деревни и третьего замка добирались они, судя по часам полковника, две недели. Маркграф уже окончательно отказался что-либо понимать, а капитан с полковником и не пытались. Объяснения ванессы Дерябу не устраивали.
Замок состоял из одной-единственной башни, зато очень большой и высокой. Вокруг не было ни стен, ни крепостного рва.
— Литягам стены ни к чему, — пояснил Миканор. — Но это их замок, точно, я сколько раз во-он в то окошко лазил, только тут, похоже, давно уже не живут...
Но маленько-то жили: несколько оборванцев напали на путников у входа в башню, хотя поживиться у них было вроде бы и нечем. Оборванцы размахивали дубинками до тех пор, пока Деряба не показал на одном из них чрезвычайно секретный, даже в Японии мало кому известный удар „генкин-кацура", и оборванец выжил исключительно чудом. Оборванцы сдались и попросили поесть.
Накормленные из милости разбойнички рассказали, что поселились возле башни сразу же после Большой Голодухи, когда вся округа вымерла. Только это давным-давно было, при Гортопе Тридцать Девятом. Король сей вдруг распорядился враз выкопать из земли все дары ее и сложить их в большие амбары, чтобы потом на телегах и с песнями везти в столицу. Ослушаться крестьяне не посмели, поскольку из столицы были присланы на этот счет особые отряды. Во главе же каждого отряда стоял свой, деревенский кузнец, а кузнецы в сельском хозяйстве сроду ничего не понимали, хотя стараться старались.
Разумеется, все выкопанное и собранное в три дня сгнило в амбарах, а все съедобные растения в лесах тоже от страха перед грядущим голодом повырвали и поели. Тут голод и грянул. Кузнецов, конечно, повесили, изготовлять оружие стало некому, чем немедленно и воспользовался коварный король Аронакса Скопидар Пятнадцатый, грызи его хопуга.
— Мы же их всегда били! — вскричал маркграф.
— Так наш король им первый дань придумал платить, вот они и обнаглели. Это сразу после Баронской Погибели случилось, — сказал разбойничек. — Я и сам, надо вам сказать, баронет, только ничего о тогдашней жизни не помню.
Маркграф побледнел.
— Понятно, — сказал он наконец. — Значит, опять пришлось Эндустану время раскрутить...
— Ну-ка, ну-ка, — оживился Деряба. — Я тут и сам замечаю, что со временем ерунда какая-то получается.
Маркграф, поминутно ссылаясь на свою малую ученость („Сами понимаете, мне с младых ногтей ни минуточки покою не было“), объяснил, что в трудную минуту Верховный Маг Листорана может ради спасения любезного отечества прибегнуть к крайнему средству: раскрутить как следует время, чтобы сорвать все планы злокозненного врага.
— Гончарный круг видели? Примерно так и у нас. Середка вращается еле-еле, а края так и мелькают, так и мелькают! В Макуххе, может, всего-то неделя прошла, а в провинциях уже и дети состарились. Но бывает и хуже...
И Миканор рассказал, что во время приснопамятного похода на Снегопур листоранское войско двигалось вперед так скоро и неодолимо, что время за ним не поспевало, и сам маркграф, воротившись со славой (его выдающиеся способности помогли пехоте форсировать крепостной ров), застал в замке собственного деда бесштанным маркграфенком, но потом местные маги наладили все как надо...
Шмурло удивлялся тому, с какой легкостью воспринимает маркграф такие важные политические события.
Деряба предложил переночевать в замке, но оборванцы во главе с сомнительным баронетом наотрез отказались: башня могучего Литяги и при жизни-то пользовалась весьма дурной репутацией, а теперь туда и вовсе соваться не стоит. В башне зачастую пропадали люди, а некоторые пропали совсем. По ночам оттуда раздаются несвойственные добрым листоранцам звуки и такие же песни на незнакомых языках.
— Ерунда собачья, — подытожил Деряба и крепким пинком распахнул тяжеленные двери, ведущие в башню. Ванесса осталась сидеть у него на плече, и людям стало неудобно бояться, они двинулись следом.
Внутри, ко всеобщему удивлению, было светло, поскольку верхняя смотровая площадка была, оказывается, сделана из какого-то прозрачного материала, и, несмотря на многолетнюю грязь и пыль, солнечные лучи все же проникали сюда. Под ногами расстилались серые от пыли ковры с длинным ворсом, от пола до потолка по стенам вилась спиралью деревянная галерея, на которой размещались дощатые пристройки и комнатки. Ворс на коврах давно истлел, и каждый шаг отпечатывался в нем, словно в снегу. Маркграф сразу же начал чихать и выбежал наружу. Он не успел как следует прочихаться, когда капитан позвал его назад.
— А ты ротом дыши, — посоветовал он. — Вот, погляди-ка сюда — узнаешь?
Гобелен, висевший над камином, был свеж и ярок, словно новенький. Ни одной пылинки на него не село. Изображены на нем были два великана в ярко-оранжевой одежде и таких же касках. Лица великанов были исполнены достоинства и покоя. Между ними на небольшом троне сидел крепкий мужчина с патологически длинными усами. Великаны положили громадные ладони свои ему на голову, как бы благословляя. В свободных от благословения руках один из гигантов держал прозрачную бутылку с прозрачным же содержимым, другой — дымящуюся сигарету.
— Узнаешь? — спросил Деряба.
Маркграф благоговейно снял шлем.
— Это же творцы всего сущего — божественные братья Шишел и Мышел! — воскликнул он. — А вот первый барон Литяга тут совершенно не к делу изображен. Самозванец! Ведь все же знают, что не ему, а нашему родоначальнику Шишел и Мышел предложили стать третьим, потому что род Миканоров наиболее знатен в Листоране...
— Это Рыло и Гидролизный, которые тебе латы чинили! — сказал Деряба.
Миканор застыл с разинутым ртом.
— Ив самом деле, — произнес он наконец. — Горе мне, как же я сразу не догадался, что это не просто бродяги! Сказано же в священных книгах, что Шишел и Мышел непременно пройдут по Замирью, устремляясь к началу времен...
— Накрылось наше преследование, — заключил Шмурло. — Теперь начальство по головке не погладит...
— Да не в том дело, — досадливо отмахнулся маркграф. — Я вот у них денег попросить не догадался — такая досада! Есть у братьев такая щербатая монетка, с которой сколько сдачи не сдавай — все мало будет! Тогда бы мне и вас не пришлось... — тут Миканор прикусил язык и огляделся.
— Что не пришлось? — насторожился Деряба.
— Да нанимать не пришлось, — нашелся маркграф. — Я бы тогда от всех рогоносцев честь честью откупился и все сызнова начал!
Хорошо тому живется,
Кто всей суммой овладел:
Совершить ему придется
Ой, немало славных дел!
Деряба все еще не расставался с мыслью переночевать в башне. С этой целью он мобилизовал трясущихся от страха оборванцев во главе с баронетом на уборку помещения.
Уборка заняла почти целый день, поскольку в башне все было такое ветхое и хрупкое, что на галерею, например, даже и не пытались подняться — источенные червем ступени крошились под ногами, и все это хозяйство могло запросто рухнуть на голову.
Деряба надзирал за уборкой, а Шмурло мелькал тут и там, вербуя среди оборванцев агентуру. Оборванцы были жадные, кругом перед всеми виноватые, и на вербовку шли охотно, удивляясь лишь присваиваемым псевдонимам — „Иванов", „Аптекарь", „Караганда"...
Оперативная деятельность полковника была прервана криком Дерябы:
— Гляди-ка — газета!
В самом деле, расчищая камин от золы, один из оборванцев обнаружил обгоревший кусок пергамента.
— Так она самодельная, — обиделся капитан, разглядев все как следует. —'А на вид вроде как настоящая... Да, это не фотографии, а рисунки... Полкан, гляди, это же Мырдик наш тут с кем-то обнимается!
Шмурло подошел и взял у товарища пергамент.
— „Листоранская правда", — прочитал он заголовок и даже не удивился своему неожиданному умению. К сожалению, датировку номера он так и не смог определить, но Виктора Панкратовича на рисунке узнал сразу. Первый секретарь Краснодольского крайкома в плохо сшитом костюме и ботинках со шпорами обнимал и целовал какого-то на редкость неприятного типа, пузатого и волосатого, обряженного в белую хламиду.
Подпись под рисунком гласила: „Его величество дорогой товарищ король Гортоп Тридцать Девятый приветствует на листоранской земле руководителя дружественного племени кирибеев, перекочевавшего в Листоран с визитом доброй воли. Фото А. Мусаэльяна и В. Песова".
Маркграф заглянул через плечо полковника и разразился проклятиями: