зучилище. Я не слышала, как Фарида играет на фортепиано, но говорили, что у нее талант подлинный. Она вела замкнутый образ жизни. Но недавно мы узнали от Эльмиры, что у Фариды роман с молодым, н уже довольно известным поэтом Вагифом Гаджиевым. Они помолвлены, свадьба будет весной.
В гостиной Котик знакомит нас с этим самым Вагифом. У него, как и положено поэтам, буйная копна волос. Лицо приятное, нос с заметной горбинкой, чувствуется, что это волевой человек. Вот только очень уж пучеглазый. Усаживаемся в кресла вокруг журнального столика, на котором раскрыты нарды.
— Играйте, — говорит Сергей, — вы же не закончили игру.
— Нет, ничего, все равно я проиграл. — Вагиф смешивает шашки. Говорит он быстро, с небольшим акцентом. — Константин Ашотович играет, как... как Капабланка! — выпаливает он и смеется.
— Не столько играли, сколько спорили, — уточняет Котик.
— О Карабахе, конечно? — говорит Сергей.
— О чем же еще? Вагиф считает, что толчком к началу карабахских событий было интервью академика Аганбегяна в Париже в октябре... или ноябре?
— В ноябре восемьдесят седьмого! — вскидывается Вагиф. Слова сыплются как из пулемета. — За три месяца до начала событий! Нам достали этот номер „Юманите“. Он сказал, что ИКАО должна перейти в Армению! Что вопрос решится в ходе перестройки.
— Мало ли что вякнет академик, — возражает Котик. — Причина событий — давнишнее недовольство армянского населения Карабаха. Кеворков зажимал культурные связи с Ереваном.
— Кеворков сам был армянин!
— Ну и что? Он все делал так, как велит бакинское начальство.
— Кеворков был плохой, а Погосян — хороший? Комитет особого управления — хороший? Плохой-хороший — разве в этом дело? Самый главный — это армянский нац-нализм! Константин Ашотович, к вам не относится, мы вас знаем, но армяне в Ереване всегда высоко нос задирали! Они самые древние, самые культурные, Арцах, то есть Карабах принадлежит им, Нахичевань — им... А вы старые карты видели? Древняя Армения — вокруг озера Ван! А на месте Азербайджана — Албанское царство! Область Арцах входила в территорию Албании, а албанцы — исторические предки азербайджанцев!
— Не знаю, что у вас за карты! — Котик тоже повышает голос. — Но копание в истории только затемняет проблему. Надо исходить из реальности, а реальность в том, что семьдесят пять процентов населения Нагорного Карабаха — армяне. Имеют они право на самоопределение?
— Пожалста! Если они хотят воссоединиться с Арменией, пусть туда уезжают! А территорию Карабаха мы ни-ког-да не отдадим!
— Вагиф, почему так кричишь? — Это Фарида входит в гостиную, ставит на стол вазу с зеленью. — Ты не на митинге.
— Я не кричу! У меня такой голос.
— С этим Карабахом все с ума сошли. — Фарида, подойдя к Вагифу, поправляет съехавший набок галстук. — Сколько я тебя прошу, не связывайся с политикой, выйди из Народного фронта. Твое дело стихи сочинять.
— Что стихи! Не для стихов время! Время судьбоносное!
Я не сразу поняла это слово, уж очень неразборчиво выкрикнул его Вагиф. Судьбоносное... Это слово все чаще теперь употребляется. В речах депутатов, в печати. Раньше были в ходу другие слова — например, дружба народов. О, как часто мы это слышали! И верили же! Разве не было этой самой дружбы в Баку моей юности, городе поистине интернациональном? Была! А теперь эти слова — как насмешка. Вот недавно Сережа вспомнил, что лет пятнадцать тому назад Нагорно-Карабахская область была награжде-
на орденом Дружбы Народов. Скажите на милость, не выглядит ли теперь сей факт гнусным издевательством?
Между тем, гости прибывают, гостиная полнится нарядными пожилыми людьми. Вот старшая сестра Эльмиры — Кюбра. Она маленькая и толстая, похожая на отца, лицо строгое, с такой начальственной бородавкой у левой ноздри. Костюм — темно-синий жакет с юбкой, белоснежное жабо — тоже начальственный. Кюбра и есть начальница — много лет директорствует в одном из академических институтов, кажется, по геологии. Ее муж, темнолицый Кязим, — тоже начальство, но не научное, а партийное. Он работал в горкоме, а когда в республике сменилось руководство, Кязима взяли в ЦК — не знаю, на какую должность, но, наверное, крупную. У Кязима непроницаемое неулыбчивое лицо, как это принято в высоких сферах. Раз в год я вижу его у Эльмиры, и за все эти разы вряд ли слышала больше десятка слов, произнесенных этим молчальником.
Еще тут несколько пар — друзья Котика и Эльмиры по работе.
— Ой, ну что Володя вечно опаздыва-ает, — говорит Эльмира.
— Не будем ждать, — решает Котик. — Прошу за стол!
Моего Сергея, как обычно, выбрали тамадой. Он это умеет. Произносит прочувствованный тост за юбиляров:
— Сам я не бакинец по рождению, но когда смотрю на эту прекрасную пару, мне хочется быть бакинцем. Эльмира и Константин — само воплощение духа Баку...
Дружно пьем за „воплощение духа“, и тут начинается „аллаверды" — дополнения к тосту: какая замечательная женщина Эльмира, и какой замечательный инженер Котик! сколько сделал для Баку, для республики, да вот хотя бы насосные станции для Куринского водопровода, которые он проектировал. ..
Я выпила немножко коньяку. Становится тепло, отступает беспокойное чувство, вот уже больше года гнетущее меня. Бакинцы, думаю я. В сущности, бакинцы — особый народ. Пестрый по национальному составу, он объединен... ну, прав Сергей, объединен своеобразным бакинским духом... это и говор бакинцев, речь нараспев, смешение русских и азербайджанских слов... это старые бакинские дворы, наполненные запахами готовки, детским гомоном, выкриками старьевщиков, разносчиков зелени и мацони... это волчьи завывания норда и влажное дыхание южного ветра-моряны... Что-то вроде этого я пытаюсь высказать, провозглашая тост за детей юбиляров, и гости кивают и подтверждают: верно, мы, бакинцы, особый народ, а Эльмира говорит:
— Ой, конечно! Юлечка, когда учились в школе, разве нас интересовало, кто какой национальности-и? — Она смотрит на часы. — Ну что такое, почему Володя не идет?
— Эля, ты же знаешь, — говорит Котик, — по понедельникам у Вовки вторая смена. Скоро придет.
Вагиф завязывает разговор с Кязимом по-азербайджански. Темнолицый Кязим спокойно поедает осетрину и реагирует на горячие Вагифовы слова междометиями. Гюльзан-ханум, сидящая во главе стола, делает Вагифу негромкое замечание, и тот, метнув взгляд на будущую тещу, мгновенно переходит на русский:
— Бездействие власти подстрекает их! Неужели непонятно?
— Почему бездействие? — возражает Кязим. — Мы дали ответ. Наш Верховный Совет расценил это как недопустимое вмешательство в суверенитет Азербайджана.
— Бумага! — кричит Вагиф. — Обмен бумагами ничего не даст!
— Чего вы хотите? — Кязим вытирает губы салфеткой. — Чтобы мы объявили Армении войну?
— Ой, ну хватит! — морщит белый лоб Эльмира. — Сколько можно-о?
Тут раздается звонок. Котик идет открывать и возвращается с Володей. Как будто с самим собой — молодым... Володя, по случаю семейного
торжества, сменил джинсы и куртку на темный костюм и белую водолазку, красиво подчеркивающую смуглость лица. Но вид у него совсем не радостный. Слышу, как Эльмира тихо спрашивает:
— Что случилось, Володенька?
— Ничего особенного. — Он садится рядом с ней. — Можно, я штрафную выпью? Ваше здоровье, дорогие мама и папа. — И, приняв из заботливых рук Эльмиры ломтик хлеба с красной икрой, сообщает как бы между прочим: — Сегодня к нам в больницу привезли четырех избитых. Обычно одного-двух, а сегодня четырех.
— Кто же их избил? — спрашивает Котик.
— Не знаю. — Володя быстро управляется с закуской. — Я, собственно, там уже не работаю, папа...
— То есть как?
— Дадашев подписал приказ о моем увольнении.
— На каком основа-ании? — Эльмира всплеснула руками.
— В связи с реорганизацией отделения, так написано. Но никакой реорганизации нет. Просто от него потребовали, чтобы выгнал из больницы врачей-армян. Дадашев их боится — этих, из Народного фронта.
Котик остро взглядывает сквозь очки на Вагифа.
— Так это ваши люди ходят, требуют...
— Нет! — прерывает Вагиф. — Мы не занимаемся провокациями! Провоцирует проти-положная сторона! — Он возбужден, глотает слова. — Но в движение вступило много беженцев!
— Раз вы их приняли, значит, ваши люди. Как же не стыдно здесь, в Баку — в Баку! — возбуждать националистические страсти?
— Константин Ашот-вич! Вы всю жизнь в Баку живете, вы видели, чтобы азербайджанский народ... Зачем вы так... Мы простой народ, хочу сказать — простодушный... Кто к нам хорошо относится, того ни-ког-да не обидим!
— Да, всю жизнь в Баку живу, и были самые добрые отношения.
— Жили вместе, дружили, да-а? Юля, скажи.., — подхватывает Эльмира.
— Это, мама, твои детские воспоминания, — говорит Володя. — На самом деле идиллии не было. Во всяком случае, в мои школьные годы. Помню, какая драка была на стадионе, когда „Арарат11 выиграл у „Нефтяника". А кровавая стычка в Кировобаде в шестьдесят каком-то году?
— Что ты хочешь сказа-ать?
— Ничего. Ничего, кроме того что болезнь, загнанная глубоко внутрь, теперь выплеснулась наружу. Вот и все.
— Какая болезнь? — это скороговорка Вагифа.
— Национализм.
— Вы извините, я скажу! Драка на стадионе, драка в Гяндже, карабахские дела — всюду начинали армяне! Нац-нализм, да? Именно! Но только армянский! Из-за него все. Володя сказал, его уволили как армянина. Мы против! Но вы учтите — кто ходит по Баку, кто требует?
— Еразы, — говорит кто-то из гостей.
— Пускай еразы, мы говорим — беженцы. Почти двести тысяч азербайджанцев выгнали из Армении! Из Кафана, из Зангезура — они веками там жили, ни-че-го не требовали — крестьяне, да! Они на базары армянских городов овощи везли, продавали. Кому мешали? В чем виноваты? Их выгнали из домов, овец угоняли — давай иди в свой Азербайджан! Зима восем-сят восьмого — восем-сят девятого холодная, беженцы шли через перевалы, в горах снег, дети, старики замерзали, умирали! Это кому надо?