— Такой диагноз и я мог бы поставить, — проворчал Сергей.
— Кажется, вода пошла, — сказала я. — Слышишь? Налей в ванну и набери во все кастрюли.
И тут зазвонил телефон. Я взяла трубку. Напористый голос с легким акцентом быстро произнес:
— Русские? Уезжайте из Баку! А то армян у нас уже не осталось!
И сразу — гудки отбоя, я и ахнуть не успела.
— Юля! Что случилось? — Сергей подсел ко мне на тахту. — Юля, почему ты так побледнела? Кто звонил?
— Русские, уезжайте из Баку, — повторила я. — А то армян уже не *осталось.
— Да ну, Юля... Хулиганская выходка... Пустая угроза... — Он говорил нарочито бодрым тоном, но я за этой нарочитостью различала тревогу. — Не придавай значения, Юля.
Сергей пошел набирать воду. А когда вернулся, я спросила:
— Сережа, а у тебя в Серпухове совсем никого не осталось? К кому бы ты мог поехать?
— Прекрасно знаешь, что никого нет. И почему так странно спрашиваешь: „ты“, а не „мы“?
Я промолчала. Я чувствовала себя загнанной в тупик. Не могла же я сказать Сергею о своем предчувствии - о том, что вряд ли переживу отъезд Нины и Олежки... Мне идет шестьдесят пятый год — что ж, это немало, в сущности жизнь прожита — и, если учесть, что я не убита на войне и не сидела в тюрьме, — прожита неплохо... Были, были веселые молодые годы... Счастье? Ну, не знаю. А возможно ли счастье в нашем сумасшедшем веке? Живем, как живется, несемся в мощном потоке жизни, — ну, а если вознамеришься постичь умом и овладеть „сырым материалом жизни", то не взыщи — вот судьба Ванечки Мачихина... судьба Котика Авакова...
Сергей пошел на кухню чистить картошку. Что-то там опрокинул — я слышала, как он ругался сквозь зубы. Нервничает. Да, дорогой мой капитан Сережа, жизнь оказалась куда сложнее партийных директив.
Звонок. Я нерешительно протянула руку к трубке. Боялась услышать опять... Но это был Джалилов или Джалалов, и я позвала Сергея. Поговорив со своим приятелем, он подсел ко мне.
— Не спишь, Юля? Представляешь, убито не меньше шестидесяти армян, разгромлено больше двух тысяч квартир. Пять изнасилований! И опять, как в Сумгаите, бандитизм остается безнаказанным. Ты слышишь?
Лучше бы не слышать... не видеть... не жить...
Что-то еще он говорил о положении в городе, об остановленных заводах, о захватах армянских квартир. Потом пошел дочищать картошку, порезал палец, стал искать йод в аптечке.
Я заставила себя встать. Мне просто необходимо было сделать это. И я, найдя у Сергея на столе чистый лист бумаги, написала отчетливым почерком: „Заявление. Настоящим подтверждаем, что не имеем возражений против отъезда нашей дочери Беспаловой Нины Сергеевны с семьей на постоянное жительство в государство Израиль. Беспалов Сергей Егорович. Беспалова Юлия Генриховна". Вот и все. Подписаться надо будет в присутствии нотариуса — таков порядок.
Сергей вошел в „кабинет" с обмотанным пальцем. Я протянула ему заявление. Он прочел, собрал тысячи морщин на лбу.
— Ты уверена, что это правильно?
— Да. Здесь жить больше нельзя.
— Они могли бы переехать в другой город. В Россию. Архитекторы, наверное, всюду нужны.
— О чем ты говоришь? Не хуже меня знаешь, что их нигде не пропишут. А без прописки не примут на работу.
Он помолчал. Я понимала, как мучительна для него сама мысль о том, что он выпроваживает свою дочь из любимого отечества. Но, конечно, он сознавал и неотвратимость этого отъезда. О, как я понимала Сергея Беспалова, храброго солдата войны и верного „солдата партии"...
— Ты представляешь, что с ними там будет? — сказал он с горечью. — Работу не найдут, пособия еле хватит на пропитание, это же капиталистическая страна, там главное — деньги. А где их взять? Олег вырастет, забудет русский язык, сунут ему в руки автомат — иди убивай арабов...
— Перестань! Талдычишь пропагандистские штампы!
— Я не талдычу, я дело говорю. Это сионистское государство.
— А у нас какое? Интернациональное? Сколько, ты сказал, убили армян?
— Это вспышка старой вражды, она не характерна для нашей...
— А что характерно? Лозунги, в которые давно никто не верит? Сережа, протри глаза!
Он смотрел на меня оловянным взглядом. Упрямо повторил:
— Все эти вспышки произошли только потому, что ослаблено...
— Люди плохо живут — вот почему! Живут бедно, вечно нехватки, осточертевшие очереди... Хорошие вещи — втридорога у спекулянтов. Нервы у всех — ни к черту... Если бы не это, не бедность, не вспыхнула бы ненависть, не пошли бы за крикунами...
— Юля, успокойся. Не надо нам ссориться.
— Да... не надо... Скоро мы останемся одни... Картошка, наверное, сварилась? Открой банку тушенки, будем обедать.
После обеда я прилегла отдохнуть, задремала. Вдруг проснулась: было ощущение, что сердце останавливается — так редко оно билось. Надо что-то принять — кордиамин, анаприлин... Шаркая домашними туфлями, я пошла в кухню, мои лекарства были там, на столике.
Сергей, сильно сутулясь, стоял у темного окна. Раньше от письменного стола было не оторвать его — лекции писал, мемуары — работал! А последние две ночи торчит у окна, выходящего на Сальянские казармы. Смотрит, смотрит...
Я зажгла свет. Сергей обернулся. В который уже раз- я внутренне ужаснулась: как он постарел! Сколько морщин прорезало время на красивом когда-то лбу... и этот угрюмый взгляд...
— Большая толпа у ворот казарм, — сказал он. — Кричат что-то.
Я приняла лекарства. Мое усталое сердце потихоньку „набирало обороты“ — пусть еще поколотится, потрепыхается.
Сидели перед телевизором. Шла передача на азербайджанском, дородный мужчина в косо повязанном галстуке призывал, насколько я понимала, к спокойствию. Заиграл оркестр народных инструментов — зурна, кеманча, барабан. Наконец — последние известия из Москвы. „В Баку перед зданием ЦК КП Азербайджана продолжается митинг, участники которого протестуют против введения чрезвычайного положения... Предпринимаются попытки нападений на склады воинских частей с целью захвата оружия... Военные проявляют выдержку, терпение"...
Вдруг экран полыхнул белым светом и погас. Чертыхнувшись, Сергей принялся крутить ручки, отвинтил заднюю стенку, вынул трубочку предохранителя.
— Нет, не перегорел. Может, на студии что-то? Позвони Нине — у них работает?
Оказалось, и у Нины не работал телевизор. И у Джалилова. Значит, что-то случилось на телестанции. Джалилов сказал, между прочим, что возле военных городков, на крышах домов, устанавливают пулеметы.
— Кто устанавливает? — недоверчиво спросил Сергей.
Тот ответил: активисты Народного фронта, экстремисты.
— Экстремисты! — Сергей заходил по комнате. — Не понимаю! Ведь они все должны быть на учете у органов безопасности. За час, ну за два органы могли бы их всех арестовать...
В начале двенадцатою легли спать. Я приняла снотворное и довольно быстро заснула.
Ненадолго...
Нас разбудила стрельба. Отчетливо стучали пулеметы или автоматы, а может, и те и другие. Потом взревели моторы.
Надев халаты, мы сунулись к кухонному окну. Светящимися трассами было исполосовано темное небо. Трассы шли снизу, со двора Сальянских казарм, и сверху — с верхних этажей высотного здания института. По территории казарм скользили, перемещались огоньки фар.
— Кажется, танки двинулись, — сказал Сергей. — Похоже, они проломили стену и выходят. Ну, дела!
Телефонный звонок испугал меня. Что еще?.. Я сорвала трубку.
— Это Джалалов. Извините. Сергея можно?
С напряженным вниманием Сергей слушал его. Потом пересказал мне: Джалалов живет на улице Хулуфлу, выходящей на Московский проспект. Со стороны аэропорта по Московскому проспекту в город входят войска. Идут батареи, идут боевые машины пехоты. Там поперек шоссе — баррикада, грузовики. Бронетехника пошла по насыпи. Офицер кричал в мегафон: „Расступитесь, мы все равно пройдем!“ Боевики скосили его автоматной очередью. В ответ — бешеная стрельба. По окнам, по балконам, без разбору, по всему, что движется... А по Тбилисскому проспекту тоже входит в город колонна...
Я зажгла свет — посмотреть, который час.
— Потуши! — страшным голосом крикнул Сергей.
Но я не успела даже руку поднести к выключателю. Внизу возобновилась стрельба. Свирепый стук автомата, звон разбитого стекла — и, пятясь и опрокидывая в падении табуретку, Сергей тяжело рухнул на пол.
Не слыша собственного крика, я бросилась к нему. Он хрипло стонал, зажимая ладонью рану на голове, над правым ухом. Меж пальцев текла кровь, заливала лицо. Я метнулась к шкафчику, сорвала с крючка полотенце и, пав на колени, стала перевязывать Сергею голову, а он хрипел, затихая...
Скорую! Я набрала 03. Занято! Руки у меня тряслись, палец срывался с телефонного диска, снова и снова я набирала 03... взывала о помощи...
1990—1993 гг.
Николай Мясников
МОИ СОСЕДИ ЗНАЮТ О ПАРИЖЕ
ОДИНОКИЙ Я
I
Я сидит. Я стоит. Я бегает.
Потом Я достает рогатку и стреляет — конечно же, в самого себя, и быстро уворачивается от пульки, очень довольный своей ловкостью.
Я играет в прятки. Он прячется под стол, под кровать, за портьерой, и сам себя разыскивает. Потом он прячется в самого себя, долго и обреченно ищет, но не может себя найти. И очень огорчается.
Я готовит себе обед — варит одну тарелочку супа. Обедает, моет посуду, и садится писать книжку. Я давно не читал хорошей книжки, и если получится сегодня ее написать, то завтра с утра можно приняться за чтение.
Я старательно трудится, склонившись над тетрадкой, и заканчивает так поздно, что решает не ужинать; разбирает постель и ложится спать.
Лежа в постели, он думает о своей книжке, о том, как он завтра будет ее читать, и может быть, если захочет, нарисует для нее картинки.
Я спит крепким сном здорового человека. Он не знает о своем одиночестве.
II
...пытался выдернуть струйку из крана. Ничего не получилось. Совершенно не за что ухватиться. Придумать бы какое-нибудь приспособление
Сегодня играл в школу. Сперва приседал и разводил руки в стороны, потом маршировал и пел строевую песню. Далее:
— Африка впадает в Аральское море. Париж находится в самом центре Лондона и занимает огромную площадь. Именно поэтому на карте его располагают отдельно, в некотором отдалении, ибо в противном случае он закрыл бы собой весь город Лондон, и люди не смогли бы узнать о существовании этого прекрасного английского города, принимая его по неведению за Париж.
Шестью один — двадцать один,
шестью два — двадцать два,
шестью три — двадцать три, и так далее.
Девятью четыре — сорок шесть.
Потом с удовольствием поставил себе двойки по всем предметам.
Интересно, что в выражении „противный случай" вовсе не подразумевается, что случай — противный.
Сделал замечательный фокус: выпихнул изображение из зеркала, и влез туда вместо него. Ох, оно и попрыгало! А я стою, плоский, блестящий, и его передразниваю.
Чуть не лопнул от смеха!
Рецепт. Кофейный напиток под вентилятором.
Сварить кофейный напиток, два раза перелить из стакана в стакан, потом поставить под включенный вентилятор. Когда остынет, слегка подогреть, и с брезгливостью выпить.
Решил научиться играть в карты. Раскладывал карты на две кучки, в одной с красными значками, в другой — с черными. Весь фокус в том, что карты кладутся поочередно в разные кучки, и если карта по цвету не подходит, а такое встречается довольно часто, тогда пропускаешь ход, и в наказание щелкаешь себя по носу.
Играл очень долго и с большим удовольствием. Расщелкал нос докрасна, даже глаза слезятся. Вот только не знаю — выиграл я или проиграл?
Похоже, что это просто насморк, и значит в карты я играл неправильно.
Люди произошли от разных животных. Именно поэтому у разных людей лицом являются разные части тела.
Самый простой способ разозлить человека — это сообщить ему что-нибудь совершенно непривычное.
Играл в замок с привидениями. Ночью. Сначала сидел на стуле, потом почувствовал, что сейчас стул сломается, и пересел на пол. Такой у меня был тяжелый фундамент.
Потом у меня появились стены, башни, и даже крыша. И весь я превратился в замок. Между башнями стояла пушка. Внутри замка началось движение, тихое-тихое, даже страшно. Дул сквознячок, кто-то бегал по ступенькам, потом что-то лопнуло внизу. И еще раз лопнуло, и затихло.
Потом что-то захлопало в башне, часто-часто, наверное кто-то вспугнул стаи летучих мышей. Аж мурашки по коже. И вдруг шевельнулась пушка.
Сама!
И сразу снизу вверх по чугунным ступеням: бум... бум... бум... какие-то тяжеленные шаги... Я испугался так, что сердце дернулось!
Очнулся — сижу голый на полу, и отражаюсь в зеркале — бледный-бледный. И уже утро.
Лег спать и не мог заснуть со страху. А когда заснул, то увидел во сне: башню, пять бойниц и два потайных хода.
Сегодня назначил себя старухой, и делал все, как старуха, с совершенно серьезным видом. Надо сказать, что всё у меня прекрасно получилось. Даже ноги болели по-настоящему. Сидела и растирала колени. Потом догадалась снять резинки с чулков, и сразу стало легче. Только чулки стали сползать.
Вечером вспомнила, что не полила цветы. Пошла за ковшиком, и по дорожке немножко описалась. Очень неприятно ходить мокрой.
Руки плохо гнутся. Ложилась спать и не могла расстегнуть лифчик. Так и легла.
Очень дует из окна.
Какой странный сон! Будто вяжу чулок, очень широкий, и приговариваю:
— Семь километров, семь километров, семь километров...
Затем якобы задремала, и связала по-ошибке восьмой километр. Хотела примерить, но от усталости не смогла дойти до начала чулка. Запуталась в чулке и упала. Оттого и проснулась.
Суп диетический.
Вскипятила воды и ничего туда не положила. Невкусно, зато абсолютно ничего вредного. Правда, и очень мало полезного.
Очень хочется, чтобы меня кто-нибудь увековечил. Жизнь бы отдала! А с другой стороны, люблю суп. И когда кран исправно работает, и из него не каплет.
Сегодня снова снился сон.
Я была совсем голая и в каком-то саду, только очень хорошем. И вдруг вползла змея. Я испугалась и сказала ей:
— Ты что здесь делаешь? Уходи!
А она сказала:
— Я — змей.
И тогда я поняла, что я — Ева. Но сделала вид, что ничего не понимаю, и спросила:
— Ну и что?
— А я фаллической формы, — сказал змей.
Смутилась, и от смущения проснулась.
Дура!
Заболела и вызвала доктора.
Доктор пришел и сказал:
— Меня вызывали к пожилой женщине. А вы, если не ошибаюсь, мальчик.
Пришлось поставить его на место. Я ответила:
— Доктор! Если у вас совсем нет фантазии, как вы ухитряетесь лечить людей?
Доктор смутился, и поставил мне диагноз: давление.
Я спросила:
— Доктор, а где меня должно давить?
Доктор выругался и ушел.
Вспомнила нашего учителя, как он объяснял нашим девочкам, влюбленным в офицеров:
— Милые! Фуражка — это просто элемент одежды, ну, как бы трусики, только для головы. Разве можно придавать этому такое значение?
Прелесть.
А мне все равно нравятся офицеры. Они хорошо бреются и чистенькие.
Вчера страшно болели ноги: целый день танцевала. Совершенно без всякого повода, просто захотелось потанцевать. Из-за этого устала и плохо спала.
Ночью приснилось, что меня взяли в армию. Всю ночь целовалась с полковым знаменем. Утром дали тревогу, и оно ушло в бой.
Боже, как я рыдала!
Мужчины — крупные домашние животные.
Прочитала в книжке, что есть такая еврейская кухня. Очень захотелось попробовать. Пришлось самой придумывать рецепты.
Рецепт первый. Сделать кислое тесто и изжарить маленькие лепешечки, размером не больше пуговицы. Смешать творог со сметаной, сахаром и ванилью. Дно чайной ложечки намазать получившейся смесью, сверху накрыть лепешечкой. На нее капнуть медом и положить изюминку. Все это делать, держа ложку в руке, иначе изюминка может скатиться на пол.
Посыпать сахарной пудрой, корицей и тертым орехом.
Подержать во рту, прикрыв глаза, проглотить и сказать:
— М-мм... Прелесть!
Рецепт второй. Изжарить яичницу с луком, перевернуть и обжарить с другой стороны. Разрезать вдоль и поперек, и обжарить разрезанные места. Посыпать перцем, солью, сахаром и залить сметаной. Сверху присыпать сушеной морковью с укропом, порошком какао, и накрыть ломтиками груши, вымоченной в лимонной кислоте.
Все это можно украсить взбитыми сливками.
Подавать к столу каждую неделю вместо торта.
Рецепт третий. Купить полкило леденцов и просверлить в каждом отверстие. Отобрать райские яблочки с длинными хвостиками, промыть и просушить. Нанизать на хвостики леденцы, перемежая их изюмом без косточек. Разложить на тарелке, полить медом, и накрыть каждую изюминку кристалликом лимонной кислоты.
Подают к чаю и едят как шашлык.
Решила нарисовать картину и целый день рисовала. Получился мужчина с черными усами и очень кудрявый. Он был во фраке, толстый, и почему-то со шпагой.
Очень хотела нарисовать его с открытым ртом, как будто он говорит мне что-то ласковое. Оказывается, это очень трудно. Получился не рот, а какая-то крысиная нора.
Так и стоит полоротый. Тьфу.
В другой раз дорисую. Пусть уж лучше молчит.
Играла в охотника. Выследила слона, но никак не могла подстрелить — забыла патроны дома. Пришлось идти домой.
А когда пришла домой, выяснилось, что забыла в лесу ружье. Неужели я так состарилась? От расстройства заболела, и видимо от большой температуры помутилось сознание. Разговаривала сама с собой.
— А что вы собственно почему? — спросила я.
— Ничего такого, — ответила я.
И тут еще кто-то сказал:
— Ничего, ничего...
И я заснула.
Почему доктор пьет из ковшика? Раньше были доктора, а теперь врачи. Некому лечить.
Не помню, была ли я замужем? Неужели была? Помню только, что в детстве я была мальчиком.
Но ведь этого не может быть?-
Что только не доставляет человеку удовольствие! Встала на пороге, и, раскорячившись, чесалась спиной об косяк. Аж лифчик лопнул! А еще считала себя интеллигентной старухой.
Кажется, можно быть самим собой!
Сегодня 16 сентября. Исполняется ровно пять лет с того дня, когда я объявил себя отдельным независимым государством, состоящим из одного человека и временно не имеющим своей территории.
Должен сознаться, что все эти годы мне хотелось устроить государственный переворот, объявить себя империей, и стать в этой империи императором — за неимением другой кандидатуры. Это было бы немножко старомодно, и поэтому очень красиво.
Пришлось проявить большое гражданское мужество.
Последовательно провожу политику мира. Поэтому приходится все время прятаться от людей.
Оборудовал комнату специальной подставкой для глядения в пространство. Решил назвать ее „стул“. Сидел на стуле и глядел в пространство.
Интересно.
Вычитал в книжке интересное выражение: допился до чертиков. Так понравилось,- что решил попробовать сам. Сел около крана и выпил сто двадцать семь стаканов воды.
Никаких чертиков. Вечно у меня ничего не получается. Наверное, надо было думать о чертях, а я опять думал про струйку. Как она помещается в кране?
Человек, как химический элемент, состоит преимущественно из конфет, чаю и супа. Как химический элемент, он непрерывно взаимодействует с другими окружающими его химическими элементами — стульями, тарелками, вилками и так далее.
Все химические элементы состоят из различных материалов.
Некоторые химические элементы обладают магическими свойствами. Например, стул — самый магический элемент в доме. Иначе как объяснить, что это место так притягивает?
Внимательно изучил два стула. Ничего не обнаружил, кроме надписи на самом старом: „Инв. N 70013“.
Рассказ про Сахару.
Однажды курица сидела посреди Сахары и пела песенку про бригантину. И в тот момент, когда она спела:
Бригантина поднимает паруса! — вдруг внезапно снесла яйцо! И при этом страшно испугалась.
Когда страх прошел, у нее задрожали колени. Потом она почувствовала, что невероятно проголодалась.
Надо поискать зернышек, подумала курица, и стала ходить по песку. Она обошла всю Сахару, заглянула под каждую песчинку, но нигде не нашла ни одного зернышка.
Господи! Воскликнула курица. Прямо пустыня какая-то!
И тут она увидела куриные следы.
Раз тут живут курицы, подумала курица, значит эти курицы чем-то питаются. И она пошла по следу.
Она шла по следу, выбиваясь из сил. И вдруг она увидела мираж! На горизонте валялось огромное зерно!
Это мираж! Возмутилась курица. Его нельзя есть! Зерно не бывает такое большое!
Но следы вели прямо к миражу. И курица послушно пошла дальше. Чем ближе она подходила к миражу, тем он становился все меньше, меньше, меньше, и, наконец, оказался обыкновенным куриным яйцом.
Яйцо! — подумала курица.
Она поклевала его — яйцо оказалось печеным.
Прекрасное печеное яйцо! — подумала курица и быстро его склевала. И села отдыхать.
Она снова запела песенку про бригантину.
И вдруг внезапно снесла яйцо! Но уже ни капельки не испугалась.
Теперь она могла преодолеть любые трудности!
Я!
Плохо, что я забросил государственные дела.
УКАЗ
об отделении совести от государства.
Руководствуясь заботой о государственном строительстве и исторически сложившимися традициями, постановляю:
Отделить совесть от государства Я, как внегосударственное понятие, принадлежащее жизни индивида, и противоречащее государственной практике.
Такого вот числа
Такого вот месяца
Я.
УКАЗ
об отделении страха от государства.
Выполняя государственные функции, и утратив в связи с этим некоторые человеческие качества, считаю необходимым закрепить это законодательным актом.
Постановляю: и так далее.
Женщины не верят в загробную жизнь и требуют денег.
1. Выпустить ассигнации достоинством в 37 рублей 48 копеек и 56 рублей 34 копейки для развития математических способностей населения.
2. На случай войны ввести левостороннее движение для армии, с тем, чтобы случайно не разминуться с неприятелем и не пропустить какое-нибудь решающее сражение.
Биологические наблюдения.
Клоп гораздо больше, чем вошь.
Попугай — зеленожопое животное.
Опять сидел в зеркале. Теперь три дня буду плоский, как бумага.
Если уж думать о государственном устройстве, то хорошо бы сначала отделить все от всего , чтобы потом долго и с любовью присоединять,
Когда я был старухой, я заболела, и пришлось вызывать доктора. Он начал меня осматривать, и я у него спросила:
— Доктор, я уже умерла?
— Пока это несущественно, — строго ответил доктор.
Ученый, который не стремится к искреннему заблуждению, вовсе не ученый, а дилетант и мошенник.
Когда начинают выпадать зубы, человек особенно начинает ценить свою голову. Объясняется очень просто: голова человека состоит из двух челюстей, верхнюю из которых для благородства именуют „лоб“, а нижнюю скромно называют „подбородок".
Верхняя челюсть — орган воображения.
С внешней стороны обе челюсти покрыты волосами. Чтобы их не путать, нижнюю бреют. Лысые, наоборот, отращивают бороду.
Вот уже несколько дней, как собрался писать трактат „О рукосуйстве“. Размышляю все время, и не решаюсь начать. Все дело в том, что любая человеческая деятельность либо целиком чистое рукосуйство, либо содержит его в себе, как необходимый элемент. Значит, писать историю рукосуйства — это то же самое, что переписывать учебник истории.
Чистейшее рукосуйство.
Как поставить памятник самому себе.
Например: я делюсь на три равные части. Одну из них я превращаю в дерево — бревно. Аккуратно распиливаю бревно на доски, и делаю из них опалубку. После этого две оставшиеся части (или две оставшиеся части меня?) превращаются, соответственно, в песок и цемент, и аккуратно перемешиваются. Затем смесь разбавляется водой. Воду надо приготовить заранее. Получившимся раствором заполняем опалубку. Это очень важный и знаменательный момент — все три части меня опять соединяются воедино. Теперь я осторожно высвобождаюсь из получившегося сооружения, материализуюсь в своем собственном виде, стараясь при этом ничего не нарушить в своем произведении. Если это у меня получается, я устраиваю себе небольшой отдых — пока не схватится бетон. После чего снимаю опалубку, и с зубилом в руках, быстрыми ударами молотка заканчиваю скульптуру, придавая ей черты изящества, глубины и выразительности.
Аккуратно себя шпаклюю и крашу бронзовой краской.
Два с половиной месяца — ни на что не отвлекаясь! — пытался вырастить веник из огуречного семечка. Получилось что-то вроде осьминога. Пол подметать нельзя, а на вкус — ну чисто веник!
Иногда у меня возникают удивительно глупые мысли.
Вопрос о струе продолжает меня волновать. Сегодня лазил на дерево, чтобы ее измерить. Похоже, она гораздо длиннее дерева. Как же она помещается в человеке? Неужели смотана?
Жаль, что нет раздвижных деревьев...
III
Я спит.
Ему снится волшебный сон. В этом сне он совсем маленький, в крошечных красных сапожках и какой-то расшитой курточке, играет в крепостном дворе. Двор вымощен булыжным камнем; на крыльце дома сидит старуха в темной одежде, подвязанная грязным передником, и смотрит, как он играет.
От ее взгляда исходит какое-то неуловимое тепло, и он рад тому, что она здесь.
Между домом и крепостной стеной после дождя осталась лужа. Когда солнце выплывает из облаков, солнечные лучи дробятся в чистой воде, и лужа сияет. Блестят и мокрые камни вокруг нее.
Потом лужа взлетает, и мягко переливающимся блином медленно ложится на крышу, растекается по ней, и начинает сползать вниз, к карнизу. Внезапная мысль поражает его; он быстро вбегает в дом и ныряет в каморку портного. Обшаривая ее взглядом, он успевает увидеть свое отражение в зеркале — он почти взрослый, с заметным пушком на верхней губе; он не удивляется такой перемене. Выхватывает из-под груды тканей деревянный аршин, и выбегает во двор.
Лужа доползла до угла карниза, и тонкой струйкой тянется к земле. Он ловит конец струйки, прикладывает к аршину, и начинает мерять. Намотав двадцать аршин, он сбрасывает их с линейки, и продолжает мотать дальше — следующий отрезок.
Когда вся струя оказывается измерянной, он оборачивается и испускает победный вопль. Позади него стоит пожилой мужчина, выцветшие слезящиеся глаза внимательно смотрят из-под мохнатой шапки.
— Учитель! Удалось! — Восклицает Я. — Я ее все-таки измерил!
Учитель кивает головой, глаза его становятся веселыми и чуть-чуть насмешливыми. Потом он поднимает голову к небу.
По небу плывут облака, сияющие пышной белизной. В разрывах облаков — глубокие синие провалы.
— А эти? — Спрашивает учитель. — Эти тоже измеришь? Скоро они тоже станут лужами.
И помолчав, учитель добавляет:
— Да и небо неплохо бы измерить...
Они долго смотрят на плывущие облака, и Я вдруг неожиданно вспоминает, как хорошо лежать на верхней площадке крепостной башни, и глядеть в небо под тонкое посвистывание ветра в каменных зубцах стен.
1987—1995