— А я, братцы, билеты в цирк купил,— сказал Алексеич.— На четверых...
—А он взял и умер,— сказал Женька.— Что ты его хоронишь?
— Я не хороню. Обидно просто. Там один при мне через двое очков смотрел — и ничего, пропустили.
— Конкурс,— сказал Женька.— У него дальтонизм. У тебя могли заворот кишок обнаружить. И привет.
Алексеич пропустил „заворот", мимо ушей. Он соображал вслух:
— Надо ему к декану пойти. Рассказать все: так, мол, и так. Говорят, декан у гидротехников справедливый. Я его видел. Лысый такой, здоровенный. На Стеньку Разина похож...
Странное у меня состояние. Вот сидят ребята, разговаривают обо мне в третьем лице. Еще не чужими, но уже далекими, далекими кажутся. Даже расположились на скамейке отдельно. А я — ломоть отрезанный. Торчу в стороне на заборчике. И так мне тоскливо. От того, что остался вдруг один. От того, что Полинка сидит не рядом, а напротив, между парнями, и смотрит на меня, как на приговоренного. А больше всего оттого, что снова надо мне что-то решать. И еще, как назло, гидротехнический факультет кажется теперь самым лучшим на свете.
— Не пойду я к Стеньке Разину. И в цирк — тоже. А вы идите. Чего вам из-за меня сохнуть. Идите. Загоните лишний билет — купите даме мороженого...
Я чувствую, что меня разносит. Сейчас наговорю им обидного, а они не виноваты. Вон Полинка уже надула губы, а у Женьки удивленно светлеют глаза. Чтобы замять неловкость, я начинаю валять дурака.
— Пойду я лучше к физкультурнику. Прицеплю значок, мускулатуру продемонстрирую. Пусть вытягивает будущего чемпиона. Может, мне к нему для убедительности на руках войти, а? Вот так? — и я жму стойку прямо на земле.
А через несколько часов я впервые поссорился с Полинкой. Они, конечно, ушли в цирк. А я, понятно, ни у какого физкультурника не был. Проболтался по городу и вернулся в общежитие к вечеру. Ребят в комнате не было. Я постучал к Полинке. Дверь открыла какая-то бледность в кудряшках и кокетливо сказала:
— А ее нет.
„Ладно,— зло подумал я.— Ладно. Черт с вами...“ И снова ушел на улицу. Просто невозможно было сидеть одному в пустой комнате.
Я брел вдоль институтского скверика в самом раскиселенном состоянии и мечтал: вот сейчас неслышно подойдет Полинка, тронет за руку, так, как только умеет она одна, и скажет: „Ну куда ты пропал, Митька? Я тебя везде обыскалась". И тогда я осторожно уберу с ее лба эту бесконечно милую прядь и буду смотреть, как медленно она падает обратно. А Полинка, забавно выпятив нижнюю губу, дунет на волосы, чтобы они не закрыли левый глаз.
А потом мы будем сидеть на скамейке, близко, плечом к плечу, и молчать. Потому что совсем не надо сейчас говорить и давать мне какие-то советы...
Так, без остановки я и примечтал в дурацкую историю...
Это была типичная сцена. Здоровый, подвыпивший парень, расставив руки, загородил дорогу девчонке. Девчонка сначала пятилась от него, пока не коснулась спиной штакетника. Тогда она решила, видимо, прорваться.
— Пустите! Да пустите же! — отчаянно колотила она его книжкой по рукам.
А что такому бугаю эти удары.
— Вот это так косы! — дурашливо тянул он и не опускал рук.
Косы, действительно, были редкостные. Темнорусые, толщиной каждая в руку, они, казалось, даже голову девчонки оттягивали назад.
— Эй, друг,— тронул я за плечо парня.— Ну чего ты к ней привязался.
Он повернулся и, как-то дико всхлипнув, изо всей силы ударил меня в ухо. Я почувствовал, как мотнулась в сторону голова, ослеп на мгновение, и в следующий момент получил еще один удар, который отбросил меня к ограде. Теперь мы оказались лицом к лицу, и я увидел глаза парня. Может, свет луны так окрасил их, но это были страшные, побелевшие от бешенства глаза.
„Убьет“,— подумал я.
— И-эх! — крикнул парень и, отскочив, занес обе руки.
И тут я встретил его левой в .солнечное сплетение. Встретил, скорее, машинально, но, видно, попал точно. Парень как-то сразу обмяк. Тогда я, собрав силы, дважды ударил его в подбородок, и каждый удар звоном отозвался в моей голове. Он сел на тротуар сразу, будто из него вынули кости.
— Вам больно? — подбежала ко мне девчонка.
Теперь я понял, почему она откидывает назад голову. Это не из-за кос. Это от привычки смотреть снизу вверх — девчонка была совсем маленького роста. Маленькая и тонкая, как стебелек.
— Ничего,— сказал я.— Пойдем отсюда... Пойдем.
Мы прошли несколько шагов, и я подтолкнул ее в темную аллею.
— Пойдем сюда...
— Вы что? — встревожилась она.— Вы испугались?
— Нет... не в этом дело.
Мне не хотелось объяснять ей, что если этот верзила встанет, а он встанет, то будет безобразная, звериная драка, с кровью и катанием по земле. И мой бокс вряд ли поможет — я только что понял это.
На подбородок побежала теплая струйка крови.
— Давайте я... — потянулась девчонка, вытащив откуда-то из рукава малюсенький платок.
— Не порть платок,— я сорвал листик и вытер кровь.— Ты откуда?
— Из Киева.
Она сказала мягко — „с Киева".
— Нет. Я про другое. Здесь откуда?
— А вон,— она показала глазами на освещенные окна института.— Поступаю.
— Ага. Ну пойдем — провожу. Зачем же ходишь одна так поздно? Здесь — не Киев.
— Где это тебя, старик? — испуганно спросил Женька, приподнимаясь.
Они сидели втроем и пили чай. Хозяйничала, наверное, Полинка, потому что тумбочка была уставлена баночками-скляночками.
— Подрался,— буркнул я.— За девушку вступился.
— За девушку! — сказала Полинка и вроде бы даже растерянно опустила стакан.
И здесь такая жгучая обида вдруг затопила мое сердце! На комиссии забраковали! Какой-то гад ни за что набил морду! Друзья тоже хороши — цирк им дороже!
А теперь и Полинка! Ну зачем она так? Неужели думает, что я слепой? Не замечаю, как они, забываясь, смотрят друг на друга с Женькой? А если слепой, и дурак, и все мне только кажется, то почему она сегодня тоже ушла?! Почему не случилось то, о чем мечтал я в сквере?!
— Да, за девушку! — вызывающе сказал я, почти крикнул и прямо посмотрел ей в глаза.— За очень красивую! Из Киева. Мы с ней отлично погуляли. Папа у нее, между прочим, в Киеве — генерал!
Папу-генерала я непонятно зачем придумал только что. И вид у меня был, наверное, отчаянно глупый, потому что Алексеич вскочил, оттеснил меня в угол и умоляюще зашептал:
— Что ты, Митяй! Митя, зачем ты так! За одну девушку вступился. Другую обижаешь!
А Полинка встала, теперь уже и в самом деле растерянная, и вышла из комнаты.
Остались на тумбочке баночки-скляночки.
Утром к нам пожаловала комендантша. Мы еще лежали под одеялами. Правда, Женька и Алексеич уже с книжками в руках.
— Долго спите, молодежь,— физкультурным голосом сказала комендантша и прицелилась глазом на Женькин „Беломор".
— Не возражаете? — решительно вытряхнула она последнюю папиросу.
Женька не стал возражать.
— Кто староста комнаты? — спросила комендантша, прикуривая.
Староста был я.
— А который из вас Агарков?
Агарков тоже был я.
— Сдадите постель кастелянше, Агарков,— сказала она,— с одиннадцати до часу.
И вышла. Осталось только перистое облачко дыма.
— Как сон, как утренний туман,— сказал Женька.
Я встал и начал одеваться. Ребята почему-то вели себя абсолютно спокойно. Ни гу-гу. Только когда я взялся за дверную ручку, Алексеич заметил ласковым голосом.
— За документами, Митя, рановато.
— Ничего,— бодро сказал я.— Подышу воздухом.
В скверике, на полукруглой площадке, спиной к цветнику стояла вчерашняя девчонка. А перед ней на скамейке сидело... раз, два, три, четыре, пять. Мамочка! Шесть парней. Вот это свита! Где только они вчера были, голубчики?
Девчонка, видимо, держала свой секстет в строгости. Дирижируя худенькой рукой, она читала им книгу, и рыцари преданно смотрели ей в рот. Между прочим, косы у нее оказались не темнорусыми, как мне показалось в сумерках, а классически каштановыми, если, конечно, этот цвет так назывался. А глаза — классически голубыми.
— Здравствуйте,— приветливо сказала она.— Хотите с нами заниматься? У нас — бригада.
— Гутен морген! — ответил я.— Нет, спасибо. У меня собственный метод. Индивидуальный.
— Вы, наверное, уже приготовились? — вздохнула девчонка.
— Да-а, в основном. Прогнал на четыре раза.
Парни смотрели на меня, как вьючные мулы на своего необъезженного собрата.
Я сделал ручкой и с независимым видом зашагал прочь.
— Кому непонятно, мальчики? — скучным голосом спросила за моей спиной девчонка.
Я ушел в глубину сквера, выбрал скамейку, достал из кармана справочник для поступающих, лист чистой бумаги и принялся решать невеселый кроссворд. Выписал все здешние институты, с адресами и факультетами. Торопиться мне было некуда и я красиво выводил:
1. Инженерно-строительный
а) архитектурный,
б) ПГС,
в) гидротехнический,
г) канализация и водоснабжение.
Потом стал вычеркивать. Исключил педагогический, загадочный НИИГАиК. Поставил большой жирный крест на водном. Скоро незачеркнутыми остались три слова: инженерно-строительный, гидротехнический.
Здесь, в дальнем уголке скверика уже можно было заметить, как рождается осень. Один желтый лист, а может, он был ближе к оранжевому, даже сорвался и, перевернувшись несколько раз, стукнулся о дорожку зубчатым своим боком. И сразу, на том месте, где он висел, образовалась дырочка, и в нее стало видно одно из институтских окон. Я прикинул по вертикали — приблизительно пятый этаж. На четвертом и пятом общежитие. Прикинул по горизонтали — получилось, что окно — Полинкино. Я постарался не шевелить головой — откроется окно, или нет?
Какой-то, проспавший утренний холодок парень делал обстоятельную зарядку. Он пробежал мимо меня, высоко и правильно вскидывая бедро. Потом еще раз. Окно все не открывалось. Парень закончил третий круг. Выдыхательно помахал руками, сел рядом. Заглянул в мой листочек и громко сказал: