Мария прислонилась к моему плечу, я гладил её мягкие волосы и думал: какая радость выйти из-под гнёта ложных установлений и быть свободным в своём сердце! И как хорошо хотя бы иногда ускользнуть из-под власти выгоды. Так мы и сидели, глядя на закат, пока проголодавшийся мальчишка не начал обиженно гудеть в своей люльке.
А со следующего утра Мария стала находить у нашего порога кувшин с парным козьим молоком.
Анатолий Михайлов
Родился в 1956 году в самом западном городе России – Калининграде.
После окончания школы поступил в Калининградский технический институт (КТИ). Защитив диплом, работал мастером судоремонтного завода, ходил в море на судах рыбопромыслового флота, корреспондентом Калининградской рыбацкой газеты «Маяк», инспектором таможенной службы.
Писать начал в подростковом возрасте.
К сегодняшнему дню под псевдонимами (Анатолий Михайлов, ОМ) в электронных магазинах «Ozon», «Litres», «Amazon» и других вышло несколько моих книг.
Дипломант международного литературного фестиваля-конкурса «Русский Гофман».
Дамские часики
– Вам нравится?
Субботин обернулся. За его спиной стояла невысокого роста пожилая женщина. Приятное, располагающее к себе лицо, русые с проседью коротко подстриженные волосы. В добрых и внимательных серо-зелёных глазах вопрос. Она чем-то неуловимо напомнила ему мать, может, той теплотой, что чувствовалась в её голосе и взгляде.
– Вам нравится? – переспросила женщина, кивком указав на картину на стене, которую он только что рассматривал.
На холсте, на тёмно-синем фоне, хаотично разбросанные оранжевые, жёлтые, красные и белые рваные полосы собирались в его центре в большое пятно цвета уличной грязи. Под картиной табличка с фамилией автора и название «Наваждение».
Посмотрев на тёмный, строгий, напоминающий форменный, костюм женщины, Субботин подумал, что, наверное, она здесь работает, и, пожав плечами, ответил:
– Даже не знаю. Скорее, не нравится. Но я не очень хорошо разбираюсь в живописи. Точнее, совсем не разбираюсь, – он оглянулся на картину. – Нужно обладать большой фантазией, чтобы понять замысел художника. Впрочем, уверен, обязательно найдутся любители живописи, которых это полотно приведёт в восторг.
– Да… фантазией…, – задумчиво произнесла женщина. – Обладая хорошей фантазией, можно обычную кляксу на белом листе представить космической чёрной дырой.
– Действительно, и кляксу…, – улыбнулся Субботин.
Он замолчал. Женщина тоже. Возникла неловкая пауза, которую никто не решался нарушить. Они просто стояли и смотрели друг на друга.
Первой не выдержала женщина.
– Извините, не буду Вам мешать, – она отвела взгляд и собралась уходить.
– Что Вы… Вы мне не мешаете. Даже наоборот…
Субботин поймал себя на мысли, что ему не хочется, чтобы эта пожилая женщина с добрыми глазами оставила его одного.
– Вы знаете, я в нашем музее не был лет двадцать – двадцать пять, – сам не понимая зачем, сказал он. – Мальчишкой часто бегал, когда он ещё располагался в нынешнем концертном зале филармонии. Часами мог разглядывать разного рода артефакты – старинные мечи, наконечники стрел, украшения, чугунные пушки и огромный, как мне тогда казалось, проржавевший якорь у входа в музей. Необычайные, насквозь пропитанные романтикой экспонаты. Глядя на них, я часто представлял себя то рыцарем, то пиратом. Сегодня забрёл сюда случайно. Дочь назначила мне у музея встречу.
– Двадцать пять лет! Господи, да что же Вам мешало все эти годы до нас добраться, ведь не дальний свет, – брови женщины удивлённо приподнялись.
– Так сразу и не скажешь, – пожал плечами Субботин. – Пустая суета, спешка.
– Суета и спешка, – повторила его слова собеседница. – Безжалостные пожиратели времени. Из-за них мы часто не успеваем делать очень важные дела, размениваемся на мелочи, не замечая главного. Когда вдруг понимаем это, жизнь уже пролетела и ничего не исправить.
Женщина на мгновение замолчала, потом, словно спохватившись, добавила:
– Не обращайте внимания на старуху, а то она сейчас нагонит на Вас тоску. Лучше приходите к нам недельки через две на открытие выставки графической миниатюры. Обязательно приходите. Думаю, Вам понравится. Хотя, что я говорю, Вы теперь ещё лет двадцать в наш музей не выберетесь.
Субботин хотел было ей возразить, но промолчал.
– Вы знаете, можно и не ждать две недели. Идёмте, я Вам кое-что покажу. Не пожалеете.
Женщина жестом пригласила последовать Субботина за собой.
Он мельком глянул на часы.
– Вы спешите? – заметив это, спросила женщина.
– Нет. До встречи с дочерью, здесь, возле музея, у меня ещё целый час.
– Представляете, я никогда не носила часов, да их у меня никогда и не было. В детстве часы были моей мечтой, – с грустью неожиданно сказала женщина. – Много лет собиралась сделать себе подарок, купить, знаете, такие маленькие, дамские. Бывало, зайду в магазин, постою у витрины, выберу часики, постою, полюбуюсь, порой даже на руку примерю и …ухожу. Так и не купила. Как-то получалось, что, когда у меня в кошельке оказывалось нужное для покупки количество денег, необходимо было заплатить за что-то другое, на тот момент более важное. Однако, сколько живу, и без часов никуда и никогда не опаздывала, – бодро сказала она, словно стряхнув с себя навалившуюся грустинку.
«Зачем она заговорила о часах?» – подумал Субботин.
У мамы тоже никогда не было часов. У неё были натруженные, с шершавой кожей на ладонях и в то же время нежные руки. Когда вечерами перед сном она поглаживала его по голове, он мечтал, что, когда вырастет, ни за что не позволит ей работать и обязательно купит ей часы с первой же зарплаты. Эти часики даже снились ему по ночам – маленькие, овальной формы дамские часики с витым узорным браслетом. Субботин знал, матери всегда хотелось иметь такие, и хорошо помнил, какими глазами она смотрела на них, стоя у витрины магазина. Не сложилось. Не дожила мама до его первой зарплаты. Однажды мама уснула вечером и утром не проснулась. Ночью остановилось сердце. Может быть, если бы Субботин был рядом, этого бы не случилось, но он был на практике в море в далёкой Юго-Западной Атлантике, за тысячи миль от родного дома.
– Ваша мечта так и не исполнилась, – задумчиво сказал Субботин, возвращаясь из воспоминаний в действительность.
– Не все мечты у человека сбываются, – сказала женщина.
– Как было бы хорошо, если бы они сбывались.
– Так в жизни не бывает. Идёмте, я обещала Вам кое-что показать.
Женщина шаркающей походкой медленно пошла к выходу из зала. Субботин последовал за ней.
Они вошли в соседнее полупустое помещение. Только в углу на стене висело несколько графических миниатюр.
– Вот, посмотрите, – женщина подвела Субботина к одной из них.
На крохотном рисунке ярилось грозовое небо. Потоками дождя обрушивалось на луг, темнеющие невдалеке от него одинокие деревья и маленькую речушку. Гроза бушевала, порывами ветра пригибая деревца к земле, прибивая, будто вытаптывая, траву на лугу, и вспенивала речную воду. Но из-за края чёрной тучи прорывались тоненькие, дрожащие лучи ещё не видимого солнца, даря надежду и наполняя рисунок светом.
Всё на этом миниатюрном изображении представлялось настолько реальным, что Субботину казалось, что он слышит барабанный переплеск капель, падающих в воду реки, и громкое непрерывное шлёпанье по листьям деревьев и ощущает тепло скрытого за тучами солнца.
На соседнем рисунке городскую улицу засыпало снегом. Снега было много, сугробы высоки, но он всё падал и падал. Одинокий фонарь едва освещал узенькую улочку, на краю которой стоял небольшой домик. В одном из его окон горел свет, и в этом окне Субботин, как ему казалось, ясно видел детский силуэт. Ему вспомнилось детство, как когда-то он сам стоял вот так перед окном в жарко натопленной комнате и смотрел, как на улице падает снег. Узорчатые снежинки, попадая на тёплое оконное стекло, тут же таяли и слезинками скатывались вниз. За спиной, тихо напевая, хлопотала по хозяйству мама: от нахлынувших воспоминаний стало так грустно, что хотелось плакать.
– Город зимний,
Город дивный,
Снег, как с яблонь,
Лепестками,
Словно крыльев лебединых,
Осторожное порханье,
– почти неслышно за его спиной продекламировала женщина.
– Дворники, как пчеловоды,
Смотрят снежное роенье
И заснеженной природы
Убирают настроенье,
– не отрывая от рисунка глаз, продолжил Субботин.
– Вы любите Самойлова? – удивлённо спросила женщина.
– Эти строки я помню с детства. Мне их читала мама. Она любила поэзию. Белого, Заболоцкого, Есенина, особенно Ахматову.
– У Вашей мамы хороший вкус. А из современных поэтов ей кто-нибудь нравится?
– Не дожила она до современных. Мамы не стало, когда мне было двадцать, – глухо ответил Субботин, оборачиваясь.
– Извините, – он заметил, как стушевалась после его слов женщина.
– Ничего, Вы не могли этого знать.
– Как Вам рисунки? – спросила она, стараясь замять свою неловкость.
– Хороши. Порой не верится, что это простой карандаш, кажется, что видишь нарисованное в цвете.
– Вот видите, а говорили, что в живописи не разбираетесь.
Субботин глянул на часы. Как незаметно пролетело время, почти час.
– Вам, наверное, уже пора, – заметила женщина.
– Да, нужно идти, – он и сам знал, что надо уходить, но уходить отчего-то не хотелось.
– Идите, идите. Не заставляйте женщину ждать, даже если это Ваша дочь.
Ничего не ответив, Субботин повернулся и пошёл к выходу. У двери он оглянулся.
– Извините, к своему стыду, я не спросил Вашего имени.
– Надежда Васильевна. Но разве это важно?
– Спасибо Вам, Надежда Васильевна, – Субботин ещё хотел добавить «ещё как важно», но промолчал и вышел из зала.