ой» оставляли слушателям рефрены, которые, будучи правильно понятыми, служили пусковыми механизмами целостного понимания смысла. В частности, великий йогин и певец Миларепа изображается на тибетских тханках с рукой около уха: звук слышит сам себя. Нет того, кто бы отделял внутреннее от внешнего. Есть только Самосущий Ум, вмещающий вселенную. Суфийский шейх Омар Хайям опьянён вином – открытым для веры сердцем. Он непрерывно помнит о непостоянстве и смертности всего живого. Память об этом позволяет ему наслаждаться каждым мгновением жизни как последним и быть «пьяным» от счастья и любви. Для знаменитого чаньского наставника Су Ши декодирующим устройством ко всей поэзии служит образ плывущей по течению лодки.
Нет нужды прилагать усилия, чтобы постигнуть истину, – она сама сделает всё, чтобы это произошло с тобой. Достаточно только открыться ей для этого.
Какие же подсказки уготовал нам Бууевич? О чём молчит его самое «неразговорчивое» из других видов искусство? Какие молитвы и заговоры содержат в себе эти костяные миниатюры, к которым многие относятся как к сильнодействующим амулетам, а другие – как к неподражаемым артистическим шедеврам? Не слишком ли это рискованная игра – увидеть очевидное в невысказанном? Полагаю, что если не бояться дёргать за различные нити, из которых соткан узорчатый ковёр резьбы Т. Б. Кунга, то можно рано или поздно распутать этот загадочный клубок мистических шифров и культурологических паттернов. Совершая первые шаги в художественной канонизации легендарного Бууевича, осмелюсь высказать несколько догадок на тему «Кто он такой, откуда он и куда он идёт», приглашая нас с собой.
Догадка первая. Формалистическая
Экспериментируя с пластикой весьма своеобразной фактуры, обыгрывая её неравномерности, мастер выпускает на свободу нечто безоценочное, нечто, являющееся свойством непрерывности самой жизни. Заостряя свой взгляд на форме бытия, он совершает жертвоприношение пространству как вместилищу всех живых существ. И все его работы – это абрисы мимолётных впечатлений на кальке нетварных энергий. Любой конкретный образ, который он берётся рассматривать, подобен капле воды в океане. Эта капля интересна сама по себе, но также и тем, что показывает целостность всех прочих капель, в которую она включена, и прежде всего саму воду, из которой все капли состоят.
Догадка вторая. Методологическая
Фигурки выполнены с различной степенью детализации, с одной стороны, и с использованием различных техник обработки материала – с другой. Весьма тонкая, скрупулёзная проработка некоторых элементов, тщательные прорезывания и шлифовка поверхностей зачастую тесно соседствуют с отёсанными значительно менее тщательно деталями. Это вполне можно расценить как хитроумный способ направить спонтанность зрителя с периферии художественного контура миниатюры, составленного из цитат, историко-культурных паттернов, микро-и макрошаблонов, в глубину, в сердцевину самого образа. Он целенаправленно провоцирует нас своими диссонансами, добиваясь эмоционального прилива, смывающего пелену с замыленных глаз. Он производитель артефактов спонтанности, уничтожающих накатанные болезненные автоматизмы художественного восприятия. Являясь миссионером творческого разрушения, Т. Б. Кунга терпеливо и безжалостно отрывает внимание зрителя от материального носителя образа, давая возможность увидеть чистое переживание и сознанию увидеть самое себя.
Догадка третья. Психологическая
Т. Б. Кунга – художник-анималист. Это может подразумевать, что изображения животных используются им, чтобы эксплицировать психологический срез его героев. Среди его «собственно животных» можно разглядеть, что то или иное животное – это рельефный образ человеческой натуры или её определённого эмоционального состояния. Второстепенные черты игнорируются в пользу помещения под микроскоп наиболее существенных черт. При этом нам не уготовано примитивных аналогий в духе того, что олень – это благородство, а змея – мудрость. Скорее, нас ждёт намёк на то, что представленная здесь горно-таёжная фауна вполне может быть некой шкалой человеческих слабостей и достоинств, неким гардеробом человеческих поз, а также проистекающий отсюда вопрос: «А вы сами-то кем будете?»
Догадка четвёртая. Драматическая
Одним из основных мотивов в творчестве Т. Б. Кунга является тема вселенской драмы. Эта пьеса свершается на сцене, взвешенной из равенства каждого целой вселенной. В Петухе, довольно одиозном образе бытового мышления, он видит величественного космического царя, а в Чёрном Драконе, грозном владыке бури, – соседского выпивоху, задиру-правдолюбца. Все его герои каждый вместе со своей историей жизни умещаются в одном масштабе и смиренно соседствуют друг с другом, сплетённые нитями судеб. Далека от окончания роль, которую они играют в этой жизни. Мы приходим домой, снимаем с себя туфли и пальто, маски, которые всё сильнее прилипают к лицам, и остаёмся один на один с режиссёром этого спектакля – Одиночеством. Готовясь к завтрашнему дню, перед лицом бесчисленного множества возможностей какую роль мы для себя выбираем? Какие причины заставляют Самку яка стать матерью-одиночкой, скрывая в длинных локонах шерсти своё торжество от сплетен и пересудов? Какие побуждения создали из этого честного трудяги Верблюда, забывшего о том, что есть возможность получать радость не только на работе? Кто измерит цену действий, которыми мы обмениваемся? Кто знает, кто из нас прав, а кто нет, и кто из нас будет «смеяться последним»?
Догадка пятая. Психоделическая
Все предыдущие и последующие догадки являются попытками увидеть разные грани одного и того же самородка. Целостное прочтение творчества Т. Б. Кунга вполне может подразумевать наличие исключающих друг друга мнений по одному и тому же вопросу. Позиция автора состоит в том, чтобы столкнуть различные субличности его дорогих ценителей искусства, намагнитизировать до предела их ассоциативные агрегаты, завести в тупик и наконец-то выключить сизифову деятельность их уставшего от беспокойств интеллекта.
Что же произойдёт тогда? Тогда, когда прямая, незамутнённая сомнениями интуиция возьмёт власть в свои руки и откроет ворота истомившемуся взаперти шестому чувству? Возможно ли, что однажды стоящая на полке фигурка архара вдруг оживёт, пружинисто переминаясь с ноги на ногу, и, схватившись за его рога, мы проберёмся через ставшие волшебным лесом узоры на обоях? Мерный рокот бубна будет подгонять нашего архара, и перевал за перевалом он будет уносить нас всё дальше и дальше за облака привычных форм реальности. Мы поймём, что находимся во сне, осознав иллюзорность происходящего, потом проснёмся опять, осознав иллюзорность того, кто этот сон видит. Потом мы будем просыпаться вновь и вновь, стряхивая с себя старую кожу эго-оболочек, страхов, бесплодных надежд… Пока мы не проснёмся, наконец, в горах Великого Хайыракана, древнего космодрома тывинских шаманов. Скрывая улыбку, к нам подойдёт сам Бууевич, достанет из своего бывалого, потёртого кейса термос с чаем, талган и варёную баранину. Задорно протягивая слова, заботливо пропоёт: «Надо кушать!»
Догадка шестая. Ироническая
Намеренно или нет, но тем не менее вполне очевидно, что понятие художественного творчества в руках Т. Б. Кунга вызрело в нечто отличное от того, к чему мы привыкли. Это не процесс производства неких объектов, которые должны нравиться зрителю. Это процесс выражения солидарности Творцу. Мастер Т. Б. Кунга до конца всерьёз не воспринимает своё собственное творчество, видимо, потому, что не видит это мироздание, портрет которого он так старательно изображает, слишком серьёзным. Любая индивидуальная ограниченность, прекрасна она или отвратительна, перед лицом открытой вселенской потенциальности может выглядеть нелепо. И любые попытки людей преодолеть эту нелепость будут ещё более нелепыми. Вселенская игра для Бууевича – это комедия. И его смех – это принятие мира во всей его полноте, это Шанс прощения грехов каждому участнику этой Игры.
Догадка седьмая. Заключительная
Трудно предположить, как отреагировал бы Мастер Т. Б. Кунга на эти строки. Не исключено, что, прожив десятилетия за стеной непонимания, он был бы очень обрадован заострённому исследованию своих работ. Возможно, он сам даже и не догадывается, как много догадок по поводу его резьбы может возникать у кого-то в голове. Может быть, он, просто отдыхая от всех своих шаманских трудов, развлекал себя, вырезая то, что глаз порадует. Его фигурки не несут никаких других смыслов, кроме тех, что можно увидеть невооружённым взглядом. Всё остальное – излишние домыслы. Возможно, что и так. Однако после просмотра выставки его работ невольно застаёшь себя самого в каком-то странном состоянии: смотришь на происходящее значительно отрешённее и гораздо веселее. Может быть, это и есть касание того самого особого настроения, которое должен, по тывинской традиции, настоящий Мастер дарить ищущим нечто прекрасное?
Наш дорогой любимый ЛосьВместо эпилога
В конце любой статьи принято делать обобщения. Как выглядит резюме послания великого шамана, существа из вневременья, нам, представителям поколения эпохи перемен?
Одна из работ Т. Б. Кунга находится в некоем отдалении от других. Это – Лось. Его фигура лишена обычных бууевических гротескных интонаций. Он выглядит очень пропорциональным, полнокровным существом. В его фигуре светится готовность мчаться навстречу своей судьбе или отражать могучими рогами нападки злого рока. Он не подлежит воздействиям извне и способен вызывать неотвратимые последствия своими малейшими действиями. Лось расслаблен и сосредоточен. Вырезая этого Лося, Мастер не поскупился на эпитеты его силе и красоте. Не наделил его Мастер только… глазами. У него даже есть вполне приличный лоб, но глаз – нет. Он что хотел сказать: что дар «видения» стоит выше всех известных благ? Или он пожелал нам прозреть? Или хотел сказать, что «видеть» нужно не глазами, а Сердцем?!