а. Редкие лучи осеннего холодного солнца проглядывали сквозь покачивающуюся листву, вышивая на земле каждый раз всё новые и новые фантастические узоры. Жёлтые, красные и даже зелёные листья, медленно кружась, падали на аллеи, поляны, тропинки. Среди этой красоты, раскидывая опавшие листья, носились собаки. Большие и маленькие, породистые и дворняги, белые, чёрные, рыжие, чепрачные, подпалые, они гонялись друг за другом, весело лаяли, валялись по прохладной уже земле, как бы остужая свои разгорячённые игрой тела. Борис вдруг позавидовал их беззаботности и радости жизни. Пройдя по аллее, он оказался на другой стороне парка. Деревья закончились – он вышел на открытое пространство и остановился, поражённый. Такой красоты он давно не встречал. Перед Борисом, стоящим на высоком берегу Влтавы, открылся восхитительный вид на Прагу, лежащую перед ним как на ладони. Теперь он ясно стал понимать, почему её называют городом «ста шпилей». В утреннем, не тронутом смогом, этим вечным спутником больших городов, воздухе каждый дом, каждый собор казался прорисованным тончайшей кистью. Тонкие, устремлённые ввысь шпили многочисленных соборов, красные черепичные крыши – всё это создавало ощущения фантазийности, сказочности. Борис простоял в немом оцепенении несколько минут.
«Надо бы присесть», – подумал он и огляделся.
Неподалёку стояла только одна скамейка, на которой сидела молодая женщина.
«Неудобно – ещё подумает что-нибудь», – пронеслось в голове Бориса, когда он направился к скамейке.
Большая и массивная, она живо напомнила ему те, что стояли в парке около его дома в Москве. Разглядывая это произведение садового искусства, он даже забыл о девушке. Только подойдя совсем близко, Борис начал разглядывать девушку. Было в её позе, в лице, которое он видел только в профиль, что-то такое, что невольно притянуло его внимание. Что-то очень грустное, какая-то незащищённость почудились Борису во всей её фигуре, одетой в светлую куртку и потёртые джинсы. Уже около самой скамейки Борис, засмотревшись, не заметил валявшего под ногами камня и оступился. Боль, буквально пронзившая его лодыжку, была настолько резкой, что Борис даже присел. Девушка повернулась в его сторону.
– Вам помочь? – участливо спросила она по-чешски.
За дни, проведённые Борисом в Чехии, он уже понимал некоторые чешские слова и даже мог немного говорить на этом языке, но боль была такой сильной, что он механически ответил на родном языке:
– Нет, нет, спасибо.
Хотел встать, но у него это не очень получилось, а гримаса боли на его лице была такой отчаянной, что девушка бросилась к нему, подхватила его под руку и помогла сесть.
– Очень больно? – спросила она по-русски, но с таким очаровательным акцентом, что Борис невольно улыбнулся. – Вы смеётесь над моим русским языком? – чуть обиженно спросила девушка.
– Ну что вы, – ответил Борис и впервые посмотрел ей прямо в лицо.
Посмотрел и замер. В груди у него вдруг возникло ощущение, которого он не испытывал много лет. Он и сам бы не смог объяснить, что это за прохладная волна прокатывалась в его груди, откуда она бралась, что означала. Эта сдавленность внутри возникала у него только тогда, когда он встречался первым взглядом с той, к которой у него тут же возникало сильнейшее влечение, которую он готов был ласкать прямо сейчас, в ту же минуту. Это был как сигнал: «Вот оно – это моё». Как говорила одна его знакомая, это было то ощущение, та радость, от «которой сносило крышу». Борис смотрел в огромные серые глаза девушки и подсознательно чувствовал – начни он сейчас её целовать, она, несомненно, его тоже поцеловала бы. Он почему-то был уверен, что и она это понимает и хочет того же.
– Спасибо большое, – сказал Борис изменившимся, чуть осипшим голосом, – у меня такое иногда бывает.
Они продолжали смотреть друг другу в глаза. Казалось, между ними устанавливается какая-то почти физически ощутимая связь. Как будто паутина опутывает их, заставляет становиться всё ближе и ближе.
– Меня зовут Борис.
– А меня Катержина. Катерина по-русски.
– Русское имя.
– Так я же наполовину русская. Мой папа учился в Москве, там познакомился с мамой, они поженились и, когда папа окончил институт, переехали в Прагу.
– А где он учился? Я же москвич.
– Он Бауманский институт окончил.
– Серьёзный вуз.
– Да, папа его часто вспоминает. А вы тут туристом? – Катержина резко поменяла тему разговора.
– Нет, я в командировке, вот выдался свободный день перед отъездом – хочу Прагу посмотреть.
– Хотите, я буду вашим гидом? – неожиданно предложила девушка.
– Да, – быстро сказал Борис. Запнулся, но тут же быстро продолжил, – с удовольствием. Но я… – И он опять замолчал.
– Да нет, – улыбнулась девушка, – моих планов вы не нарушаете. У меня сегодня тоже свободный день. Да и ходить вам надо с… – Она замялась: – Не знаю, как сказать по-русски.
Она подхватила его:
– Только идите осторожно.
Борис слегка опёрся на её руку, морщась от боли, сделал первый шаг, и его вдруг охватило странное, давно забытое чувство. Необыкновенная лёгкость наполнила его тело, сердце стало по-другому биться, какое-то томление родилось там, в самой глубине груди. Он шёл рядом с девушкой, опираясь на её руку, и с каждым шагом как будто годы слетали с его плеч. Они о чём-то начали говорить, но он говорил, не задумываясь, скорее механически отвечая на её вопросы и не задавая своих. Мысленно он возвратился в далёкое прошлое и с удивлением и радостью понял: то, что творилось в его груди сейчас, – это чувство, которое он испытывал в далёкой юности. Оно возникало у Бориса при встрече с теми женщинами, которые вторгались в его жизнь на долгое время. Да, и эти романы заканчивались, но они оставляли в его сердце воспоминания, которые и сейчас были свежи. Вот и трамвайная остановка. Катержина остановилась, но слишком резко, и Борис, занятый собственными мыслями, почти налетел на неё. Вдруг, неожиданно даже для самого себя, он притянул девушку к себе и нежно, почти не касаясь лица, поцеловал её. Она не отстранилась, а только тихонько вздохнула и подняла на него свои серые, грустные глаза. Борис задохнулся на секунду, но тут же пришёл в себя, начал целовать её лицо. Она обхватила его голову, и её губы притянули губы Бориса.
Наконец, они оторвались друг от друга и в смущении отвернулись. Борис неожиданно счастливо засмеялся и обнял Катержину. Девушка улыбнулась и прижала голову к его плечу. Так они стояли, молча и неподвижно, словно боялись ненароком потерять то прекрасное, что родилось между ними.
– Вот и трамвай наш идёт, – сказала Катержина.
Борис промолчал, ибо в очередной раз пытался понять, что происходит. Он смотрел на девушку, и ему казалось, что возвращается давно забытая, тщательно спрятанная молодость. Вот так он стоял когда-то, лет тридцать назад, на остановке трамвая. Только было это в Москве, и была зима, а девушку звали… а кто это помнит? Но трамвай был тот же самый – чешский. Борис усмехнулся про себя: «Всё поменялось в этой жизни, кроме трамвая». Они почти впрыгнули в трамвай, и тот покатил их вдоль набережной, через мост, по длинной красивой улице. Но Борис не замечал этого. Он смотрел в глаза стоящей напротив него девушки и думал: «Господи, но что со мной происходит? Я, кажется, совсем сдурел». Она отвечала ему улыбкой, но её серые глаза были серьёзны и немного грустны.
– Наша остановка, – сказала Катержина.
Они спустились с подножки, и началась их прогулка по Праге. Именно прогулка, потому что они шли, не обращая особого внимания на то, что их окружало, и говорили, говорили. Впрочем, если бы кто-нибудь спросил их спустя всего полчаса, о чём был разговор, то они наверняка не вспомнили бы. Они были погружены в то дурманящее состояние, когда два человека, мужчина и женщина, сходят с ума от разговоров, невольных прикосновений друг к другу, недомолвок, намёков и взглядов. Изредка она говорила:
– Борис, посмотри – это…
Он смотрел, но через минуту забывал, что видел, погружаясь опять в чарующую атмосферу влюблённости, которая до того казалась ему безвозвратно утерянной.
А ведь он столько хотел посмотреть в Праге. Но взгляд его почти безучастно скользил по зданию Староновой синагоги, по улочке, ведущей к старому еврейскому кладбищу, по храму святого Михаила… Даже представление, разыгранное забавными фигурками на курантах здания ратуши, не тронуло его. Они стояли в толпе туристов, которые радостно глазели на одну из главных пражских достопримечательностей и щёлкали фотоаппаратами; а он думал только об одном: как бы ему опять поцеловать это, совсем недавно ставшее для него таким родным лицо. Боль в ноге давно прошла, и сейчас ему казалось, что он может ходить с ней часами. Они кружились в старом городе, как в каком-то старинном танце, эти двое, ещё утром не подозревавшие о существовании друг друга, а сейчас казавшиеся самыми близкими на свете.
Они проходили мимо очередного ювелирного магазина, витрина которого вся сверкала кровавыми каплями граната, как вдруг Катержина остановилась и спросила:
– Борис, а ты купил в Праге что-нибудь для своей жены?
Борис настолько не ожидал такого вопроса, что механически ответил:
– Нет. – И только после этого смог выдавить из себя: – О чём ты говоришь?
– Ну так давай зайдём, купишь гранат – хороший подарок. Кстати, кто она у тебя по гороскопу?
Борис растерялся. Как, что, почему? Она только что так нежно целовала его, так ласково прижималась к его груди, и вдруг – эти будничные, спокойные слова о его жене. Борис заглянул Катержине в глаза, надеясь увидеть там усмешку, но нет, взгляд был спокоен и ласков.
– Борис, – сказала Катержина очень серьёзно, – неужели ты думаешь, что я не понимаю, что ты женат, что у тебя есть семья, которая ждёт твоего возвращения. Прошу, милый, – она ласково улыбнулась ему, не думая о приличиях, – этот день наш – и это главное.
Она схватила его за руку и потащила в магазин:
– Какой у твоей жены знак?