– Ну и покрутится он у нас! – предвкушал по дороге тщеславный. – Моё зеркало льстит безотказно! И как только он поверит тому, что увидит в нём (а куда же он денется?!), – он мой! А уж тогда и у вас будет власть над ним! Только пёрышки от него полетят!
Отряд вылетел из пустующего, всегда чем-то пугавшего людей чердака и со злорадным свистом понёсся к ближайшей церкви…
Кончался четвёртый день Святок. В нарядном, украшенном пушистыми ёлками храме служили воскресную всенощную. Отец Илья направлялся в правый придел, где уже стояла смиренная очередь ожидавших исповеди. Молящихся было много, и пробираться меж ними приходилось не торопясь. Народ как мог теснился и расступался, чтобы пропустить священника. И только девушка чуть в стороне не повернулась, не заметила ни движенья вокруг, ни толчков не в меру усердных соседок. Она молилась, и такая радость была на её лице, что отец Илья невольно задержал на нём взгляд.
«Рождество! – подумал он. – Возсия мирови свет разума!» – И ему тоже стало радостно, и он постарался так пройти перед ней, чтобы не помешать.
Это ему удалось, и Сашенька не почувствовала, что кто-то на неё смотрел, как не чувствовала тесноты. Но этот взгляд заметили и учли четыре беса, издалека следившие за отцом Ильёй. Сашенька немедленно была признана прекрасным средством для соблазнения. Бесы разделились. Дух блуда пристроился возле девушки и, приняв её вид, стал гипнотизировать священника. Тщеславный дух пробрался как мог поближе к нему, выставляя вперёд своё зеркало… Возле него завис и беспечный. Битва началась…
Отец Илья невольно взглянул на молящуюся Сашеньку, потом посмотрел внимательнее, нахмурился, склонился над аналоем… Ему казалось, что девушка хоть и не прямо и откровенно, но постоянно и пристально глядит на него. Он смутился, потом возмутился, но в то же время смутное удовольствие шевельнулось в нём… и, никем не видимый, бес тщеславия сразу приблизился к нему едва не вплотную, а зеркало оказалось перед его лицом. Лукавый что-то сладко зашептал ему на ухо…
Мрачный, не поднимая глаз, шёл священник домой. Опять и опять ему чудилось, что он мысленно слышит Сашенькины зовущие мысли, её нежность, восхищение и любовь… Он мысленно отворачивался от неё, но не мог избавиться от чувства сладостного девичьего присутствия. Отец Илья с ужасом чувствовал, как манит и притягивает его то, что он ненавидел всей душою – грех…
Всю ночь ему снилось милое Сашенькино лицо, восхищённый ласковый взгляд больших, ясных девичьих глаз. Проснувшись, он понял, что должен немедленно предпринять что-то решительное…
Выйдя на улицу, отец Илья не увидел света, хотя солнце играло алмазными россыпями на свежем снегу. Всю дорогу до храма он сочинял проповедь.
И вот после службы он выступил на амвон и заговорил о пророке Давиде, о грехе и искушениях, о том, как надо беречься, чтобы не соблазнить ближнего своего, и, строго взглянув в ту сторону, где стояла Сашенька, закончил евангельскими словами:
– Будем помнить, братия и сёстры, что сказал Господь наш Иисус Христос: «…горе тому человеку, через которого соблазн приходит… тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской»[3]. Будем же остерегаться греха, бдить и молиться, да спасёт нас Господь по неизречённой Своей милости.
Сашенька ничего не поняла. Кажется, батюшка за что-то сердится на неё? Что она сделала не так?
Сколько ни старалась, она не могла вспомнить за собой решительно ничего дурного. Подойти к батюшке и спросить? А что, если ей только кажется, что он имел в виду её? В хорошеньком положении она окажется! Нет, спросить его она не могла. Она не знала, что подумать, что сделать. Посмотрела на отца Илью, служившего молебен, – и встретила такой негодующий взгляд, что, задрожав, вышла из церкви. А может быть, дело в её внешности, в одежде, в манере вести себя? (В смятении думала девушка, идя к метро.) Может быть, она и в самом деле, не отдавая себе отчёта, чем-то вводила кого-то в соблазн и ужасно виновата? Но что же ей делать тогда?! Нельзя же не быть собой! Разве что вообще не ходить в этот храм?! Но ей здесь было так хорошо, всё пришлось ей по душе – и самый старинный храм, и роспись, и дивные образа, и служба, и распевы хора, и милые прихожане… И всё это надо было оставить? Она почувствовала отчаяние. Кто-то точно шептал ей: «Такое может повторяться бесконечно!»
«Но ведь и я хочу спастись! И мне надо ходить в церковь!.. Господи! – беспомощно взмолилась она, – помоги мне!»
…Потом Сашенька увидела себя дома, сидящей в своей комнатке на диване, в осаде всё более безнадёжных и мрачных мыслей. И тут случилось необыкновенное.
Внешний мир вдруг исчез для неё, и она сама, внешняя, словно перестала существовать для себя самой, – теперь чувствовала и жила только её душа. И душа её увидела рядом с собою – Ангела. Наверное, чтобы не испугать её неожиданностью и своим сиянием, он стоял не прямо перед ней, а сбоку и немедленно успокоительно сказал:
– Не бойся! Пойдём. То, что тебе позволено увидеть, вернёт тебе мир.
Впрочем, Сашенька не испугалась. От Ангела исходили мир и покой, да и не было ей дано времени на раздумья: в то же мгновение он увлёк её в неведомое измерение. Они не шли и не летели, а просто переместились за долю секунды в иное место, и Ангел, всё так же стоя возле её плеча, указал рукой вперёд и велел:
– Смотри!
В нескольких шагах перед собой, в явственно невещественном, не предметном, а духовном пространстве, она увидела отца Илью и перед ним, на коленях, в умоляющей позе, женскую фигурку. И наверное, потому, что это были не тела, а души и духи, Сашенька одновременно ощутила как свои чувства тех двоих. Священник напряжённым усилием старался сохранять твёрдость, спокойствие и молчание, но, не в силах уйти, как заворожённый, слушал страстные речи молящей. А та плакала, в отчаянии простирала к нему руки, говорила о своих страданиях и любви, просила пощадить её и не прогонять… При последних словах потрясённая Сашенька разглядела, что видит перед батюшкой свою собственную копию. И сейчас же всё поняла. Ей показали его искушение, лживое представление бесов!
– Это не я! – сейчас же сказала она отцу Илье.
Он посмотрел в её сторону – и увидел… Но Сашенька, сострадая ему, уже отвернулась к Ангелу, и тот, без слов, в мгновение ока увлёк её прочь…
И вот она уже медленно, как ото сна, пришла в себя, и её лёгкое, гибкое юное тело на мгновение показалось ей странно плотным, тяжёлым, медлительным… Сашенька огляделась… Видимо, она просидела так, вне себя, всего несколько секунд. Вокруг ничего не изменилось. Второй её мыслью было, что её утешили несказанно. Ей не в чем было винить себя, и искушение батюшки теперь должно прекратиться.
«Как же милостив Бог!» – подумала она.
Одним мгновенным видением Он успокоил и оправдал её и, конечно, помог и отцу Илье, потому что тот теперь точно знает, с кем имеет дело.
Она поднялась, затеплила лампаду и в радостной благодарной молитве забыла все тревоги этого дня.
Отец Илья в это время сидел на заднем сиденье старенького «Москвича», возвращаясь от больной прихожанки. Измученный непрекращающейся борьбой, он так глубоко задумался, что словно бы перенёсся куда-то, где, как ему казалось, он почти против воли слушал Сашенькины жалобы и мольбы, когда вдруг услышал звонкое «Это не я!», поднял глаза – и увидел настоящую Сашеньку рядом с высоким сияющим Ангелом. И сейчас же они исчезли, а он вновь посмотрел на то, что только что казалось ему умоляющей девушкой… и содрогнулся. Разоблачённый бес на его глазах унёсся прочь, безобразно дёргаясь и превращаясь во что-то чёрное и мерзкое.
«Господи, помилуй!» – воскликнул отец Илья с ужасом и стыдом.
Кого он слушал, кому он верил?! Как он мог забыть самые простые законы духовной борьбы?! Как мог он поверить тому, что кажется?! Забыть о молитве?!
«Господи, помилуй! – в сокрушённом раскаянии перекрестился он. – Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися! Да постыдятся и посрамятся ищущие душу мою, да возвратятся вспять и постыдятся хотящии ми злая!»[4] – И неожиданно увидел, как метнулось прочь несколько других теней, оказывается до сих пор остававшихся возле него.
Одновременно какой-то предмет, глухо звякнув, упал где-то рядом. Впрочем, последнего священник не заметил: он возвращался в себя. В вещественный мир, в котором он, иерей Илия, ехал на заднем сиденье старенького «Москвича», возвращаясь домой после совершения требы. Внук бабушки-прихожанки спокойно сидел впереди за рулём, а за окном уже голубели ранние зимние сумерки. Священник облегчённо вздохнул.
«Слава Богу! – подумал он. – Слава Богу! Господу нашему слава!»
На этом, наверное, и закончилась бы наша история, если бы не ещё одна молитва, поднимавшаяся в это же время к небу, словно пламя свечи. Больная старушка, причащать которую ездил отец Илья, стоя на двух костылях перед иконами, читала благодарственные молитвы по святом Причащении. Окончив же их, она не загасила лампад и не пошла отдыхать, несмотря на усталость и боль, а, горько заплакав, сказала, глядя на образ Спаса:
– Господи, Господи! Помилуй нас, грешных! Помилуй меня, бестолковую, что не могу научить я вере доченьку и внуков моих! Они такие хорошие, посмотри на них! Но нет в них веры, такое горе! Губят себя, и как же мне жить и умирать, видя это! Смилуйся, Милостиве, даруй им веру, помоги им, просвети их… великия ради милости Твоея…
Рыдания мешали ей говорить, и она замолчала, но долго ещё, обвисая на костылях, стояла перед иконами, и слёзы прозрачными струями текли по её чистому старческому лицу.
И потому, когда отец Илья вышел из машины Андрея, предмет, упавший возле него в запредельном мире, оказался там, где сидел батюшка.
Андрею очень хотелось поскорее вернуться домой, но ехать быстро не получалось. Скользкая дорога, падающий снег и пробки не оставляли ему надежды хотя бы вечер этого воскресенья провести так, как хотелось.