Хотя Монтгомери и Санквист завершили свои наблюдения над ленивцами несколько лет назад, животные, которых они «снабдили» радиопередатчиками, добавили к рассказанной истории еще один факт – долгожительство. По всей вероятности, век ленивцев – 30-40 лет.
Резким движением детектив Гэвин Риккетс распахнул дверь и быстро вошел в комнату. «Ну, Джорджеус, – воскликнул он, – пройдемте со мной!» Но Джорджеус никак на это не прореагировал. Он остался совершенно спокоен и не двинулся с места. Взрослый самец-коала только поднял голову и уставился на детектива. В помещении столпились операторы и журналисты, приехавшие из Брисбека (Австралия). Жужжали кинокамеры… Вошел Фрэнк Каррик, зоолог из Квинслендского университета. Он снял Джорджеуса с ветки и перенес его на стол, где лежало все необходимое для снятия отпечатков пальцев.
В то время, как помощник Каррика удерживал немного взволнованного «преступника», зоолог осторожно наносил тонкий слой краски на подошву задней лапы коалы, а затем прижал ее к чистой поверхности белой карточки. После снятия отпечатков и соответствующей записи «арестованный» Джорджеус навсегда вошел в компьютерную память полиции, то есть стал меченым коала.
Снимая отпечатки лап коал, живущих в неволе, Каррик и его помощники надеются с их помощью спасти диких сородичей этих животных. Жизнь самого примитивного из сумчатых животных Австралии нелегка. С начала века началось массовое истребление коал из-за их шкур, и численность симпатичных сумчатых «мишек» стала сокращаться с ужасающей быстротой. Только в 1924 году было убито два миллиона коал! Это привело в итоге к полному запрету охоты на них в 1927 году. Однако после ликвидации одной угрозы возникла другая – сведение лесов, мест обитания этих животных. Кроме того, с разрастанием городов и их предместий, появились во множестве бездомные собаки, транспорт и прочие смертельные опасности для коал.
По оценкам Австралийского фонда охраны коал, на тех землях, где когда-то жили миллионы этих животных, сегодня осталось всего около 60 тысяч. По-прежнему существует угроза со стороны браконьеров, но еще большую опасность представляет нелегальная ловля диких коал для замены ими тех, что погибли в неволе. В зоопарках и национальных парках Австралии содержится около тысячи коал, являющихся также участниками различных аттракционов. Каждый год около ста из них умирает естественной смертью. Большая часть умерших животных восполняется за счет потомства, приносимого в неволе. Однако отдельные владельцы зоопарков пополняют свои коллекции и за счет диких животных, охраняемых законом.
Огромный спрос на коал в других государствах, особенно в Японии и США, еще больше влияет на удручающее состояние популяций этого вида. Правда, на законном основании ежегодно за рубеж продается всего около десяти коал. В то же время представители «черного рынка» нелегально отлавливают никем не учитываемое количество диких животных, которых и вывозят за рубеж.
У каждого коалы, живущего в неволе, имеется в ухе металлическая бирка, и он зарегистрирован в Национальной службе парков и живой природы Австралии, которая два раза в год проверяет свое поголовье. Но проблема состоит в том, что эти металлические пластинки очень легко переставить с умершего в неволе животного на незаконно приобретенное дикое. Однако теперь метод отпечатков пальцев уже не позволит допустить этого. С помощью отпечатков пальцев можно легко опознать каждого «медведя», содержащегося в неволе.
Группа Каррика собирает отпечатки лап у коал, живущих в парках, а затем передает их в архив полицейской службы в Тувумбе (штат Квинсленд). В дальнейшем, если какой-нибудь коала будет заподозрен как «обманщик» (по вине человека, разумеется), специалисты смогут сравнить отпечатки его лап с теми, что хранятся в архиве. По этой программе на начало 1993 года было зарегистрировано около 60 животных, но Каррик не теряет надежды, что когда-нибудь сумеет подвергнуть такой маркировке всех коал, живущих в неволе.
По материалам журнала «International wildlife» подготовил Е.Солдаткин
Чтение с продолжением:К югу от мыса Ява (1)
Роман
Густой и удушливый черный дым плотной пеленой окутал умирающий город, каждый его дом и каждый квартал – жилой и деловой, уцелевший и разрушенный бомбежкой. Дымовая завеса, увенчанная темным, чуть завихряющимся коконом, скрыла улицы, переулки, акваторию порта. Теплый воздух тропической ночи был буквально отравлен едкими, зловонными клубами.
Поначалу дым исходил только из полыхавших зданий, в его плотной завесе зияли широкие бесформенные бреши – сквозь них наверху, в пустынном небе, проглядывали мерцающие звезды. Однако вскоре ветер залатал прорехи, принеся колышущееся облако маслянистой, разъедающей глаза копоти, валившей из расположенных за пределами города прорванных топливных резервуаров, и к полуночи уже не видно было ни зги. Наступила кромешная тьма. Теперь даже догоравшие дома почти не отбрасывали света: на практически полностью уничтоженных огнем, обуглившихся руинах лишь изредка вспыхивали крохотные языки пламени, медленно угасавшие, как сама жизнь Сингапура.
Город будто погружался в безмолвие смерти, время от времени нарушаемое жутким свистом шального снаряда, что, пролетев над головой, либо падал в море, издавая при этом безобидный всплеск, либо ударял в стену какого-нибудь дома, разрываясь с коротким, оглушительным грохотом и мгновенной яркой вспышкой. Однако и грохот, и вспышки казались естественной и неотъемлемой частью этой фантастической ночи с ее глубокой, давящей тишиной.
Иногда со стороны Форт-Кеннинга и Перлс-Хилла или с северо-западной окраины города доносился треск винтовочных выстрелов и пулеметных очередей, которые также казались нереальными, – точно в кошмарном сне. И даже люди, бредущие по вымощенным булыжником пустынным улицам Сингапура, больше походили на призраков, – безразличные ко всему, они ощупью, спотыкаясь, с вытянутыми вперед руками, пробирались сквозь клубы дыма, словно сбившиеся с дороги слепцы.
Медленной, неуверенной поступью солдаты – отряд числом не более двух дюжин – продвигались по темным улицам к порту, низко склонив головы и ссутулившись подобно старикам, – хотя самому старшему из них едва перевалило за тридцать. Солдаты просто смертельно устали – и им было легче волочить ноги, чем стоять на месте. Измотанные, больные и покалеченные, они двигались чисто механически, ибо у каждого мозг истощился до предела. Однако крайнее умственное и физическое истощение подобно наркотическому опьянению, и, какие бы физические страдания они ни испытывали, ощущение боли мгновенно стиралось из их памяти.
Только один солдат был, похоже, не безучастен к происходящему вокруг. Он медленно брел во главе выстроенной по двое колонны и время от времени включал фонарь, выбирая путь через заваленные обломками домов улицы. Он был невысок и худощав, и на нем одном была юбка шотландского полка и национальная шотландская шапочка. Откуда взялся килт, знал только сам капрал Фрейзер: во время отхода на юг Малайского полуострова его на нем определенно никто не видел.
Капрал Фрейзер устал, как и все. Глаза его были воспалены и налиты кровью, изможденное осунувшееся лицо – с явно сероватым оттенком – свидетельствовало о перенесенной малярии и дизентерии, а то и обеих болезней сразу. Сильно приподнятое левое плечо капрала доставало почти до уха, однако бросающееся в глаза уродство объяснялось тем, что раненное еще днем плечо под рубашкой было второпях неуклюже перевязано дежурным санитаром. В правой руке Фрейзер с трудом удерживал пулемет системы Брэна, весивший чуть ли не все двадцать три фунта. Пулемет сильно оттягивал правую руку вниз, поэтому левое плечо и казалось неестественно вздернутым.
Два часа назад офицер, командовавший их смешанной ротой, собравшейся на северных подступах к городу, приказал Фрейзеру вывести за линию огня и доставить в безопасное место всех раненых. Бесполезность приказа не вызывала у Фрейзера ни малейшего сомнения, как и у офицера, его отдавшего. Последние защитные укрепления были давно сокрушены, и это предопределило участь Сингапура. Так что еще до наступления нового дня защитники острова будут либо мертвы, либо ранены, либо попадут в плен. Но приказ есть приказ – и капрал Фрейзер вел вверенных ему солдат к бухте Келанг.
В темном, задымленном переулке плакал ребенок – очень маленький мальчик лет, наверное, двух с половиной. У него были голубые глаза, светлые волосы и белая кожа, покрытая размытой слезами грязью. Вся его одежда состояла из тоненькой рубашечки и шортиков цвета хаки на лямках. Ноги мальчика были босы. Он сидел и беспрерывно трясся: тропические ночи тоже бывают холодными. А еще ему было страшно: он не знал теперь, где его дом и что сталось с его мамой. Этой ночью, 9 января, они, вместе с мамой и старушкой Анной, няней-малайкой, должны были сесть на «Уэйкфилд», последний большой пароход, уходивший из Сингапура.
Его старая няня долго таскала малыша на руках по темным улицам, но потом опустила его на землю, схватилась руками за сердце и тоже опустилась возле, сказав, что ей надо отдохнуть. Прошло уже полчаса, а старушка все сидела. Мальчик раз или два наклонялся расшевелить няню. Теперь же отсел подальше, боясь даже поглядеть в ее сторону, смутно понимая, что няне уже никогда не подняться.
Малышу было страшно уходить и страшно оставаться. Он еще раз украдкой, сквозь сложенные решеткой пальцы, взглянул на старушку – и боязнь остаться рядом с нею пересилила другие страхи. Малыш встал и побрел вниз по переулку, не глядя, куда идет, спотыкаясь и падая на кирпичи и камни.
Подобно маленькому мальчику, по разрушенным улицам пробиралась группа девушек-санитарок. Поравнявшись с единственным, до сих горящим зданием в деловой части города, они с опаской пригнули головы. В их грузовик, закрепленный за Красным Крестом, угодил снаряд, отбросив машину в канаву перед поворотом на Букит-Тимор. Они все еще не могли прийти в себя от пережитого потрясения.