Петр I – Ромодановскому в Москву:
«И того же дня (19 мая) мы, холопи твои, в малых судах, а казаки в лодках ударили на неприятеля. Те вышеописанные суда разбили, из которых 9 сожгли, одно взяли… С моря, майя, 31 дня. Петр».
В тот же день к вечеру казачьи лодки с захваченным снаряжением и пленными приплыли в Новосергиевск и были встречены салютом. Через неделю салют повторился по случаю прибытия к войскам генералиссимуса Алексея Шеина и к флоту генерал-адмирала Франца Лефорта. Первый российский адмирал не по своей воле задержался: рана, полученная в прошлой кампании, привела к тяжелой болезни. Теперь-то корабли, не мешкая, по протокам Каланча и Кутюрьма, в обход Азова, вышли, наконец, в море. Было это 27 мая. На беду разыгрался шторм. Уровень воды от нагонного ветра стремительно поднимался, и палатки с солдатами штурмового полка, высаженного на острова, стало подтапливать. Солдаты пересели на лодки, но шквальный ветер разметал их, выкидывая утлые суда на илистый, поросший камышами берег. Однако, корабли отстоялись на якорях без происшествий. На следующий день «великая погода» продолжалась…
2 июня к флоту присоединился отряд вице-адмирала Георга Лима с семью галерами. Десять дней спустя показалась галера шаутбенахта Карла Лозера и четыре брандера. Теперь весь флот, расположенный поперек залива, преграждал путь с моря к осажденному Азову, над которым давно уже клубился дым боя.
14 июня турецкий флот в составе шести кораблей и семнадцати галер стал на якоря в виду русского флота. Молчаливое противостояние продолжалось две недели, но 28 июня турки рискнули высадить десант в помощь окруженному Азову. Наши галеры тут же стали сниматься с якорей, чтобы сорвать высадку и ударить по кораблям. Турки, видя это, спешно поставили паруса и ушли в море. В последующие дни, как отмечал историк Елагин, «флот наш оставался в наблюдательном положении до взятия Азова войсками». 19 июля – в день славной виктории – флот вошел в устье Дона и с пушечным салютом стал на якорь у стен поверженной крепости…
Неделю спустя Петр проводил вновь заболевшего Лефорта водным путем в Москву и вышел с флотом в северную часть залива для осмотра Таганрога. Выбрав место для буду-ющей гавани и крепости, Петр приказал флоту стать на якоря в виду обретенного берега. Утром флот возвратился в Азов. Историк Елагин писал: «Кампания кончилась. Без громкой славы, скромно, но вполне, флот выполнил свое назначение – дать возможность не только покорить крепость, но приобрести край и кончить войну, искупив таким образом значительные издержки и почти нечеловеческие усилия, употребленные на его постройку».
Три года спустя Петр I проводил до Керченского пролива российского посла Украинцева для заключения мира с турками. Впервые в истории флота военный корабль России «Крепость» с послом на борту вышел в Черное море и направился в Стамбул…
Последствия Азовской победы отозвались по всей России. Осенью 1696 года в Москве состоялась пышная «триумфания» в честь взятия турецкой крепости. У триумфальной арки наряженный Гением стихотворец приветствовал первого российского адмирала и идущего следом Петра I:
Генерал-адмирал,
морских всех сил глава,
Пришел, узрел, победил
прегордого врага»…
Собранная Петром в Преображенском Дума выслушала историческое предложение Петра «…воевать морем, понеже зело близко и удобно многократ паче, нежели сухим путем. К сему же потребен есть флот или караван морской, в 40 или вяще судов состоящий, о чем надобно положить не испустя времени: сколько каких судов и со много ли дворов и торгов и где делать?»
Дума приняла «Статьи удобные, которые принадлежат к взятой крепости или фортеции от турок Азова». Приведем более пространный отрывок из этого исторического документа, чем широко известное троесловие:
«205-го , октября в 20 день приговорено:
Морским судам быть, а скольким, о том справитца о числе крестьянских дворов, что за духовными и за всяких чинов людьми, о том выписать и доложить, не замолчав».
Азовская победа привела ко многим переменам в России. Возросло и национальное самосознание русского народа, надо было позаботиться о символах державы и флота. Азовская победа подвигла Петра на учреждение высшего ордена страны – Андрея Первозванного. Кстати, первыми кавалерами ордена стали: преемник Лефорта на адмиральском поприще Федор Головин и гетман Иван Мазепа за храбрые действия казаков. Учреждение ордена в свою очередь привело к появлению главной гордости Российского флота –Андреевского флага, но об этом –дальше.
Окончание следует
Василий Галенко, штурман дальнего плавания
О странах и народах:Рим на бегу и навсегда
Знаменитые города мира тем, прежде всего, и знамениты, что у любого человека, независимо от того, бывал он там или нет, есть свой собственный образ Города, складывающийся, как мозаичный узор, из запомнившихся по книгам и фильмам каких-то отрывков, кусочков, пусть случайных и поверхностных, но зато для каждого по-своему ярких и незабываемых. Чтобы оживить эту мозаику в памяти, достаточно бывает всего лишь произнести мысленно название города. Произносишь, например, слово «Рим», и… ну, конечно, Колизей, Ватикан, фонтан Треви и прочие достопримечательности Вечного города, хотя бы в самом общем виде, представляешь. Особенно если билет на самолет до Рима уже в кармане…
И вот я брожу по его улицам, и не понимаю, что со мной: мне отчего-то, против ожидания, скучно угадывать в том, что я вижу направо, налево, прямо перед собой – всюду, заочно знакомые достопримечательности. Наверное, мешает собственное заученное, запрограммированное восприятие великого города. «Рим, Рим, откройся!» – переделала я на свой лад старинное сказочное заклинание, прошептала его про себя и пошла куда глаза глядят, дав себе домашнее задание по возвращении прочитать заново, другими глазами все известные мне книги о Риме, и в спину мне дул ледяной, порывистый ветер. В январе на Апеннинах частенько дуют такие ветры. Было не очень уютно, но зато ветер разогнал облака, обложившие небо над городом накануне вечером, утреннее солнце светило, казалось, по-летнему ярко, но стояло по-январски невысоко, и контраст между светом и тенью был резким и четким.
Освещенные солнцем колонны собора Сан-Джованни-ин-Латерано казались почти белыми, но там, где их линии уходили в тень – угольно-черными. А внутри, под сводами этого, одного из четырех кафедральных соборов Рима, клубился жемчужно-серый полумрак. В соборе шла своя обыденная жизнь. Какие-то тени то входили, то выходили из кабинок-исповедален, откуда доносилось едва слышное мерное бормотание – это священники отпускали грехи всем страждущим – на всех основных европейских (кроме русского) языках. И вдруг я отчего-то совершенно отчетливо начинаю осознавать: такой город, как Рим, с лету, с наскоку, на бегу – все равно не понять, за ним – века, а у тебя день всего – ничтожная малость, но как это много, если прожить его с открытыми, не затянутыми роговицей быта глазами… Тогда Рим, может быть, и откроется. Поэтому самое разумное – просто побродить по нему и попутно попытаться уловить его сегодняшнее настроение, атмосферу, запомнить запах его воздуха и оттенки его камней, отпробовать его вина и «капуччино», а – если очень повезет, то и с людьми пообщаться.
Выйдя из собора, становлюсь частицей неторопливой толпы, текущей по улицам центра. Она многолика и многоцветна и временами возникает иллюзия, что ты – на каком-то вечном празднике, потому что все как-то воодушевлены. Самые заметные в толпе – японцы. Не потому, что азиаты, – китайцев, особенно из Гонконга, и монголов в толпе тоже много, но японцы – особо, я бы сказала, старательные, можно сказать, образцово-показательные туристы. До всего (где это не возбраняется, конечно) стараются дотронуться – очень деликатно, слегка, лишь самыми кончиками пальцев, но непременно дотронуться, словно хотят удостовериться, что все, что они прежде видели на открытках, – существует в реальности. Римские власти много делают для того, чтобы город выглядел импозантно и респектабельно, реставрация, то тут, то там идет практически беспрерывно, но когда я увидела, как весело и споро работают на лесах молодые парни, то мне почему-то показалось, что их хорошее настроение объясняется не только перспективой вечера с друзьями в ближайшей остерии за обсуждением последних событий в мире футбола, но и мимолетными наблюдениями за этими нежными прикосновениями маленьких ладоней хрупких японок. Помните знаменитый фильм «Римские каникулы» с Одри Хепберн и Грегори Пеком? Из вечерней программы телевизионных новостей в Риме уже в гостинице я узнала, что специально для туристов из Японии, идя, так сказать, навстречу пожеланиям японских трудящихся, городские власти организуют экскурсию по тем местам, на фоне которых развивалась «лав стори» героев «Римских каникул», даже девушку-гида специально подобрали – вылитая Одри Хепберн, с наивной челочкой на лбу и задорным «конским хвостом» на затылке, и спецодежду ей подобрали соответствующую – платьице по моде пятидесятых годов, с узкой талией и длинной, пышной юбкой, туфли на шпильках.
Чуть отойдешь в сторону от проторенных туристских маршрутов, и лица уже другие. На изысканно овальной пьяцца Навона, с красивейшим фонтаном Четырех Рек (в котором, помню, купались ночью герои «Сладкой жизни» Феллини) и церковью Сант-Аньезе слышишь вокруг в основном итальянскую речь.
Согласно расхожим мнениям о чисто итальянском характере типичные носители этого самого характера должны, разговаривая, экспрессивно жестикулировать, громко, на виду у всех ссориться, время от время восклицая что-нибудь вроде: «О, мадонна мия!» или (бранный вариант): «О, порка мадонна!», а также, никого не стесняясь, демонстрировать свою нежность по отношению друг к другу. Стереотипы возникают, конечно, не на пустом месте, но таково уж свойство человеческой натуры, что люди другой национальности, другой культуры при поверхностном знакомстве с ними кажутся в чем-то карикатурными персонажами. Среди иностранцев, никогда не бывавших в России, всегда найдутся люди, которые имеют примерно такое мнение о нас – русские, мол, все пьют водку, закусывая икрой, при этом еще играют на балалайке, а в домах своих повсюду расставляют матрешек и вешают портреты Карла Маркса.