– Скорость жизни повысилась? Ну просто потому, что перед лицом внезапной смерти, которая может прийти в любой момент, хочется чуть больше успеть?
– Пожалуй, нет. Концентрация на жизни повысилась, а скорость нет. Скорость не очень зависит от меня. Наверное, это внутри меня случилось увеличение концентрации раствора, а не его вихрение.
– В литературном плане этот год вам что-то дал, когда границы закрылись? Или, может быть, забрал что-то, потому что стало меньше впечатлений?
– Нет, как я работала, так и работаю. Просто в какой-то момент стало тяжело, потому что, опять же, несмотря на любовь к сидению дома, которая возникает сразу же, когда куда-то надо ходить, двигаться, сама по себе делать-то, что я хочу, я очень люблю. Мне было очень тяжело сидеть в четырех стенах, без возможности совсем куда-то выйти, без людей. Совсем без людей тяжело, я должна на них смотреть, я должна общаться. Я закончила книжку и думаю о следующей, в этом плане без путешествий очень тяжело. Мне нужны путешествия. Это вообще просто кошмарный какой-то год. У меня мама умерла.
– Соболезную вашей утрате.
– И все это как-то сильно меня придавило. Поэтому даже не верится, что этот год закончится. Ну, может быть, следующий будет лучше. Этот год был непростым. Текст (роман «Сад». – Прим, ред.} вышел. И то хорошо.
– Когда вы заканчиваете текст, вы чувствуете опустошение, облегчение, радость, печаль?
– Сначала дикую радость просто потому, что ты закончил. Всегда радостно что-то закончить. Когда ты макароны сварил, это покруче, чем когда варил макароны. Так же и с текстом. И одновременно, практически мгновенно, буквально не о чем думать. Ты процентов на семьдесят в другом мире. А потом вдруг раз – и все, волшебные дверцы закрылись. Поэтому всегда я радуюсь, когда пишу одну книгу и внутри начинаю нашаривать какую-то точку следующей книжки. Найдя, торопишься закончить текущую и уже начать думать о следующей. Вас ждет ошеломление, когда вы закончите. То же самое, что испытать оргазм. Только круче.
– Значит, получается, литература – это секс? И даже круче секса?
– Я думаю, что литература – это круче всего вообще абсолютно, что только есть на белом свете. Ничего круче я не испытывала. Секс – тоже хорошая вещь, не поспоришь. Но литература круче, хотя бы потому, что трудно представить себе непрерывное занятие сексом на протяжении десяти лет. Мало кто может позволить себе это технически. А ты можешь десять лет жить в этом мире.
– Окружающие ревновать начнут, что ты спишь не с ними. Мы ведь договорились, что это эгоцентричное занятие.
– Да, мы такие. Они нас терпят или не терпят. Но мы не можем по-другому.
– Давайте резюмируем. Вы чувствуете себя счастливым человеком?
– Да. Я чувствую себя счастливым человеком, потому что я смогла свое несчастье инвестировать так, чтобы оно стало моим счастьем. Я счастлива, потому что я профессионально несчастный человек, который нашел точку применения для этого несчастья.
Декабрь 2020 года
К 75-летию Владимира Алейникова
Стихотворения
ВЛАДИМИР АЛЕЙНИКОВ
Поэт, прозаик, переводчик, один из основателей СМОГа. Родился в 1946 году в Перми. Окончил отделение истории и теории искусства исторического факультета Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова.
Автор множества книг стихов и прозы. Член Союза писателей Москвы, Союза писателей XXI века и Высшего творческого совета этого Союза. Член ПЕН-клуба. Живет в Москве и Коктебеле.
«Все дело не в сроке – в сдвиге»
Все дело не в сроке – в сдвиге,
Не в том, чтоб, старея вмиг,
Людские надеть вериги
Среди заповедных книг, —
А в слухе природном, шаге
Юдольном – врасплох, впотьмах,
Чтоб зренье, вдохнув отваги,
Горенью дарило взмах —
Листвы над землей? крыла ли
В пространстве, где звук и свет? —
Вовнутрь, в завиток спирали,
В миры, где надзора нет!
Все дело не в благе – в Боге,
В единстве всего, что есть,
От зимней дневной дороги
До звезд, что в ночи не счесть, —
И счастье родного брега
Не в том, что привычен он,
А в том, что, устав от снега,
Он солнцем весной спасен, —
И если черты стирали
Посланцы обид и бед,
Не мы ли на нем стояли
И веку глядели вслед?
«Куда заглянули вы нынче, слова?..»
Куда заглянули вы нынче, слова? —
Не в те ли бездонные воды,
Откуда вы черпали ваши права
По первому зову свободы?
И что же от ваших стенаний и слез,
От музыки вашей осталось?
В разомкнутом небе – предчувствие гроз,
А в сердце – простая усталость.
Но смысл ваш подспудный не так уж и прост —
И мы не ему ли внимаем,
Когда норовим дотянуться до звезд
И рокот морей обнимаем?
В листве и цветах средь биенья лучей,
Украсивших грешную землю,
Я ваше участье еще горячей,
Еще откровенней приемлю.
Но с вашей повадкой и с вашей мечтой
Не только улыбки знакомы —
И тот, кто лежит под могильной плитой,
Постиг наважденье истомы.
И я наглядеться еще не могу,
Как день наклоняется к вишням, —
И век неизбежный в себе берегу,
Чтоб с честью предстать пред Всевышним.
«Вот смеркается, вечереет…»
Вот смеркается, вечереет, —
И душа уже не болеет,
Но глаза от прохожих прячет,
А порою по-птичьи плачет.
Кто ты – горлица иль зегзица? —
Отзовись, не пугайся, птица! —
Не стенай надо мной, не надо,
Не кружись над громадой сада.
Отзовись из далекой были,
Где себя наяву забыли, —
И во сне возвращенья нету
К золотому началу света.
Что же, корни его – в землице?
Не кричи надо мной, зегзица!
Что же, ветви его – не тронешь?
Что ты, горлица, страшно стонешь?
На кого же ты нас покинул?
Лучше в сердце во мраке вынул,
Лучше б слуха лишил и зренья!
Где предел моего горенья?
– Нет конца твоему горенью —
Ты живущим пришел в даренье,
Ты поешь, и звучанье это —
Золотое начало света.
«Тирсы вакховых спутников помню и я»
Тирсы Вакховых спутников помню и я,
Все в плюще и листве виноградной, —
Прозревал я их там, где встречались друзья
В толчее коктебельской отрадной.
Что житуха нескладная – ладно, потом,
На досуге авось разберемся,
Вывих духа тугим перевяжем жгутом,
Помолчим или вдруг рассмеемся.
Это позже – рассеемся по миру вдрызг,
Позабудем обиды и дружбы,
На соленом ветру, среди хлещущих брызг,
Отстоим свои долгие службы.
Это позже – то смерти пойдут косяком,
То увечья, а то и забвенье,
Это позже – эпоха сухим костяком
Потеснит и смутит вдохновенье.
А пока что – нам выпала радость одна,
Небывалое выдалось лето, —
Пьем до дна мы – и музыка наша хмельна
Там, где песенка общая спета.
И не чуем, что рядом – печали гуртом,
И не видим, хоть вроде пытливы,
Как отчетливо все, что случится потом,
Отражает зерцало залива.
«Ты думаешь, наверное, о том…»
Ты думаешь, наверное, о том
Единственном и все же непростом,
Что может приютиться, обогреться,
Проникнуть в мысли, в речь твою войти,
Впитаться в кровь, намеренно почти
Довлеть – и никуда уже не деться.
И некуда бросаться, говорю,
В спасительную дверь или зарю,
В заведомо безрадостную гущу,
Где всяк себе хозяин и слуга,
Где друг предстанет в облике врага
И силы разрушенья всемогущи.
Пощады иль прощенья не проси —
Издревле так ведется на Руси,
Куда ни глянь – везде тебе преграда,
И некогда ершиться и гадать
О том, кому радеть, кому страдать,
Но выход есть – и в нем тебе отрада.
Не зря приноровилось естество
Разбрасывать горстями торжество
Любви земной, а может, и небесной
Тому, кто ведал зов и видел путь,
Кто нить сжимал и века чуял суть,
Прошедши, яко посуху, над бездной.
Богиня явь
…И за то, что суждено мне было изведать всю редкостную красоту некоторых, земных, но определенных, полагаю, небесами, дружб – и суждено было услышать от некоторых, чрезвычайно дорогих для меня людей, важнейшие для меня слова о том, как воспринимают они написанное мною, – я несказанно благодарен судьбе, время от времени укреплявшей мой дух такими дарами.
Лучше всех, пожалуй, и, как это всегда у нее получалось, кратко и точно, в форме своеобразного изречения, определила суть моих стихов незабвенная Мария Николаевна Изергина:
– Стихи Владимира Алейникова я очень люблю и для меня они лучшее, что сейчас пишется. Что меня больше всего привлекает в его стихах, это – свет. Сформулировано ею это было в восьмидесятых, многажды высказано прилюдно, при большом, как тогда еще довольно часто бывало, скоплении народа, в ее коктебельском доме, на знаменитой веранде, перевидавшей все и всех, потом – записано.