И снег летит с больших небес
на прошлый образ дня,
на строгий и спокойный лес,
забывший про меня.
Как будто снегу на сто лет
в запасе там у них.
В моей тетради на столе
чернеет белый стих.
И когда Он снял седьмую печать,
сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса…
Мне снилось: на голом поле —
ни адом назвать, ни раем,
стоим как статисты, что ли:
не спорим, не выбираем.
Тут всё и без нас решили.
И вот навсегда, навеки,
прощаясь, уходят реки,
бесследно уходят реки
малые и большие.
Небесная свежесть
Зовется озоном.
Я вижу: и счастье
бывает сезонным,
внезапным и кратким,
как всякое счастье,
рожденное небом,
разбитым на части.
И взгляду просторно,
и не оттого ли
так радует сердце
дыхание воли.
И ветром упругим
к земле припадая,
трепещет душа
навсегда молодая.
И сердце застилает смутной тенью
не просто беспредметная тоска,
а тщетные попытки обретенья
какого-то другого языка.
Вот так однажды двинешь со двора,
оставив переплеск веселых пятен,
и вдруг поймешь, что твой язык добра
не всеми принят и не всем понятен.
Так оторопь переживет вода,
негаданно наутро обнаружив
накрывшую ее коросту льда
и отменившую весь мир снаружи.
Но терпеливо в ледяной неволе
безмолвная покоится река
до лета, до тепла, до лучшей доли,
как я – до обретенья языка.
Проза
Варвара Заборцева
Родилась в 1999 году в п. Пинега Архангельской области. Студентка Санкт-Петербургской академии художеств имени Ильи Репина. Публиковалась в журналах «Звезда», «Юность», «Урал», «Сибирские огни», «Наш современник», «Формаслов». Участник XX, XXI и XXII Форумов молодых писателей России, участник форума молодых писателей России, Казахстана и Киргизии (2021). Участник литературной школы журнала «Юность». Шорт-лист международного конкурса фантастического рассказа «Прыжок над бездной» (2022). Живет в Санкт-Петербурге.
Береги косу, Варварушка
Под нашим угором течет река.
Длинная такая, почти как моя коса.
Только теперь у меня нет косы, а река на месте, все бежит и бежит, не устанет. Я, глупа голова, все оглядываюсь да ищу косу по привычке. Раньше спущусь с угора и дожидаюсь, когда же моя копуша скатится.
Ой, как же косу наш Домовенок любил. Я совсем маленькая была, и коса мала – с меня ростом.
Помню, проснусь, а на подушке бантик меня дожидается. То беленький, то розовенький, даже в мелкий горошек. Каждый праздник я с новым бантиком. Вот какой у нас добрый Домовенок. Мне всегда хотелось тоже его порадовать и хоть разочек увидеть бы. Интересно же, как улыбаются Домовенки.
Дедушка сказал, они больно стеснительные, но я всегда могу зажмурить глаза и представить, как улыбается Домовенок. Главное, говорит, чтобы волосы прибраны были, а то спутает меня с вредными Чердачихами, которые на пыльных чердаках живут, – у них вечно волосы растрепанные.
А в один день дедушка уплыл вниз по нашей реке. И Домовенок куда-то пропал. И бантиков больше не было.
Я этот день хорошо помню.
Мы с дедушкой на реке блинчики пускали. Он у меня мастер – до соседнего берега блинчики выстроятся, будто зверек какой реку перешел. Смотрю, дедушка лодку тащит, а я рада-радехонька, уж больно люблю на лодочке с дедушкой кататься. Берет меня на руки, думаю, на лодку посадит, а он как закинет меня на угор – прямо к нашему дому. Стою высоко на угоре. Ветер свищет, коса во все стороны лягается. Внизу стоит маленький дедушка. В лодку садится и говорит:
– Береги косу, Варварушка. Она ото всех бед тебя сбережет. А если коса не справится, дедушка всегда рядом. Беги в дом.
Мы с косой ох как выросли за это время. Бывает, заскучаю по рыбалке с дедушкой, как брошу косу в реку прямо с угора и жду-дожидаюсь. А чем моя коса – не удочка. Все как дедушка делает: брошу и, деловая такая, сижу-дожидаюсь рыбу. Только она что-то не клюет, видно, не глупая. Чует, что не дедушкина удочка.
И вот сижу я, рыбачу потихоньку. Дедушку вспоминаю, Домовенка.
Вдруг я все-все поняла. Глупа голова, чего же раньше не догадалась.
Дедушка за Семгой уплыл. Той самой – большашей-пребольшашшей Семгой. О ней все на Севере знают. Говорят, живет она там, где наша река с Белым морем встречаются. Конечно, дедушка туда поплыл. Разве меня бабушка отпустит до самого Белого моря, вот он один и отправился.
И с пропажей Домовенка все сразу ясно. Они давнишние друзья, а если друга давно нет дома, разве усидишь на месте.
Вот и я второй день места себе не нахожу. Все думаю, как мне дедушку с Домовенком выручать. Думала, думала – ничего не придумала. Поняла только, что бабушке строго-настрого говорить нельзя. Если замешкаемся на обратном пути – все-таки против течения грести нелегко, – она всяко поймет, что к чему. Догадается, куда и зачем мы отправились.
Только где лодку взять.
Думала, думала и придумала – сама смастерила. У сарая дровяного много досок ненужных. Еще крепкие, хороший плот выйдет. Только перевязать нечем, но и тут я быстро догадалась. Отрезала от косы малюсенький кусочек. Ничего, дедушка даже не заметит, зато обрадуется, когда плот мой увидит. Он и правда ничего такой вышел, палку понадежней взяла – и в путь.
По течению чего не плыть – сиди да чуток направляй.
Наша река и правда длинюшша. А по берегам домики деревянные – лепота какая. Плыву да любуюсь, глупа голова, нет бы дедушку высматривать.
Вдруг вижу впереди – черняшша-пречерняшша туча.
Ливень зарядит, вся вымокну, заболею, а дедушку с Домовенком спасать кто будет. Нет, мокнуть никак нельзя. Думала, думала и придумала – косу расплету. Волосы у меня густяшши – дедушкины. Целый дом получился, никакой дождь в него не попал.
Потом я весь день волосы сушила, а еще день косу заплетала. Три дня плыву – дедушку так и не нашла.
Вдалеке вижу – что-то синее-синее, огромное – моими глазенками никак не охватить. Но если бы я была большашшей-пребольшашшей Семгой, поселилась бы именно там.
Откуда ни возьмись – ветер поднялся. Да так разошелся, спасу нет.
Кидает река мой плот туда-сюда. Моргнуть не успела – палку утащила.
Вот тогда я крепко испугалась. Никогда не видела нашу реку в таком плохом настроении. Я тоже, бывает, дравничаю, но не до такой же степени.
Еще плакать придумала – снова дождь зарядил.
Изо всех сил пытаюсь казаться невозмутимой. Тут главное – виду не показывать, а быстрее отвлечь. А то повадится дравничать да плакать – куда мы потом с такой капризной рекой.
Смотрю – нет, вроде не мерещится – что-то плывет ко мне.
Анделы, это дедушка на Семге сидит. А с ним еще один дедушка, поменьше только. Тянут ко мне руки, тянут – никак не дотянутся. Ветер как дунет – мой плот, бедолага, еле-еле держится.
Думала, думала и придумала – отрезала косу. Из одной доски торчал большашший гвоздь, остряшший конец у него – им и отрезала.
Закинула косу к дедушке – и все.
Уснула, видно, от страха. Может, не дедушка был это, и не Семга, а лесорубы на катере возвращались да меня на катер подхватили.
Может, и так.
Но косы моей не было. Ничего, отрастет, это беда разве.
Проснулась я дома. Смотрю – под подушкой бантик синенький.
А ночью дедушка снился. Плывет по Белому морю на большашшей-пребольшашшей Семге, а рядом Домовенок. Тут-то я его и разглядела.
Плывут себе, плывут. И оба улыбаются.
Радоница на острове Кего
Название чудно́е, но, говорят, исконно северное.
Кего…
Слышалось в крике чаек.
Кего…
Перешептывались на причале.
И вот я уже в толпе. Жду буксир, который идет на Кего.
На Двине вовсю ледоход.
Смотри-ка, льдины тоже с характером. Упрямые барахтаются, трутся друг о друга, изредка потрескивают. Растерянные упираются в берег, сдавшихся медленно растворяет вода, утягивая на дно. Уцелевшие рано или поздно поддаются течению настырной реки. Но это все так, редкие осколки. Бо́льшая часть сразу заняла самое горизонтальное положение и устремилась, куда велела большая вода. Величественное шествие в никуда из ниоткуда.
Май на дворе, а зарядил мелкий град.
Мало льда по сторонам, еще и сверху лупит.
Кего…
Гудок зовет на остров – пора.
За спиной остается Архангельск. До неприличия голый – ни одного зеленого листочка. Только стеклянные новостройки заслоняют его наготу.
Буксир упрямо разрезает лед и уверенно идет на Кего.
Остров проступает сквозь тучи почти земляного цвета. Град и не думает отступать.
Еще издалека вижу девочку на пирсе.
Она громко зовет кого-то, радостно оповещая:
– Буксир из города!
Красный капюшон как маяк. Вытаскивает нас на сушу.
Остров подозрительно плоский – как его не затопило в разгар ледохода. Хотя… сколько таких островов в дельте Северной Двины. За каждым не уследишь, каждого не затопишь.
Пока я тут рассуждаю, одна нога уже по колено в воде. Гнилая доска пирса подвела. Ладно, терять нечего. И так сухой нитки нет.
Иду и хлюпаю посреди гробовой тишины.
Куда делись пассажиры, где местные жители.
Передо мной три дороги, если можно так назвать полосы густого грязевого месива. Мысли о сырой хлюпающей ноге улетучивались, предстояло испытание похлеще.
Не каждый день в году встретишь такую грязь. Снег окончательно отступает, и грязь буквально пышет жизнью, бурлит и захватывает улицы. Впитывает все, что таилось под снегом. Даже бедное небо угодило в извилистые ямы, в которых сошлись и вода, и земля, и сама синь, казалось, неуловимого воздуха.
Дорога по центру сманивает меня домиками. Грязь тут же перестает пугать – пугают и завораживают дома. Казалось бы, ничего не может быть темнее этой свежей, очнувшейся земли. Град рябит и рябит в глазах. Из-за него промокшие до черноты дома видятся призрачными, неразрывными с землей – полноправной хозяйкой этих майских дней.
Некоторые крыши поросли зеленым мхом – хотя бы он смутно похож на весну. Изредка вспыхивают веселенькие занавески в цветочек, даже мерещатся силуэты за ними. Заборы – эти еле живые скрещенные вертикали и горизонтали – затягивают вглубь острова Кего.
Снова девочка в красном капюшоне.
Она заприметила желтые цветы и женщину. Желтые цветы и правда приметны – будто вопреки граду и нулевой отметке выскочили наводить весну.
Женщина оказалась ее мамой. Об этом девочка оповещает весь остров Кего.
Красная и коричневая куртки шагают по небу, вязнущему под сапогами. Лиц не разглядеть – слишком сильно затянуты капюшоны. Зато издалека видны руки в черных перчатках, которые слились крепче самых прочных корней.
Мама, дочка и желтые цветы идут уверенно прямо. Я за ними. Они непременно должны знать, где же на острове Кего прячется весна.
И правда – из ниоткуда высыпают цветы. Красные, желтые, даже синие.
Их несут коричневые, а иногда даже светло-бежевые люди, которые собираются в один стройный поток.
Впереди – свет.
Сияет тоненькая деревянная мостовая. Вот она – дорога к весне.
Мерещится ли – целое поле цветов впереди. И как же людно – вот где прячутся жители острова Кего.
Слышен колокольный звон.
Кего-ке-го-ке-го-ке-го-о…
И тут град рассеялся.
Я стою на кладбище посреди лиц. Они смотрят на меня с памятников и фотографий, из-под капюшонов и зонтиков. Будто спрашивают: что ты здесь делаешь? У меня тоже не было ответа.
Радоница сегодня на острове Кего.
Девочка снимает красный капюшон. Какие же солнечные у нее волосы. Как желтые цветы, которые она заботливо втыкает в землю рядом с фото пожилой женщины.
Проводи меня, девочка. Укажи дорогу назад.
А хочешь, пойдем со мной, пока твоя красная курточка не стала коричневой от дождей и грязи. Я куплю тебе белые туфли. За рекой есть места, где даже можно ходить босиком. А кораблей, сколько разных кораблей, вовсе не один пыхтящий буксир, который ты бегаешь встречать, наверное, каждый день.
Проводи меня, девочка. Укажи дорогу назад.
Я расскажу о вашем острове.
И кто-то обязательно услышит в крике чаек знакомое —
Кего…
Значит, Кего все-таки существует.
И может быть, даже радуется.
Светлячки вернутся на север
В белые ночи сна не видать.
Хоть глаза зашейте, не спится – и все.
Анделы, как светло – беги да второй раз день проживай. Бабушка говорит, коли хороший день выдался – еще раз ему порадуйся, а ежели худой – поправить можно, чур быть, и не зря прожит будет.
Лежу да ворочаюсь, с боку на бок катаюсь. Казалось, каждое перышко в подушке пересчитала да перещупала, а сон так и не нашла.
Смотрю в потолок, а на побелке будто день вчерашний проглядывает. В самом центре трещинка – длинная такая – это наша речка. Три раза до нее сбродили, вода еще не прогрелась, но мы с сестрой закаленные, все лето в воде просидели бы. А нет, еще мы ягоды разные любим. Все бочки на огороде вычерпали на клубнику да смородину, ведер сто чехнули не жалеючи, чтобы ягодки скорее поспели. Так уработались, что на потолке грядки мерещатся – большашши, много ягод будет. Пирогов напечем, лепота. Вон, в углу у паутины – будто целый противень пирогов из печи вылезает. Может, съесть что-нибудь, быстрее усну…
Пробираюсь на кухню.
И тут слышу запах – будто сама белая ночь вместе с комарами в открытую форточку прошмыгнула. Как тут не выйти ей навстречу.
Дома, сараи, бани, даже мой любимый магазин, куда завтра привезут мороженое, – все растворилось. Осталась только черемуха. Улица белой черемухи – как ей идет это мягкое небо. Ветки все ближе и ближе. Подхватывают меня, несут к самому небу, на котором нет солнца, но оно, ночное июньское небо, все равно теплое.
Как я люблю кататься на ветках. Все обожают велики, самокаты, а мы с сестрой только и ждем, когда нас подхватят ветки. Одна ветка передаст другой, затем нас подхватит следующее дерево, за ним соседнее. И так понесут – далеко, близко ли, – к лесу, на реку или даже в небо. К облакам часто нельзя, больно они стеснительные, но однажды я все ж разглядела у одного голубые глаза и нос картошкой.
Спускаюсь и вижу внизу еще одно небо. Это наша река. На берегу ни души. Только черемуховая, речкина и моя. Снимаю шлепки и хожу по воде. Наша речка такая тихая, такая гладкая, что я на цыпочках, еле слышно хожу – может, хотя бы наша речка сегодня спит.
Интересно, какие сны снятся нашей речке. Может, она вспоминает детство – у нашей речки все не так, как у нас. Это мы с сестрой делаем черточки на стене под выключателем, чтобы каждое лето смотреть, на сколько мы подросли. Как дорастем до выключателя, значит, совсем большие стали – мне буквально мизинчик остался, а сестре где-то кулачок. А наша речка не растет, наоборот, год от года становится только меньше. Бабушка говорит, раньше по ней корабли ходили. Большашши, с музыкой, танцами и целыми ящиками мороженого. А сейчас – ящиков десять поперек влезет и все, только если паровозиком…
А может, нашей речке снится море, к которому она все бежит, да никак не прибежит. Море Белым называется. Я никогда его не видела, но думаю, оно похоже на большашший-пребольшашший тазик с водой, сплошь усыпанный лепестками черемухи. Не зря же его Белым назвали.
У меня сна ни в одном глазу, от холодной воды даже зевать перестала.
Сижу на траве да травинки разглядываю – рассвет дожидаюсь. А травинки оказались совсем не одинаковые – совсем разного зеленого цвета. Это как глаза у моей семьи. Бабушка, мама, я и сестра – у всех глаза зеленые, но совсем не одинаковые. У мамы скорее яблочные, а у бабушки похожи на свежую капусту. Глаза сестры точь-в-точь как леденцы, то ли мятные, то ли арбузные. А свои… свои особо и не рассматривала, говорят, просто – зеленые глаза.
И тут между травинками вижу – что-то светится. Думаю, вдруг рассвет в траве запутался, выручать надо. Пригляделась несколько раз… точно ли… Да, точно – светлячок в траве спит.
Бабушка говорит, если увидишь спящего светлячка в белые ночи, нужно обязательно его разбудить, а то он все лето проспит, а может и совсем не проснуться. Вот почему светлячков на Севере почти нет. Увидеть светлячка – большая редкость, а значит – ответственность. Я не могу подвести бабушку, да и Северу без светлячков совсем худо. Как там… присказка есть:
Светлячок-светлячок,
Поделись со мной сном,
Полетай над рекой,
Покружи над травой.
Поглаживаю светлячка да приговариваю. Шепотом приговариваю, речку-то не хочу будить. Спела ему разочек-другой, он и просыпается потихоньку. Глазки вылупил, а я давай их рассматривать. То ли трава отражается в них, то ли он тоже – зеленоглазый немножко.
Долго не думал светлячок, проснулся да полетел над рекой. В волосах моих чуток запутался, но ничего, быстро дорогу нашел, шустрый такой.
Светлячок-светлячок,
Ночкой не спи,
Летай над рекой,
Кружи над травой.
Бабушка говорит, если разбудить светлячка, он обязательно тебя выручит в самый нужный момент. Ты уже забудешь, а он все равно прилетит.
Надеюсь, бабушка сейчас спит и не знает, что я посреди ночи бужу светлячка. Конечно, она обрадуется, что я нашла своего светлячка и даже смогла разбудить его, но вначале сто раз повторит, что сильно волновалась, как это делают все приличные бабушки.
И вот я уже сама бабушка – стукнуло семьдесят, шутка в деле. Светлячка моего я больше не видела, и этому очень радуюсь. Всю жизнь помнила, что у меня есть мой светящийся оберег. И если он пока не прилетел, значит, еще увижу белые ночи.