Журнал «Юность» № 01/2025
Поэзия
Кира Грозная
Поэт, прозаик, редактор, издатель, журналист. Окончила РГПУ имени А. И. Герцена по специальности «психолог», кандидат психологических наук. Печаталась в журналах «Юность», «Дружба народов», «Звезда», «Нева», «Аврора», «Урал», «Новая юность», «Зинзивер», «Перископ» и др. Член Союза писателей Санкт-Петербурга, Союза журналистов Санкт-Петербурга и ЛО. Автор шести изданных книг. Лауреат литературной премии имени Н. В. Гоголя в номинации «Шинель» (2018), премии правительства Санкт-Петербурга в области журналистики в номинации «Лучшие публикации в городских печатных СМИ» (2019), фестиваля авторской песни «Покровский собор» в номинации «Поэзия» (2024). Финалист Всероссийской премии искусств «Созидающий мир» («Проза», 2020) и Всероссийской литературной премии имени А. И. Левитова («Проза. Мастера», 2022). Живет в Санкт-Петербурге.
Едва успев на поезд свой ночной —
Транзитный, непрестижный, запыленный, —
Я возвращалась из Москвы домой
В коробочке купейного вагона.
В оконное дрожащее стекло
Глаза неспящих пялились устало.
Пространство растекалось тяжело
Вокруг несущегося в ночь состава.
Так гулко, продираясь сквозь туман,
Мчал поезд через пустоши и степи,
Что волновался предок мой, цыган,
Стуча мне в сердце, как Клааса пепел.
В поездках жить – не по теченью плыть,
Но иногда на долгом перегоне
Ты вдруг перестаешь собою быть:
Никто, нигде… лишь ночь – и ты в вагоне.
В который раз, спасая и губя,
Москва не отпускала от себя.
Лежала тихо я – меня качало,
Как на пруду оторванный листок
Качает равнодушный ветерок,
Которому нет дела до финала.
День за окном. В тревожном полусне
Покачиваюсь, но не на волне,
Не в узком яле с бортиком овальным, —
В купе, на нижней полке откидной,
Где Муза вьется мухой надо мной.
Соседи спят, стишки резвятся, а
Нелепый поезд Петербург – Москва —
Дневной, обычный, почему-то спальный —
Везет меня, но не на острова,
До них потом лететь еще дня два.
Выглядываю в щелку между штор
(Соседи спят – темно, закрыт обзор
Окрестности глухой провинциальной)
И вижу непарадный, но живой
Мир между Петербургом и Москвой.
Я от зимы, как от тюрьмы бегу,
Для моря рифмы-силы берегу,
Но заоконный вид неидеальный
И этот промежуточный итог
Важны не меньше, вот в чем суть дорог.
Мир повидать – не поле перейти:
Все, что увидишь на своем пути,
В нескорый поезд к станции финальной
С собой возьмешь, едва вкатив в вагон.
И тихо мимо поползет перрон.
Лето, Москва, одиночество. Тридцать
Градусов, сонная лень.
В мареве душном здесь негде укрыться,
Желт и безжалостен день.
От Поварской до Арбата прогулки,
Видимо, стали нужны,
Если в груди отзывается гулким
Звоном твоей тишины
Каждый мой шорох и вздох, губ движенье.
– Может, и я здесь нужна? —
Спросишь с надеждой и ждешь – дуновенья,
Вздоха… Молчит тишина.
Что, ж, промолчи, а я выпью твой холод
Вместе с тоскою своей,
Дымных надежд и возможностей город,
Рай, барахолка, музей.
Лучше молчи, я ведь тоже не знаю
И не гадаю, что там,
Лишь без раздумий в поток твой бросаюсь.
Лето, Москва, духота.
Время меня упекло в оболочку,
Что герметично тонка.
Как никогда, я теперь – одиночка,
Ты – мой сигнал маяка.
Как никогда, я сильна и двужильна,
Хоть и слаба моя плоть.
Смотришь, прищурясь: не слишком ли жирно —
Просто перемолоть?
Знаю, еще полюблю и твой холод,
Что после лета придет…
Лето, Москва, одиночество. Сорок
Девять мне стукнет вот-вот.
Меня поставили на паузу,
Когда октябрь пришел в Москву,
И с той минуты я живу,
Забыв Арбат и парк у Яузы,
И небоскребы, и проезды,
И закоулки, и подъезды,
Куда скользили светотени,
Дразнясь, с витиеватой улицы,
Когда я провожала день и
С недоумением петербуржца
Отыскивала дно столичное,
В довольстве сытом – грусть болотную,
В широких арках – подворотни,
В помпезно-праздничном – обычное.
И вот теперь живу в кармане я,
Неделя за неделей тянется, —
Хорошее напоминание
О том, что в никуда и канет все:
В больничный тихий коридор,
Что розов, вымыт и нестрашен,
В нестыдный личный разговор
С интерном-парнем, чуть постарше,
Возможно, сына моего,
Во врачеванье-колдовство,
В покой приемного покоя,
В реанимационный ад —
Единственный портал назад,
В блаженный сон, и все такое.
В Москве богатство с красотой,
Рука в руке, по паркам бродят,
Так только осени златой
Доступно выглядеть в природе,
И так лирично напевать
О том, что пауза закончится
На этот раз, и наплевать,
Когда Творца мелок источится, —
Нам ни к чему об этом знать,
Нам в этой паузе комфортно,
И гармонично, и курортно,
Жаль, начинаю забывать
Спонтанный наш пикник у Яузы, —
Меня поставили на паузу…
Посреди Москвы в жаркий день в авто-яндекс-прокате
Не нашлось машины попроще, а ехать надо.
Я в аренду взяла Черный Бумер. «Не лучше ли на самокате, —
Ныл мой разум, – ты вспомни Хонду, привезенную из Канады…»
Нет уж, дудки, – сгинь, призрак прошлого! Виртуальный Сим-Cим, откройся!
Не разверзся асфальт, гром не грянул, никто не умер,
Когда я, на раз-два разобравшись с переключателем и коробкой,
Увела с Тверского бульвара пригревшийся Черный Бумер.
Что ж, теперь расскажи, моя Хондочка, – как тебе на том свете?
Смотришь ли на меня с небес необъятной Северной Свалки?
Ты скорее меня бы представила в кабриолете,
В коробчонке, в набитом болтами ведре, в катафалке,
Чем в таком вот – непоцарапанном – чуде рассекающей по планете,
по Москве, где от жара – марево, как в Каире,
Где я скрылась в гостеприимной чужой квартире
От чугунных проблем, что другую бы раздавили…
Но сегодня я, переполненная участьем
И заботой строгих своих, и посторонних даже,
Оторвавшись от всех, в арендованном VIP-экипаже
Открываю дороги Москвы – разве это не счастье?
Так давай, мсье Мустанг, догоняй улепетывающее лето,
Разметавшее планы, а мне подари надежду,
Что назад не летит бумеранг – в проводах запутался где-то,
Что закончится сон и что скоро будет, как прежде…
Но «как прежде» не будет. Ничему нет обратного хода.
Не о том ли урчал мотор полукровки-Пегаса?
Десять лет назад я разбила вдребезги свою Хонду.
А сейчас – арендую Бумер для клиентов премиум-класса.
В Москве водятся свои призраки, а ты думала – только в Питере,
на Петроградской, в доме, отмеченном литерой,
в сером особнячке, фасад которого вытерла
кожаной курткой, прижатая к стенке разлюбленным мальчиком,
тысячу лет назад уже ставшим призраком
места и времени, ауры и настроения
города, где обитают твои привидения.
Но теперь есть и в Москве у тебя свои призраки,
а у них – крючки и приманки, почти как у питерских:
помеченная крестиком плитка на станции Киевская —
чтоб ты застряла здесь, напиталась местом и временем,
кабачок, из которого не уйти, хоть он и закрывается,
старый ржавый фонарь, что к полуночи загорается,
проступившие в чашке кофейной символы твоего имени.
А старик, хозяин питейного заведения,
рад, похоже, и сам побеседовать с привидением:
заперев за другими калитку, вина подливает, расспрашивает,
подпирает дубленую щеку, смолкает, уставившись в прошлое —
в мрак двора, где уснули покрытые плесенью семидесятые,
где белеет беседка и тлеют кусты диковатые,
от луны и от фонарной подсветки потусторонние, синие.
Не ждала, не гадала, а здравствуйте:
Словно тонкая кружевная вязь,
Между нами сплелась загадочная
Необъяснимая связь,
Родилась из жаркого марева,
Натянулась струной, но не лопнула в дождь, —
Ты все видишь, призрак нежданный мой,
Раз улыбку-радугу шлешь.
Не впитала твой дух с рождения,
Не скучала и не болела тобой,
Да и ты мое появление
Принимаешь, как мегаполис чужой
Принимает пришлого – нехотя-снисходительно,
Не спешишь обнять, исследуешь не спеша, —