Востоковед-афганист и журналист. Была в Афганистане пять раз, последняя командировка – в качестве внештатного корреспондента ТАСС. Рассказ написан в декабре 2021 года в талибском Кабуле.
Вселенная Амира
Пусть только маленький выродок прибежит еще раз, думает Амир, сидя на крыше с ведром горячей воды. Над Пешаваром сияет раскаленное добела солнце, обжигая даже сквозь рубашку, а на самой крыше можно печь хлеб. Аллах, ну и лето. Даже ночью, когда спишь на крыше под сеткой от комаров, в стоячем воздухе ни намека на прохладу, а днем и вовсе чувствуешь себя, как сказано в Коране, «среди горячего ветра и кипятка». Пот заливает глаза и течет по спине, но Амир терпит и не покидает свой пост.
…Все они умерли, все. И родители, и брат, и его жена, и их дети – трое. Всех забрал прошлый год. И Антуан тоже умер. Да как он смел умирать?
Началось с матери. Она давно прихварывала, но к врачу идти отказывалась. Она всегда была такая: все другим, все старания другим, а себе – ни минуты. Худая и проворная, не в пример грузному мужу и обоим сыновьям, она даже дома покрывала голову платком, вставала первой, ложилась последней – впрочем, сколько их в Афганистане, таких матерей? Еще и находила время читать: то с «Шахнаме» сядет под вечер, то с газетой. И всегда хвалила его, Амира, своего младшенького, даже когда кабульская родня пренебрежительно фыркала: что, мол, за занятия для мужчины – рисовать жуков и цветы и быть у иностранцев на побегушках? А мать только одобрительно трепала его по щеке, будто бородатый увалень шести футов ростом до сих пор был ее любимцем.
…Оказалось, рак. И сделать уже ничего нельзя было, поздно.
А через месяц после ее похорон отец взял и не проснулся. Не так уж они с матерью были дружны: никаких разговоров о любви, ничего такого, отец ни разу ни одной тарелки не вымыл, чтобы помочь жене. Но они пробыли вместе без малого сорок лет, родили семерых детей и пятерых похоронили. Отец сначала сделался ворчлив и зол, даже внуков гонял от себя, чтоб не теребили его и зря не шумели, а потом, наоборот, как-то притих и стал отказываться от еды. Или сядет с Кораном в руках, но не читает, а просто на страницы смотрит и вздыхает. И так целый день.
Амир думает: отец с матерью сплелись корнями, как два дерева, и когда Азраил забрал душу матери, то подорвал отцовские корни тоже. И люди, и растения привязаны к этому миру корнями, а не будет корней – не будет и тебя.
Амир смотрит вниз. Затемненная улица напоминает ущелье – ущелье Танги-е-Абришом. Там погиб один его кузен – нанялся в охранники к важному человеку, и важный человек ездил в бронированной машине, а кузен с другими охранниками – в открытом джипе впереди него. В том ущелье их обстреляли талибы, и кузен погиб первым. Смерть, смерть, всюду смерть. В прошлом году смертью пахло от стоячих джелалабадских болот и от апельсинов, что падали и гнили на земле. Кот разорил гнездо в саду, и Амир принес домой окоченевшую птицу с тонким окровавленным горлом и нарисовал ее. Он читал, что это называется «мертвая натура». Верно, мертвая. Интересно, сумела ли вторая птица выкормить птенцов или они тоже умерли?
Временами Амира душит ненависть. От нее вкус железа во рту, от нее трудно дышать, и она стремится вырваться наружу, разорвав кости и сухожилия. Он бьет кулаками по стене, разбивая костяшки пальцев и штукатурку, чтобы не кричать. Но дальняя родня, в доме которой он нашел пристанище, говорит, что он все равно кричит ночами. Они жалеют его – и вместе с тем боятся, считая бесноватым. Амир не ест с ними за одним столом и почти не разговаривает. Большую часть времени он сидит взаперти у себя в комнате. На улицу он сам ходить боится: ненависть требует выхода, и Амир часто ввязывается в драки. На днях он избил двух парней, потому что ему показалось, что они смеются над ним. Что ж, сами виноваты.
Может, он и правда бесноватый? Вчера купил у торговца стакан мангового сока и вдруг вспомнил, как пил его в детстве вместе с братом. Амир не знает, что было написано у него на лице, но торговец отшатнулся, а стакан треснул и раскрошился в Амировом кулаке, и на землю закапал манговый сок вперемешку с кровью. Если столько вынести, то немудрено сойти с ума. Человек тверже камня и нежнее розы, говорит пословица, но камень ведь тоже ломается.
…А ведь как брат уговаривал его пойти на свадьбу вместе! И невестка уговаривала, и старшие племянники теребили – пойдем с нами, кака́, пойдем с нами! Но Амир тогда уперся – нет, и все. Наврал, что ему нездоровится, – на самом деле он хотел попробовать новые краски, и чтоб никто не мешал. А на свадьбе случился взрыв, а потом стрельба. Брат, невестка и племянники вернулись домой в саванах. Амир продал опустевший дом и перебрался на ту сторону границы, из Джелалабада в Пешавар. Дорогу он не помнил. У родственников он сразу свалился без памяти и болел два месяца – думали, и он не выживет. А он выжил, только борода и волосы стали у него совсем седые в неполные сорок лет.
А вот и он, этот выродок, проклятый соседский парнишка. Открыл дверь, повертел головой – никого, и крадется по улице в сторону дома, где живет Амир. Дети в квартале все как один звереныши – дразнят его издалека, зовут сумасшедшим, а иногда и похуже, и швыряют камни. Ничего удивительного, его вид сейчас многих пугает – он неделями не меняет одежду, клочковатая борода отросла до середины груди. Паскудники прекрасно знают, что этот седой человек разорвал бы их на клочки безо всякой жалости, если бы ему удалось их поймать, и потому издеваются над ним еще злее. Этот, сын соседей, хуже всех – повадился выбирать время, когда Амир бывает один дома, и стучать в дверь. Сначала Амир терпит, старается не обращать внимания – в эти дни он работает над портретом Антуана, срисовывает со старой фотографии, – но от стука у него начинает болеть голова. Выродок издевается – барабанит костяшками на двери разные мелодии, то потише стучит, то погромче. А когда Амир срывается с места, мальчишка убегает к себе домой, да еще хохочет и визжит по дороге. Ну ничего, посмотрим, кто сейчас будет смеяться.
Вот он боком подходит к двери, стучит и отпрыгивает в сторону, готовясь убежать. Амир сидит тихо, хотя ему уже невыносимо хочется пить и губы от жары так спеклись, что не разлепишь. И только услышав стук в третий раз, он поднимается на ноги, опрокидывает ведро и с удовольствием слушает вопли, доносящиеся снизу. Нет, ожогов не будет, не настолько вода горячая, но попасть под такой душ, когда термометр показывает сорок градусов в тени, никому не посоветуешь. Змееныш получил по заслугам и бежит по улице, громко воя от возмущения. Небось теперь пропадет охота стучаться в чужие дома! Амир спускается на первый этаж, чувствуя себя отомщенным и почти спокойным. Теперь можно вернуться к портрету.
…Да, много их было, этих корреспондентов-иностранцев, много. Одни шумные и нахальные, гордые своей смелостью – вот, мол, мы не только едем работать в Афганистан, но и суемся в Нангархар, одну из самых опасных провинций! – другие дружелюбные, открытые, третьи смотрели на Амира так, будто он им чуть ли не слуга, четвертые боялись каждого громкого звука и лишний раз не выходили из гостиницы. Тем не менее он помогал им всем и делал свою работу хорошо: был и переводчиком, и водителем, и проводником в лагеря беженцев или на опасные участки фронта, да и с интервью мог помочь, если вдруг кому-то была охота поговорить с местными политиками и командирами. Потом он узнал, что его работа называлась словом «фиксер». Иностранцы, даже никудышные, давали ему деньги и знания. Денег хватало на то, чтобы родители жили безбедно, а брат мог наконец жениться. Как пользоваться знаниями, Амир не всегда понимал, но не уставал удивляться тому, какой удивительный мир сотворил Аллах.
А тот фотограф, француз, дал даже больше, чем деньги или знания, – он раскрыл Амиру глаза на него самого. Звали его Антуан Леви.
Амир помнит тот день, когда впервые его увидел: высокий, светловолосый, выпрыгнул из армейского джипа, пожал руки столпившимся вокруг него солдатам, вскинул на плечо рюкзак и огляделся, ища его, Амира, своего помощника. Амир не торопился подойти, разглядывал этого незнакомца, с которым завтра надо будет ехать в Ачин – там спецназ правительственных войск воевал с боевиками-талибами. Амиру было плевать и на тех, и на этих, и на сам Ачин, богом забытое место, куда ездили те, кому жизнь не дорога. Но если иностранцы так хотели писать про войну, да еще и платить за это, то отчего бы им не помочь? К тому же этот иностранец ему понравился: на шее у него висел фотоаппарат, а что те, кто снимает, смотрят на мир иначе, чем те, кто просто пишет, и фотограф с художником друг друга всегда поймут. На душе у Амира стала спокойно, он подошел к Антуану и окликнул его, еще не зная, что после этого вселенная увеличится во много раз.
Амир бредет куда глаза глядят, пока от ходьбы не начинают болеть колени. Тогда он ловит тук-тук и на вопрос водителя отвечает только «езжай прямо». Тук-тук несется по улицам Пешавара, города цветов, города шестнадцати ворот, сквозь сутолоку, гудки машин и крики прохожих. Амир думает: Пешавар – пуштунский город, и Джелалабад-то тоже пуштунский, тут и там в ходу рупии, тут и там сводит с ума жара. И вроде бы люди одеты почти так же, и так же кружат ястребы в небе, и днем стоит над обоими городами одна и та же влажная хмарь, а все же нет, не то, не то.
Амир привык к Пакистану в детстве, когда они всей семьей бежали от шурави, и был даже благодарен соседней стране за гостеприимство. Что и говорить, Пакистану трудно пришлось, когда через границу хлынули толпы беженцев, но все-таки он их разместил как мог и как мог кормил. Да и местные жители не так уж плохи, если разобраться, – небось афганцы не терпели бы на своей земле такую шумную ораву непрошеных гостей, а эти ничего, смирились. Амир был даже благодарен соседней стране (хотя правительство у нее, надо признать, собачье), но домом ее не считал. Там, за пограничным переходом Торхам, лежит его родина, израненная войной. Другой родины не будет. Как там недавно говорил президент? Афганистан завоевать невозможно, а кости тех, кто пробовал, остались в афганских горах. Когда-нибудь Амир снова пересечет границу, чтобы его кости не остались на чужбине.