Родился в Киеве в 1950 году. Окончил Институт инженеров Гражданской авиации в Риге. Работал на предприятиях Риги. С мая по июль 1986 года призван из запаса и участвовал в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС в качестве заместителя командира роты радиационно-химической разведки. Публиковался в журналах «Наш современник», «Юность», «Урал», «Нижний Новгород» и др. Автор нескольких книг прозы. Переводился на латышский, польский, сербский языки. Живет в Риге.
Дубовая бочка
Вино заканчивалось к концу лета, его не хватало до нового урожая.
Дед оставлял бочку открытой, чтобы проветрилась: смертелен для человека углекислый газ, скопившийся за год.
Потом дед собирал в молочную флягу дурманящую жижу со дна, затевал бражку, делал ракию.
Мыл стенки, давал бочке отдохнуть, чтобы заполнить вином нового урожая.
Ракия была прозрачной, горючая слеза двойной перегонки: когда ее разливали по бутылкам, она струилась бесцветной текучей лавой знойного миража, искажая предметы, запирая дыхание.
Проверяли силу и крепость: подносили огонь к лужице в блюдце на столе. Короткая вспышка голубого огня, легкий промельк, едва уловимый хлопок – и появлялась почти без тени подвижная энергия, готовая вывести на околоземную орбиту не только человека, но и тяжелый космический аппарат.
Казалось, если попадет капля на кожу, в этом месте будет ожог.
Едва видимый огонь готов был погаснуть, но нет, он продолжал пульсировать, черпая жизнь из могучих градусов, скопивших силу от брожения виноградных ягод.
Постепенно утихал, вот последний сполох.
Сухая посудинка хранила короткое тепло, согревая пальцы.
Дед кивал, подтверждая, что испытания прошли успешно.
Предстояла новая, большая работа.
Дед приступал к подготовке бочки и подвала к осени, к новому виноградному году: подправлял крышу, подновлял ступени, проверял надежность полок.
Поднимался рано. Работал по солнцу, без перекуров, в удовольствие и во благо, с хорошим настроением, успевая сделать много, без спешки.
Если уставал, присаживался отдохнуть. Обрезки досок не шли в топку: в разных местах домашнего хозяйства можно было обнаружить добротные разнокалиберные скамеечки, сделанные его руками.
Удобно и практично.
С наступлением жары уходил завтракать и отдыхал до вечера.
Со стороны вся эта работа была похожа на древний ритуал смены времен года: в полном согласии с природой, разумной необходимостью жизни человека.
Так гроздь винограда состоит из отдельных мгновений ягод, сцепленных за лето в гроздья общего начала лозы, в этом залог вечного движения по кругу колеса жизни.
Дед брился раз в неделю, и, ближе к воскресенью, когда проводил рукой по белой щетине подбородка, слышалось легкое шуршание, похожее на вкрадчивый шепот камыша у берега небольшой речушки на окраине села.
Рядом припудренная белым налетом мельница, куда возили с окрестных сел молоть зерно на муку. Справа небольшая запруда. Таинственные рыбы в глубине темнели почти невидимыми спинами, а за рекой ровная степь до самого моря цвета сухой травы на мелководье, бирюзовой в глубине.
Ворот старой рубахи, почти истлевшей от пота и стирки, распахнут, в вырезе виден деревянный крестик на шнурке в небольшой поросли редких седых кудряшек, и когда дед что-то делал руками, крестик оживал.
Дед кропотливо соединял кровь Христа в бочке, библейскую мудрость и смысл труда на земле, словно троеперстием осеняя прошлое, настоящее, будущее.
Днем двери погреба открывали, и легкомысленный ветерок со стороны моря приносил во двор йодистый дух, живительный настой выдержанного дерева и виноградной лозы.
Бочка большая, требовала особого отношения, потому что именно хорошая бочка делает сок винограда вином, не превращая в жгучий уксус.
«Сначала клепки держали на морозе, на солнце, в снег и дождь, потом обжигали: так сохранится запах дуба, а вино не испортится. Стягивали обручами, чтобы не было ни малейшего зазора, а древесные клепки дали вину возможность дышать, жить и набираться силы. Вырыли котлован, установили по месту, построили крышу. Такая бочка одна на все село».
Когда рассказывал, вспоминая немногими словами эту историю, глаза его увлажнялись, словно знакомил он собеседника с кем-то очень родным, душевно важным в жизни большой семьи.
Вмещала бочка много вина и занимала почти полностью пространство погреба. Рядом небольшая лесенка. Только на входе, слева и справа от ступенек, были полки, на которых теснились бабушкины припасы, «закатки» с овощами, тушеное мясо, варенье и мед на долгую зиму, а летом в прохладе отлично сохранялось молоко, сметана, сливки, брынза и масло.
Во время работы деда старались не беспокоить.
В первый раз я, городской мальчик, встал в стороне, долго наблюдал за его работой. Он не спешил, дело двигалось. Мне казалось, что он тихо с кем-то разговаривает, и я, не замечая времени, придерживал дыхание, вслушивался, за гипнотизированный этим действом, тайной магией тихих слов, стараясь не мешать.
– Если делать нечего, надо работать, – говорил дед.
Это его любимая поговорка, он часто ее повторял.
– Тебе всегда нечего делать, – смеялся я.
Он смотрел на меня серыми глазами внимательно через стекла очков. Слегка улыбался в пышные усы.
Похожие усы были позже у болгарского космонавта Георгия Иванова.
Деда роднили с космосом не только усы.
Я был уверен, что дед знает, о чем я думаю, о чем хочу спросить, я же был уверен, что слов никаких не надо. Чудесная материя этого молчания роднила нас.
Приподнятый козырек крыши погреба под красной черепицей был виден из окна кухни, в стороне от дома, ближе к проулку, и закрывался на большой висячий замок.
За ним до конца участка рос рядами виноград. Дед ревниво его оберегал, чтобы не проникли куры, глупые птицы, подкопав лазейку под сеткой-рабицей, не наклевали бы ягод.
Бабушка рассказывала, что однажды он убил палкой двух хохлаток, и с тех пор домашние бдительно следили, чтобы их товарки не лишились жизни так же неожиданно и трагически.
Только грозди, снятые с лозы, шли на вино. Упавшие на землю использовались по-другому.
Гроздья тщательно перебирали, чтобы не было недозрелых, с плесенью, порченых.
Ягоды мяли. Сок в тепле начинал бродить, покрывался шапкой розовой пены, пузыри играли, наполняясь, лопались, «стреляли», едва слышно шипело и пыталось вырваться на волю будущее вино.
Начиналась долгая, многотрудная и привычная для деревенского человека забота: чтобы было вино вкусным, в меру сладким и крепким, прозрачным и красивым, а у тех, кто будет его пить, пропадало ощущение, что это сделано человеком, и что этот нектар надо смаковать на здоровье, а не наливать в стакан без дна.
И всякий раз начиналось заново терпеливое таинство созревания. Прибавлялись градусы, сок становился крепким вином.
Со стороны улицы была сложена надежная ограда: большой вал колючих веток акации, непроходимый бурелом, и к погребу подобраться с той стороны было невозможно.
Именно такой я представлял себе границу фактории первопоселенцев Америки, когда читал приключенческие романы.
Ключи бабушка хранила в кармане передника. Карман пришпиливала большой булавкой. Для надежности, и чтобы ненароком не выпали.
Ночью передник лежал на стуле, возле кровати.
Я спал в большой комнате, и было слышно, как в соседней вздыхает в темноте бабушка, молится, потом проверяет перед сном, на месте ли ключи. Они тихо звякали, бабушка что-то еще бормотала, должно быть, отчитывалась тому, кто и так все знает, о вверенном ей объекте, проделанной за день работе, которой у женщин всегда больше, чем у мужчин.
Признаки стратегической важности погреба были налицо.
Дорога плавно поднималась вверх, и, если пройти пыльным проулком дальше, вдоль участка деда, попадешь в красивый яблоневый сад, за которым находилось старинное кладбище, невидимое за деревьями.
Ходить через сад дети побаивались, потому что тотчас же появлялся сторож на двуколке, которую называли в народе бедаркой, и убежать от него с яблоками за пазухой было невозможно.
Семья у деда большая: шестеро детей, повзрослевшие старшие внуки. Требовала особого внимания первая поросль горластых правнуков, когда садились за общий стол. Женщины ловко и красиво пестовали мелину: тонко раскатанное тесто с творогом сборилось в складки, обильно заливалось сметаной, потом запекалось в печи, протопленной сухими стеблями подсолнечника, в чугунных больших сковородках без ручек, а в доме долго не выветривался особенный аромат знойного лета, жареных семечек, домашнего очага, вкусной и сытной еды.
Пили красное вино, смеялись, радовались его веселящей крепости и неистребимости человечества, при скоротечности отдельно взятой жизни. – Все песни в мире о красном вине, – шутил дед, – и в них поется «Белое вино, белое вино, почему ты до сих пор не красное?»
Хмелели легко, закусывали, приговаривая: «Какая мелина без вина!»
Мужчины соглашались, однако называли вино «компотом» и после первых тостов предпочитали глотать горящие кинжалы крепчайшей ракии.
Дубовая бочка служила исправно и была началом, объединяющим семью и гостей за столом, приносила радость и небольшой доход в награду за труды.
Дети взрослели, обзавелись своими домами, жили отдельно, и собирались они теперь все вместе по большим праздникам.
Дед состарился. Перед уходом успел привести в порядок погреб и бочку.
Далось ему это нелегко, лишь к первым осенним дождям. Справило новоселье вино нового урожая.
Дед ушел в космос, чтобы подготовить встречу с бабушкой.
Всем известно, почему мужчины уходят раньше, а женщины, как правило, живут на Земле дольше.
Бабушка оставила ключи от погреба и ушла к нему в свое время.
Вино пили, поминали от души добрыми словами: людей было много, благодарили деда, и бочка опустела раньше обычного.
Нехитрое имущество кое-как поделили дети, хотя и было много споров и скандалов по поводу наследства: в крестьянском хозяйстве сгодится все, даже старые галоши, тулуп с заплатками и гнутая мотыга.
Скамеечки тихо разбрелись по другим домам и зажили новой жизнью.
Так и не договорились родственники между собой, кому доверить ключи от погреба, не пришли к всеобщему знаменателю.
Разругались, рассорились окончательно и стали чужими, а примириться и отпраздновать не получилось.
За спорами и собственными заботами не заметили вкрадчивую осень, к новому урожаю бочка никому не понадобилась, к весне провалилась крыша погреба, и завалило бочку землей и бревнами.
Дом деда небольшой, родственникам не пригодился, квартиранты не прижились. Дом без людей сиротел и долго пустовал: не хотел никто жить на окраине села.
Вскоре пустой дом обветшал, потому что дом и люди должны жить вместе.
Виноградник захирел от мучнистой росы и погиб.
Внуки уехали в город и устроили в пустой суете свою жизнь без особых примет. Приезжали командированными в село, по великим праздникам.
Потом дети деда получили постоянную прописку на местном погосте.
Дед лежит в родной земле.
На его могиле вырос дуб, из которого в будущем сделают бочку, но это будет уже другая история.
Однажды я решил вернуться в то время. Перепробовал много разных вин, пока не нашел похожее.
С тех пор не пью.