Родилась в Москве. Окончила филологический факультет МГУ. Работала программистом. С 1992 года живет в Израиле. Пишет стихи и рассказы.
Ошибка шамана
Посвящается А. Г.
Он махал у меня перед носом библиотечной карточкой.
– Что это тут написано? Почему «борьба» переводится как «спать»?!
– Не знаю, Михаил Павлович! Я записывала, как сказал информант.
На этих карточках мы записывали переводы слов: с русского на селькупский. Мы составляли словарь этого вымирающего языка – одного из немногочисленных народов Западной Сибири. Мы ходили по домам информантов – людей, знающих оба языка. Спрашивали их, как на селькупском будет такое-то русское слово, и записывали ответы.
Никто не получал за это деньги – ни мы, ни информанты. Для нас это была летняя студенческая практика. Информантам же просто было интересно. Жизнь в рыбацком поселке тянулась скучно: ни телевидения, ни даже кино. Газеты завозили вместе с другими товарами на гидроплане раз в неделю. Со старыми датами, конечно.
А тут такое развлечение. И можно почувствовать себя важным человеком, знающим что-то полезное для науки.
Это была уже третья экспедиция. Словарь начерно был уже составлен, теперь надо было только все проверить. И вот такой конфуз!
Михаила Павловича между собой мы называли Мишка-мартышка – ну как маленькие, ей-богу, хотя всем было уже около двадцати. Это был новый руководитель, аспирант Анны Сергеевны, всего на несколько лет старше нас. Сама Анна Сергеевна на этот раз поехать не смогла. Мы познакомились с Михаилом Павловичем совсем недавно: он сдавал какие-то свои аспирантские экзамены и приехал в поселок через несколько дней после начала работы. И сразу потребовал, чтобы мы называли его по имени-отчеству. Для авторитета и солидности, конечно. И рыжеватую бороду отрастил, наверное, чтобы казаться старше.
В экспедиции Михаил был единственным парнем среди шести девушек. И при этом ни одна на него не запала. Хотя на самом деле он вовсе не был похож на мартышку: высокий (я ему по плечо), статный, со слегка вьющимися волосами, похожий на древнерусского князя.
Но у каждой в Москве кто-то остался. А я весь четвертый курс страдала от неразделенной любви к первому красавцу филфака Марку Рубину.
Михаил недоуменно смотрел то на меня, то на карточку. И наконец воскликнул:
– Так ты же картавишь! Ужасно картавишь! Я понял: информантам послышалось не «борьба», а «бай-бай». Вот они и перевели как «спать».
Он сначала рассмеялся, но потом стал ворчать:
– И зачем в лингвистическую экспедицию берут девушку, которая не умеет правильно выговаривать слова?!
– Зато я сказки умею записывать.
В самом деле, я одна записывала не только переводы слов и небольших фраз, но и целые сказки, которые мне диктовали. И я знала нескольких человек, знающих старинные селькупские сказки. У нас вообще-то была не фольклорная экспедиция, но для изучения языка такие тексты очень полезны.
Я успевала записывать и селькупский текст, и его перевод на русский – не зря когда-то изучала стенографию.
У меня еще с двух прошлых экспедиций было записано больше десятка сказок. Их собирались печатать в сборнике статей по селькупскому языку после описания грамматики и словаря. На обложке среди других будет и мое имя.
Но мне хотелось записать еще три-четыре. А может, даже пять. И доказать этому воображале, что я очень даже полезный человек в экспедиции.
И вот через несколько дней я шла по улице среди одинаковых одноэтажных деревянных домов. Никакого асфальта или брусчатки не было, роль тротуаров играли деревянные мостки, в дождь все развозило, но по этим мосткам можно было кое-как пробираться. Над поселком стоял острый запах рыбы и дыма.
Одета я была, как и все в экспедиции: в стройотрядовскую форму. Все защитного цвета: брюки, штормовка, фуражка. Все довольно плотное: от комаров и другого гнуса, которого там было несметное количество. И пахло от меня, как обычно, «дэтой» – защитной жидкостью, которой мы буквально умывались: только так еще можно было нормально существовать.
На нескольких бревнах, положенных вдоль «тротуара», сидели трое селькупов: один был уже знакомый мне информант по имени Иван, с ним старик и старуха. Иван и старуха были одеты, как все в поселке, небрежно и неброско: на нем – старая куртка, широкие рыбацкие штаны и сапоги, на ней – тоже какая-то потертая куртка и длинная широкая юбка. А вот на старике было какое-то странное пестрое одеяние, а к поясу был приторочен бубен.
Я поздоровалась. Иван сказал мне:
– Мы сейчас едем на Худосей. Поехали с нами! Старика отвезу, а завтра сюда вернусь. Старик – шаман, он много сказок знает. По-русски говорит плохо, но он расскажет по-селькупски, а я скажу, как по-русски.
Я обрадовалась, попросила подождать меня и забежала «домой»: в школу, где мы квартировали во время школьных каникул. Там сейчас суетились только две дежурные девочки: они готовили еду на печке и прибирали наше жилище. Я взяла спальник и оделась потеплее. Сообщила дежурной, что еду на Худосей и вернусь завтра утром. Побежала к реке.
Река Таз – очень широкая. Я таких раньше и не видела: на Волге не была. Разве что Обь была шире: мы по дороге сюда переплывали ее на пароме. Худосей – приток Таза, нам надо было проехать вверх по течению до ее русла, а потом еще сколько-то километров вверх.
Иван загружал лодку. Груза было много. Старик что-то сердито говорил по-селькупски. Иван объяснил, что шаман недоволен: сомневается, что небольшая лодка выдержит столько народу: Ивана, меня и его со старухой, а также груз. Говорит, что не доедем. Но, судя по нечетким движениям, покрасневшему лицу и слишком громкому голосу, Иван был пьяный и ему все было нипочем.
К пристани прибежали девочки и притащили еще кучу еды. Посмотрев на Ивана, они попытались было отговорить меня от поездки, но меня манили сказки шамана. Я, как и раньше до этого, верила в свою везучесть и в то, что ничего страшного со мной не может случиться. Кому не везет в любви, везет во всем остальном.
И вот мы отчалили.
А так здорово на моторке ехать! Солнце, со всех сторон небо, вода, их разделяет только узкая полоска берега. И ветер в лицо. Так бы ехала и ехала всю жизнь.
Мчались с ветерком, и вдруг что-то произошло. Я опомниться не успела, как оказалась в воде. Лодка перевернулась.
Плавать я умела, но в тяжелой одежде это было не так просто. Оглянувшись, увидела, как протрезвевший Иван тащил к берегу старика-шамана, вцепившегося в свой бубен, который немного помогал, как спасательный круг. Но вот со старухой дело было дрянь: она кое-как цеплялась за опрокинутую лодку, но пальцы скользили, ее сносило течением, а плавать она явно не умела.
Как помогли теперь ненавистные посещения бассейна с раннего детства! Задавив инстинкт самосохранения, я вернулась к моторке, ухватила старуху за волосы и потащила за собой.
К счастью, до берега было близко, выбрались все, только груз потопили. Со всех ручьями текла вода.
Иван сказал:
– Тут близко чум, там моих детей бабушка живет.
Пойдем туда.
И мы довольно долго шли вдоль реки. Все на нас хлюпало, но зато согрелись от быстрой ходьбы.
Стоял полярный день – все время светло и трудно понять, который час, наступила ли уже ночь. Над нами вились тучи комаров, мы сорвали ветки и отмахивались: «дэта» ведь смылась.
Мы вышли на полянку у реки, где стояли три чума. Зашли в средний. Хозяйка захлопотала вокруг нас. Прибежали люди из других чумов, все несли нам одежду. Нам предложили снять промокшее и надеть сухое. Страшновато было надевать чужие шмотки, вряд ли стираные и непонятно кем обитаемые. Но неловко было проявлять брезгливость к людям, которые старались помочь. И оставаться в мокром не хотелось. Все же белье я оставила, напялив на себя какую-то мужскую кофту.
Костер в чуме развели посильнее, чтобы высушить нас и одежду. Нам выдали по кружке очень темного и очень горячего чая и куски вяленой рыбы.
Хозяйка чума предложила рассказать мне сказку, но у меня не было ни бумаги, ни ручки: все осталось в реке.
Иван, переодевшись, взял с собой нескольких парней и отправился доставать лодку и утонувший груз.
Ко мне подсел шаман.
– Ты женат? – спросил он.
Я смотрела с недоумением.
– Муж есть? – уточнил старик.
– Нет, – призналась я, с горечью вспомнив Марка.
– Ты спасать моя жена. Я помогай тебе найти муж.
Шаман взял бубен, с которым так и не расстался, и принялся стучать.
И тут задал вопрос.
– Кого хочешь муж? Как зовут?
Он поднес бубен мне ко рту.
– Сказать имя муж!
– Марк Рубин, – выпалила я.
Он принялся трясти бубен, что-то напевая и приговаривая, вроде бы даже похожее на «Марк Рубин».
Вскоре послышался гул мотора, потом голоса, и кто-то ворвался в чум. И раздался такой отборный мат, какого я никогда прежде не слышала.
Сквозь стоящий в чуме дым и чад я разглядела: это был наш аспирант. Ну ясно: только лингвист может так витиевато выражаться.
А его тирада была обращена ко мне.
Грозный начальник велел мне немедленно ехать с ним домой. Хозяйка уговаривала его оставить меня ночевать, но он был неумолим.
Пришлось напялить на себя еще не просохшую одежду и сесть в моторку.
Как только мы отъехали от берега, начальник смягчился, забеспокоился, не холодно ли мне, снял свою штормовку и закутал меня. Нам дали шерстяное одеяло, которым мы вместе укрылись.
– Извини за мат, просто я очень испугался, – сказал он.
– Да, мат у вас классный! Где вы научились так ругаться? В армии?
– Какое-то время в детстве жил в подходящем районе. «На районе», – он усмехнулся. – Потом, правда, переехали, а какое-то время вообще жили за границей. Но как хорошему лингвисту не знать мата? Это же интересная функция языка со своими правилами. Есть исследования.
– Серьезно?!
– Но они засекречены, в специальном отделе библиотеки. Я писал по ним диплом, получил специальное разрешение. Есть даже словарь, там только для слова из трех букв целый том.
– Ого!
– В некоторых языках есть особый мужской язык: набор слов и конструкций, которые можно употреблять только мужчинам. Есть и женские языки. В русском языке мат играет, в общем, роль мужского языка.
– Ну да?! Как будто женщины его не употребляют!
– Вообще-то не положено. Есть такие, которые его даже не знают. Вот я когда-то, еще студентом, ездил в фольклорную экспедицию, так у нас была одна девушка, которая этих слов не знала. Вообще. Ей информанты диктовали тексты: частушки с этими словами, а она нам принесла и думала, что это – такие местные слова, фольклор. Нам так неловко было, когда она на полном серьезе стала нам показывать эти записи. Это надо же: дожить до восемнадцати лет в такой невинности.
– «Принцесса, вы так невинны, что можете сказать ужасные вещи!»
– Точно!
– А как вы меня нашли? Как оказались там, в чуме?
– Ну как… Я прихожу, а девочки мне говорят, что ты уехала куда-то на всю ночь с очень пьяным мужиком. Ты, кстати, в курсе, что здесь очень распространен сифилис?
– Ну вы чо, вообще?!
– Не, я о бытовом сифилисе… Можно заразиться, например, от посуды. Вас ведь, наверно, предупреждали, что пить у кого-то в доме можно только что-то горячее или спиртное. Лучше вообще не пить, но мало ли…
– Я только чай пила, он был очень горячий.
– Это хорошо. Так вот. А потом Ленка прибежала и говорит, что на реке какая-то моторка перевернулась и все утонули.
– Откуда они узнали?
– Не знаю, но тут все новости передаются моментально. Телеграфа на реке нет, телефона – тем более, радио тоже вроде нет. В Африке вот все передается тамтамами, а здесь и их нет. Но как-то узнают. Вот… Я сразу побежал на берег, там как раз отправлялись проверять сети, я с ними поехал. По дороге увидели, как ребята вытаскивают перевернувшуюся лодку. Они и рассказали, что все остались живы, пошли на стоянку. Мы туда подъехали. Ну я был, конечно, на взводе. На фиг ты вообще куда-то поперлась на лодке с пьяными?
– Там только Иван был пьяный. Обещали, что шаман расскажет много сказок, я хотела записывать.
– Ради сказок рисковать жизнью? Ты, конечно, попала бы в список ученых, отдавших жизнь за науку. Но не стоило.
– Да ладно, все же обошлось!
– А если бы не?
– А вы так волновались, потому что пришлось бы за меня отвечать, если бы что?
– Ну ты и дура все же! Просто жуткая дура! Ничего не понимаешь! Дурочка! – Он передразнил: – «Дугочка!»
– Еще и дразнитесь!
– «Дгазнитесь»!.. Ты хоть согрелась уже?
– Не совсем. Эй, у вас борода колется!
– Ничего не колется. Очень мягкая и дружелюбная борода. Согревает лучше шерсти.
И он обнял меня совсем крепко. Мне стало как-то необыкновенно хорошо и совсем тепло.
По дороге в поселок рыбаки, как и собирались, проверяли сети. Для этого оставляли моторку у берега, привязывая к кольям, сами садились в небольшую долбленую лодку, ветку, на ней ехали в укромные заводи собирать улов.
Мы оставались вдвоем.
В какой-то момент взаимный обогрев стал совсем интенсивным, перешел во что-то другое, уже на второй остановке мы начали целоваться… Я забыла и о пережитом страхе, и о влажной одежде, и о далеком Марке Рубине.
Досадным было каждое возвращение рыбаков с уловом.
Наконец вернулись в поселок, в школу. Перепуганные девочки радостно встретили нас. Мы рассказали им о происшедшем, умолчав о некоторых подробностях обратной дороги.
Начальник сказал, что уложит меня спать в своем кабинете: в маленьком помещении теплее, а спальник мой утонул. Оказавшись там, мы прогрелись совсем хорошо.
Когда проснулись и еще немного погрелись, я спросила:
– Ну можно я теперь буду обращаться к тебе на ты и называть тебя Мишей?
– С «ты» подождем до Москвы. А зовут меня с детства на английский манер: Майк.
Я задумалась…
– Слушай, а фамилия у тебя какая?
– Губин.