Темнота
Родилась в 1977 году в городе Жуковском Московской области.
Училась на факультете журналистики МГУ имени Ломоносова. Прошла курс писательского мастерства в литературной школе Litband. В сборнике «Мой самый второй: шанс изменить все» издательства «Эксмо» вышел первый рассказ «Странное происшествие в прачечной». Сейчас разрабатывает анимационный сериал для компании «Союзмультфильм».
Ночь. Аня под одеялом. Тонкий застиранный пододеяльник пропускает колючую шерсть, словно шкуру волчицы. Жарко лежать в ее шерстяном животе, больно нестись сквозь сухие ветки незнакомого леса.
Что это? Кто там? Не смотри в этот угол!!!
– А вы слышали про волколаков? Они в горло впиваются, когда луна светит. О! Как сейчас. Слышите, воют?
Глупая Аня, зачем согласилась на эту путевку? Ездила бы дальше в лагерь от маминой работы. А этот страшный, от дедовского завода. Неродного, противного деда. Не лагерь, а ад.
Девки все в одной палате, как лошади в стойлах, каждую ночь не спят. Черная простыня уже вылетела к тебе навстречу, она подлезает под дверь… Черт дернул записаться с Ленкой в отряд постарше, та с первых же дней ее предала.
– Девчонки, ну хватит. Мне страшно.
– Ой, это кто там гнусавит. Не хочешь, за дверью постой.
Аня стоит, босая, в холодном пустом коридоре. Пусть лучше стыдно, чем страшно.
Анины родители – хорошие люди. Но молодые. Как только стемнеет, хлопает тяжелая сталинская дверь, щелкает ключ. За стеной глухо бормочет телевизор. Редко они пускают девочку к себе. Ну не могут же кошмары сниться каждой ночью.
Аня знает, что темнота наблюдает за ней. Черная простыня летит. Ждет, когда девочка допустит промах. Кто-то шевелится там, в углу, когда мама выключает свет. Темный, худой силуэт, чернее ночи.
Нина и Егор в кино на позднем сеансе. Одни в огромном зале. Егор что-то шутит Нине в самое ухо. «Думаешь, не проснется? – Да нет, конечно, брось!»
Аня резко открывает глаза. Одна, в своей мученической келье. Одеяло на полу. «Мам, пап!» – кричит она чужим голосом. Месяц молчит. Сквозь крошечные стекла высокой двери сочится жидкий свет из коридора. Аня встает, будто роняет коробку со страхом.
В угол не смотри! Вот дверь, свет от луны, там твои игрушки. Лошадь, кровать, два голых пупса, кукла с коричневым лицом, шкаф с тонкими дверными ручками, который мама нашла на стройке. Аня делает пару ватных шагов и обреченно опускается на пол.
«Значит, кукла будет главной, она сейчас сядет на лошадь, обнимет двух пупсов… и поскачет сквозь лес».
Темнота сидит в углу шершавого кресла, с изумлением наблюдая, как хрупкий ребенок создает крошечный мир на краю блеклого пятна луны. «А девочка не так проста», – ухмыляется силуэт.
Темнота сидит в углу шершавого кресла, с изумлением наблюдая, как хрупкий ребенок создает крошечный мир на краю блеклого пятна луны. «А девочка не так проста», – ухмыляется силуэт.
– Я же говорил, не проснется, – шепчет Егор, заглядывая в детскую. Нина поправляет сбившиеся волосы дочери, вытаскивая из детских рук темную куклу и пупсов…
– Выключи свет, пожалуйста. – Взрослая Аня устало снимает очки и кладет телефон на тумбочку. Муж хлопает дверью туалета.
– У каждого свой кабинет, – ухмыляется она, разглядывая неясные очертания комнаты.
– Не обижайся, завтра нужно закончить рассказ, не могу думать при свете, – кричит вдогонку жена, зная, что не обиделся, привык.
В полном мраке Аня счастливо потягивается, стаскивая одеяло к ногам. Где-то в районе комода мелькает худая черная тень. Темнота уже здесь. Она пришла, не подведет, привыкла.
Озеро
Начало июля. Воздух – парное молоко. Озеро – огуречный суп в полдень. Жители маленького города убивают время на разных берегах. Солнечный, песочный, словно засыпанный вафельной крошкой, облюбовали семьи с детьми. Маленькие демоны роют норы в земле, родители сладко зевают, уставившись в телефоны.
Тенистый с махровой заводью выбрали одиночки и влюбленные. Тонкие полотенца пружинят на влажной траве. Пары отдыхают за деревьями. Юнцы с голыми торсами. Скучно, жара, плотоядная скука. Парни пьянеют, надменные леди засыпают на раскрытых страницах истрепанных книг.
Мэг делает записи в пожелтевшей тетради, лежа на коврике у самой воды. «Лягушки замерли в тине, как неживые…» Через неделю в издательстве ждут ее повесть. В кои-то веки есть шанс напечатать хоть что-то. И как назло, ни одной истории на примете.
Мэг – 62. У нее нет ни мужа, ни сына. Ни любимого Сэма, который исчез давно… не хочется вспоминать. Только старый стол с ящиками, полными чужих историй про тех, у кого все есть, в тонких стенах покосившейся дачи у озера. Мэг никогда не печатали, ее герои мало страдали. По ночам Мэг царапает черная злющая кошка, цепляя когтями ее пахнущее тиной и мятным шампунем стареющее тело, словно пытается сказать: мало страдаешь, мяу!
И вдруг такое! Девушка, брюнетка, в ярко-красном купальнике, с чуть сдвинутыми, слегка капризными бровями. Без книжки, сумки и телефона. Только очки и полотенце. Когда она снимает очки и сдвигает брови, становится еще невыносимее и прекрасней. Побережье, затаив дыхание, наблюдает за незнакомкой. Все женщины хотят быть ей. Девушка отодвигает ногой полотенце, чтобы не унесло, и входит в воду.
На противоположной стороне с той же медленной силой в озеро входит парень. Загорелый, с копной буйно вьющихся волос. У него ярко-красные удлиненные плавки и точеное тело. Тот берег смотрит на парня со сбившимся дыханием. Так же как этот – на девушку. А они, эти двое, давно увидели друг друга и совершенно четко понимают, что одни на целом озере и больше никого здесь нет.
Мэг осенило, она начала записывать, не теряя из виду двух движущихся навстречу друг другу влюбленных. Следила, как расстояние сокращалось. Еще каких-то два метра, и тут… оба исчезли. Как будто и не было, стерли, смахнули с картинки. «Нырнули, наверное, – подумала Мэг, – целуются под водой». Как в голливудских фильмах, которые Мэг часто смотрела. Но прошло уже пять минут. Мэг смотрела по сторонам. Оба берега вели себя как ни в чем не бывало. Двое не появлялись. Ровная гладь. Никого.
На берегу Мэг долго растиралась полотенцем и прыгала на одной ноге, она решила ждать до последнего, пока не «досмотрит» историю до конца.
Мэг выронила ручку, вскочила, споткнулась. Ногу пронзила боль – видимо, растянула. Проковыляла вдоль берега, обратно. Никто никого не искал. Мэг подбежала к пьяному юнцу. Пробормотала про утонувших. Тот горячо дыхнул на нее перегаром и отпрянул. Схватила телефон, вызвала службу. Там обещали приехать – диктуйте.
Мэг бросилась в воду. Плавала она не очень, на спине – лучше, зато нырять умела хорошо. Глотая и выплевывая мутную воду, с трудом доплыла до страшной середины, вдохнула воздух. Со второго раза вышло почти до дна, даже ухватилась за лохматую корягу, испугалась, что волосы… Чуть не захлебнулась. Мимо нее медленно проплыла женщина на матрасе. Да что их всех, усыпили сегодня?!
На берегу Мэг долго растиралась полотенцем и прыгала на одной ноге, она решила ждать до последнего, пока не «досмотрит» историю до конца. Завернувшись в покрывало и глотнув водки из забытой под корягой бутылки, Мэг присела у дерева и принялась за тетрадь. Она писала, пока родители орали на детей, чтобы быстрей собирались, натягивая на них мокрые трусы и пиная игрушки в пакет. Писала, пока все парочки не застегнули молнии сумок и не запрыгнули на свои велосипеды. Писала до наступления свежей, прекрасной темноты, обнявшей ее со всех сторон, как страстный мужчина, которого у нее не было. Наконец приехала машина. Водолазы сделали два захода и уехали ни с чем, отмахнувшись от бабки как от надоедливой мухи.
Мэг зачарованно шла одна по проселочной дороге с тетрадкой, в которой была написана повесть про любовь. Дома, не включая света, она села к компьютеру. Набрала текст. Отправила на почту. Кошка прыгнула ей на колени и ласково лизнула пальцы.
Дверь неожиданно скрипнула. Кто-то вошел в темноту. Какой-то… Старик. Полуголый мужчина за 60, с большими синими глазами и седыми волнистыми волосами, сползающими на лоб. В длинных красных шортах, с которых капала вода.
– Сэм? Ты?
– Да. Прости, что так поздно.
Сорок лет назад Мэг в красном купальнике и темных очках, не взяв с собой ни сумки, ни книжки, ничего, шла к озеру. Стояла страшная жара. Сэм должен был встретить ее на берегу, но в тот день его сильно сморило. Вечером Сэма разбудил звонок. Наверное, ногу свело, так бывает, если попадешь в холодное течение, – сказали в трубке. Водолазы ныряли до темноты, но Мэг так и не нашли…
Сэм прожил среднюю скучную, не очень длинную жизнь в загородном домике неподалеку. В этот день он решил искупаться один. Стояла страшная жара… наверное, ногу свело, так бывает…
Они встретились ровно посередине озера.
Ольга Харитонова
Последний путь
Родилась в 1988 году в Омске. Окончила аграрный и педагогический университеты. Сценарист анимации, прозаик, поэт, педагог-фрилансер. Член Союза литераторов РФ. Автор сборника эссе «Звуки, которые нас окликают», изданного на стипендию Министерства культуры и при поддержке Союза российских писателей. Ученица школы «Хороший текст».
На автобусной остановке была свидетелем сцены: маленькая девочка – купол куртки да пипка-нос – и ее мама провожают кого-то третьего; когда подходит автобус и этот кто-то шагает к раскрытым дверям, девочка кричит пронзительно ему в спину: «Береги себя!» Она еще не знает, от чего именно нужно себя беречь, не понимает слов, но наставляет так искренне и громко, что я на нее оборачиваюсь.
В марте 54 года назад Ардов и Бродский брели по кладбищу в Павловске, искали место для могилы Ахматовой. Узкая дорожка между могилами привела к забору, а там стояла сосна – рослая, стройная.
– Ну, – сказал Ардов, – вот тут, пожалуй, можно было бы… Но нет, не пойдет. У Пастернака три сосны, а у нас будет только одна…
Бродский грустно усмехнулся тогда:
– Ей бы эта шутка понравилась…
Они побрели прочь от павловского кладбища, и вдруг их осенило – ведь Ахматова сама указала место в своем «Приморском сонете»:
И кажется такой нетрудной,
Белея в чаще изумрудной,
Дорога не скажу куда…
Там средь стволов еще светлее,
И все похоже на аллею
У царскосельского пруда.
Ардов и Бродский поспешили на кладбище в Комарово, и там нашлось: широкая дорожка в забор, а сзади – целый лес сосен (гораздо больше, чем в Переделкине). Стало понятно: именно здесь.
А ты уже нашел свое место? Не для могилы, под солнцем?
Уверен, что у тебя достаточно времени? Ты выходишь из квартиры в серый обычный день. И снова автобус, снова кондуктор поправляет зеленый шейный платок, у груди мальчика кажет язык волосатый терьер (ему умирать раньше всех), за окном частокол новостроек и солнце сквозь облака… Ты проделываешь все это каждый день, каждый год, не вспоминая о стихотворении Кочеткова, умоляющем прощаться на век, расставаясь на миг. И никто не напомнит тебе, что нужно беречься. А если напомнит, то ты пропустишь сей крик, пробежишь мимо, прощелкаешь в телефон.
Вспомни – июль, полдень, поезд. Поезд скоро прибудет в Сочи, ты наслаждаешься видом из окна. Там – море. Бескрайняя бирюза, корявые и строгие пирсы, одинокие купальщики и людные пляжи… Вспомни.
Кубики раздевалок.
Мелкая галька.
Белые шляпы.
Дым от мангалов.
Синие зонтики.
Красные полотенца, солнце.
Войдя в комнату, она быстро подошла к горячей печке и, заложив назад руки, стала к ней спиной. Тут мы увидели, что глаза у нее – синие. Они становились у нее такими, когда ей было хорошо.
В открытые окна рывками влетают запахи соли, йода и счастья. (Умеешь ли ты замечать мимолетное счастье?)
– Мама, я хочу купаться! – требует мальчик шести лет, он подтягивается на поручне и обнаруживает за окнами пляж.
Мама, смеясь, гладит голову мальчика.
– Скоро, малыш, скоро.
– Но я хочу на море! Давай выйдем! Давай выйдем!
Море-е-е! – кричит покрасневший мальчик.
Не надо как мальчик. Береги себя, не спеши сойти с пути раньше времени.
И будет море, и еще один длинный год, и Новый год еще тоже будет – загадаешь поехать на море. Притормози.
Свой первый в Ташкенте новогодний вечер Ахматова провела в доме Козловских. Алексей Федорович, встретив ее на пороге, поцеловал обе руки и, взглянув ей в лицо, сказал: «Так вот вы какая». «Вот такая, какая есть», – ответила Анна Андреевна и слегка развела руками. Галина Козловская вспоминает: «Войдя в комнату, она быстро подошла к горячей печке и, заложив назад руки, стала к ней спиной. Тут мы увидели, что глаза у нее – синие. Они становились у нее такими, когда ей было хорошо».
Сложно думать о смерти, когда тебе хорошо.
«Какой сумасшедший Суриков Мой последний напишет путь?» – вопрошала Ахматова. А нам бы свой – для начала – осмыслить.