Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).
Родился в 1987 году в г. Серове. Окончил филологический факультет Нижнетагильской государственной социальнопедагогической академии, степень магистра, диплом с отличием. С 2014 года живет в Санкт-Петербурге. Член Санкт-Петербургского союза литераторов. Публикации в «Литературной газете», в журналах «Аврора», «День и ночь», «Знамя», «Наш современник», «Нева» и др. Автор книг стихов «Флажки на карте» (2017) и «Улица Бобылева» (2023), книги прозы «Ксякся» (2023).
Лауреат литературной премии имени Олега Герасимова (2019).
По снегу и соли до двери дошлепав,
Холодную дверь отворя в магазин,
Негаданно вижу руины Европы
На солнечной выставке фотокартин.
Фотограф приметил античные камни
И солнце над ними, и тени от них.
Он знал, очутиться захочется там мне,
Забыв Петербурга сырые огни.
Но он просчитался: сегодня, нежданней
Картин посреди магазинной стены,
Над Питером солнце раскинуло длани
И кормит лучами пернатых земных.
И всякий расправил и перья, и взгляды,
И шапку поправил, любуясь мостом.
Спасибо, у нас тоже есть колоннады,
Назначить свиданье местечко найдем.
С небес хорошо наблюдать переулки —
Пальмирец, усопший столетья назад,
Вздохнет: «До чего хорошо в Петербурге!»
…Там только о нем говорят.
Молодым уезжать легко.
Мы стоим у подошв Петра.
Остывающим молоком
Над скамьями разлит витраж.
Почему-то молчишь, молчишь.
То ли кофе тебе купить?
В Ярославле шумит камыш,
Если медленно подходить.
На перроне метет, метет
Все равно будем мерзнуть здесь.
А Сергей, говорят, могет
Без билета сюда пролезть.
Знаю, знаю, что не «могет».
Вижу сквозь снеговую взвесь:
Этот поезд – наоборот:
Прыгнул внутрь и прижился – здесь.
Критик выходит на воздух
Из сумрачной пятиэтажки.
Я подарил ему роздых,
Зашел за малотиражкой.
Он препарирует тексты,
Ни дня, ни себя не жалея.
Зима начинает бегство
По звонкой сырой аллее.
Сморщенный ярким светом,
Курит одну, вторую.
Время писать сонеты,
Сны и весну рифмуя,
Думать: как сок из шпротов,
Луч на дорогу вытек.
Но из окна напротив
Смотрит знакомый критик.
Там, куда я не вернусь,
Тополь бросает сережки
В пыльную мякоть дорожки,
В серую теплую грусть.
Там, куда я не вернусь,
Дедушка курит махорку.
Бабушка тычет подпорки,
Вяжет гороховый ус.
Землю пронзает насквозь.
Бабушке видно сквозь комья,
С кем на сегодня знаком я,
Что со мной нынче стряслось.
В комнату тянется гнусь.
Я подметаю и мою
С верой, что все еще стою
Тех, к кому я не вернусь.
Александр Аносов
Публикация в рамках совместного проекта журнала с Ассоциацией союзов писателей и издателей России (АСПИР).
Родился в 1988 году. Автор нескольких поэтических сборников. Публиковался на сайтах Polutona и «45-я параллель», а также в журнале «Север» (г. Петрозаводск). Живет в Москве.
Московское море
Лишь краткий миг земной мы все прекрасны.
и чем он так хорош?
жирный слизняк с рыбьими глазами.
я нашел в соцсети его фотки.
их ничтожно мало, он не красавчик.
но веселый хотя бы? Но ведь и я тоже!
или тебе просто нравятся брюнеты,
а я нет?
…10 лет назад мы летали в Италию.
везде пахло кофе и сигаретами,
а жирным слизняком еще не пахло.
как славно было читать эти вывески
ТАБАККЕРЕЯ, ПАСТИЧЕРИЯ…
наша первая общая заграница —
неуклюже прекрасная.
нельзя класть сыр в маринару.
нельзя пить капучино в обед.
нельзя уходить вот так,
перечеркнув сапожок на карте мира,
а на руке – линию любви.
у жирного, наверное, ее и не видно.
или же наоборот – у него там глубокая зарубина?
все может быть: ведь вы столько лет вместе!
…я и потом ездил в Италию. без тебя.
поесть макарон и маритоцци.
тебе же нравятся парни в теле?
твой смотрит на тебя своим рыбьим взглядом столько лет.
мальчик-маринара,
одолевший, перевесивший меня когда-то.
хочется перемотать нас на 10 лет назад:
худые, угловатые, отчаянные, но пока не отчаявшиеся.
…я снова курю, заявляя таким образом о молодости:
мне снова 25, я в Римини, ты рядом,
и я еще не знаю, сколько таких «ты» успеет появиться,
чтобы почить в море.
зато как прочен оказался твой толстяк!
и ты тоже.
вас можно снимать в рекламе суперклея.
ты не помнишь, как лежит карандаш в руке,
как рисуется куб и конус.
ты бегаешь по Москве —
бешеной собаке всё достраивают новые кольца
под и над землей.
ты не помнишь первой любви.
и второй
тоже.
только какие-то длительные романы,
past continuous.
иногда они тянулись, как горячий сыр,
и неизменно вязли на зубах.
зато ты помнишь,
как мама забирала тебя из детского сада,
приходила с брикетом мороженого —
бананового или клубничного.
беззаботность детства слаще всякой любви.
первой, второй и даже десятой,
которая пока не наступила
и не факт, что успеет.
«Сто влюбленностей и любовей бешеной собаки» —
это подходящее название для повести Маргарит Дюрас.
правда, она уже умерла.
а и я не вспомню,
каким был с тобой и до тебя.
и до того прохожего.
московское море что-то выводит на песке
и тут же стирает написанное —
моя память – московское море.
московское время говорит:
уймись, собака бешеная,
всё у тебя есть,
только клубничного беспечного тебя с карандашом в руке
не существует.
в первый день лета стоит завести дневник
личный или погоды:
ночь была длинная.
день выдался без осадков.
а я составляю списки:
написать этому, позвонить тому,
купить: кабачки и фарш.
небо ясное.
про счастье вслух не говорю.
фарш поженится с кабачками,
а мы с тобой нет.
и прольется дождь.
там за «Солнцем Москвы»
вот-вот встанет настоящее солнце.
и пока этого не случилось,
ты здесь.
долго ли, коротко ли.
как бы я ни противился,
оно появится и злорадно подмигнет.
странно, что чертово колесо уподобили небесному телу.
а твое вот-вот скроется за дверью.
как отследить переход ночи в утро?
где разместить погранпост,
чтобы дотошная проверка
продлевала счастье?
чтобы я, как героиня Ренаты,
мог сказать: «Я летаю, я в раю»
не раз и не два, а десять.
вот он, мой потаенный таежный роман.
вот оно, лето,
бессонное и вдруг такое же долгое, как русская зима,
как мое ожидание, как твое послевкусие.
металлическое солнце крутится.
сколько ему еще?
вот бы до конца лета
(зачеркнуто: до конца света)
не расставаться с тобой.
китайский отель оказался не очень хорошим,
без лоска, уставший, как мы с дороги:
я уже воспел этот общий вагон —
ковчег, где нам, Белке и Стрелке, нашлись места.
я все время кривил лицо, все мне было не так,
не так, как в кино, и ехали мы в Купчино, а не в Венецию,
хотя и там потом побывали.
и вообще
все будет потом: и Хаятт с Мариоттом,
и кривое лицо распрямится в улыбке.
а ты так и останешься в китайском номере —
моя юность и злость,
холеная нищая Стрелка.
не роман, а вальс (собачек).
не жизнь, а сказка братьев Гримм.
и никакой Венеции,
наш поезд прибывает в Торжок.
и я улыбаюсь той любви,
которую распознал с большим опозданием,
спустя восемь бесконечных земных лет.
«пусть тебя переделают в Переделкино» —
так мне сказала подруга, благословляя в дорогу.
тут, конечно, не станешь гендерфлюидом,
но в домик Окуджавы заглянуть можно.
можно также поваляться в гамаке,
натянутом между корабельных сосен.
и думать о тебе и почему-то об Ольге Берггольц и Виктории Токаревой,
великих здешних обитательницах.
что можно сказать в стихах такого,
чего нельзя выразить самыми простыми словами?
я не знаю, и пока меня не переделали,
сообщаю: я тебя люблю.