А в детстве по ночам цветут снега,
Ложатся на лохмотья тротуара.
Компот – на дне стакана курага,
Деревни воздух, повести Гайдара.
Следил за нами справедливый дед,
Чтоб с братом мы не брали в руки спички.
Мы – каждый – гнали свой велосипед
И уезжали к черту на кулички.
По вечерам окрошка и кино,
Зеленый чай и шоколада плитка.
Я все равно вернусь в деревню! Но
Закрылась в детство старая калитка.
Плыла ленивой рыбою река
Вдоль берегов черемухового ситца.
В деревне хоронили старика —
В гробу закрытом, чтоб не заразиться.
Семья не посмотрела на него
В последний раз и не смогла проститься.
Они тогда не знали одного —
Что тело перепутала больница.
Лежит в палате дед. Еще живой!
И не найти виновных в круговерти.
Вручив жене свидетельство о смерти,
Ее случайно сделали вдовой.
Марина Черноскутова
Родилась в 1968 году в поселке Кузедеево Кемеровской области. Окончила Тайгинский техникум железнодорожного транспорта и филологический факультет Кемеровского государственного университета. Работала электромонтером на ПО «Азот», учителем русского языка и литературы, редактором детской газеты «Свежий ветер». В настоящее время – педагог дополнительного образования. Публиковалась в журналах «Литературный Кузбасс», «После 12», «Огни Кузбасса», «Кузнецкая крепость», альманахе «Иркутское время». Автор книг стихов «Джинсовый монах» (1996), «Ни строем, ни хором», «Святые гвозди» (2014). «Король поэтов» в Красноярске (2014), участник Международного фестиваля поэзии на Байкале (2017). Живет в поселке Кузедеево Кемеровской области.
Лейтенант
Жителей в Чернушке осталось – девять старух да Сервал, директор давно закрытой школы, прозванный так от самого первого своего появления в деревне.
И вот Сергей Владимирович опять шел в школу… И не по времени, и торопливо…
Юля окликнула от калитки:
– Случилось чего?
Директор неопределенно махнул вперед и продолжил торопиться, насколько позволяла старческая походка. Юля в несколько минут догнала его, пошла рядом. Она на ногу еще скорая. На пенсии всего ничего.
– Начальство едет… На двух машинах, – через одышку проговорил Сергей Владимирович.
Юля вздохнула. Вспомнила, как ворчал старик после выборов: «Ой, не к добру они понаехали, показуху устроили».
На ходу, заметив в окне Макариху, Юля жестом показала, чтобы та шла за ними в школу. Остальных и звать не надо, сами поймут: что-то неладно.
Да нет, никто у окна не сидит и специально за соседями не следит. Просто давно жизнь последних стариков Чернушки так размеренна, что любое отклонение становится заметным. Вот взвизгнул пес Макарихи радостно. Утром это его приветствие никто и не заметит. Чего замечать? Сервал в школу с обходом ковыляет. Вот если Шарик утром промолчит, не поздоровается, тогда заметят, забеспокоятся старухи. Не может Сервал обход пропустить. А тут – днем! Да еще Юля рядом… А уж если еще и Макариха закандыбохается следом – это уж какое там неладно? Это совсем набат какой-то.
– Ну вот, успели, – открывая трясущимися руками замок, улыбнулся старик. – Еще отдышусь, поди, до них. Вы, Юлия Николаевна, свет включите и чайник поставьте. Хрен они нас врасплох застанут.
– Ой, а к чаю-то чего? – озаботилась Юля.
– Заварка есть, сахар есть… Конфеты там, – отмахнулся. – Да и не будут они… Холодно. Я уж хотел совсем на зиму все закрывать, – посмотрел на пол. – Анна Васильевна помыла после выборов. Сейчас натопчут, – покачал головой с сожалением. – Немытым придется в зиму оставлять…
– Да, поди, Бог даст еще теплых деньков, – попыталась ободрить его Юля.
Сергей Владимирович улыбнулся одобрительно, как будто пятерку поставил: спасибо, мол, на желании утешить. Обоим понятно, что минусовая температура уже из школы не выйдет до весны. А весной Сервал каждое утро будет открывать все окна, а вечером закрывать, чтобы просушить здание.
Видел Сергей Владимирович, как на выборах глава района его осматривал. Оценивал. Прикидывал, наверное, на что использовать можно. Хвалил: «Совхоз загнулся. Сколько предприятий в районе угробили в перестройку, сколько школ закрыто… Все по кирпичикам разобрано-разворовано. А в Чернушке школа – любо дорого, хоть завтра открывай». Ну и про него, Сергея Владимировича, что, мол, на таких земля держится… Герой, мол, патриот… Больше всего удивлялся, что электричество не обрезано. А чего там удивляться? Везде у Сергея Владимировича бывшие ученики есть. И в сетевом участке нашелся – Игорек Шабанов. Когда школу закрыли, приехали электрики, как раз Игорь с напарником. Покумекали в три головы, да и придумали совсем простенько: обыкновенный домашний счетчик в школьном складе нашелся, установили его в кочегарке, оформили документы на соседний адрес. Там дачники живут. Игорек тумблер сделал. Летом дачники к счетчику подключены, зимой – школа. Оплата – копейки. Только лампочка над дверью по ночам. Сервал платит исправно. Дачники довольны: школу проверяют каждый день – и дача под присмотром. Летом, наоборот, с их фонаря двор школы тоже освещается. И ночи короткие. Электричество вроде и не нужно. А сетевики хоть и бывают изредка, так дальше трансформаторной будки сроду не заезжают. Общий расход с оплатой совпадает, значит, никто электричество не ворует. Должников тоже нет. Если опора какая заваливаться начнет, Сервал раньше проверки достанет звонками.
«А ведь даже не спросил, кто оплачивает, – подумал директор. – Что ж ты не удивился, что счета тебе не приходят? Или плохой ты хозяин, Андрей Иваныч, – едешь на объект, не ознакомившись с документами, или хитрый – не спросил, потому что невыгодно тебе спрашивать».
За такими мыслями и застали его гости. Лица все незнакомые. За двадцать-то лет никого почти из прежних людей в районных кабинетах не осталось. Только глава территории – Оксана Игоревна – знакома, конечно. Она и позвонила, что глава района пожаловал и сейчас выезжают вместе в Чернушку.
Андрей Иванович Мирошнев остановился посреди фойе за несколько шагов перед Сервалом, развел руки, как будто подойти и обнять собрался:
– Ну, вы всегда на посту! – Повернулся к свите. – Вот старая гвардия! – Дескать, учитесь.
Свита всячески одобрительными кивками, улыбками и шутливыми ложно скромными возгласами «Куда нам?» выразила свой восторг и согласие.
– А мы, Сергей Владимирович, хотим вахтовиков в вашей школе разместить. В Мурашах промкомбинат строить будем.
Сергей Владимирович сразу представил прелести такого соседства. Ужаснулся: «Веселую старость девкам устроил. Лучше б растащили, как у всех».
– Это школа, Андрей Иванович. Под общежитие не дам, – сказал тихо, но твердо, даже с вызовом.
Глава района продолжал улыбаться, но улыбка его отделилась от глаз. Глаза как-то остановились, не понимая, что же им делать: удивиться, возмутиться, раздавить…
А свита отреагировала мгновенно. Застыла. Как?! Что это?! Зачем?! Они не могут говорить вот так, а он может. В их оцепенении смешались удивление и восторг, недоумение и ненависть, ошеломление и испуг.
– Ну как вы можете не дать мне государственное здание? Оно же на балансе района стоит. – В голосе главы было искреннее недоумение, за которым слышалось: «Ты дурак, что ли?»
Свита одобрительно забормотала. Из-за спин послышались голоса старух, дотелепавшихся мало-помалу в полном составе:
– Чего там у вас стоит?
– С ваших балансов все давно лежит.
– Все ухайдокали: ни магазина, ни клуба, ни фермы…
– Ага. Школу еще не добили…
Свита невольно распалась по обе стороны от старух, а те стали продвигаться вперед к начальнику с каждым словом, раз пространство освободилось.
– Подождите… – Глава запнулся на мгновение, подбирая в уме слово для обращения («бабушки» нельзя, «дамы» смешно, «господа и товарищи» еще смешнее), но этого мгновения ему хватило, чтобы понять невыгодность обстановки и сменить тактику. – Подождите, женщины. Сергей Владимирович, давайте по-доброму все обсудим.
– В коридоре доброго разговора не бывает. Милости прошу ко мне в кабинет.
Свита опять ошалела: ну борзой старикан. А старухи хоть и успокоились немного, но вслед уходящим продолжали не то стращать, не то себя подбадривать:
– Ничего. От бандюков отбивались, а тут-то…
Помолчали. Наверное, задумались, почему им начальство легче бандюков кажется. Переговариваясь вроде бы между собой, но для ушей свиты, завели речь о том, что даже если милиция приедет, стрелять не имеет права, а они костьми лягут, с голоду и холоду сдохнут (а чего им уже за жизнь-то цепляться, пожили свое), но чужаков не пустят. Да лучше разберут сами…
Свита сбилась в кучку. Молчала. Вышла Юля:
– А у меня чайник вскипел. Давайте чайку попьем. Согреемся. Холодно же.
Свита замялась. А вдруг не договорятся там, в кабинете, а они чаи гоняют с мятежной деревней? Отказаться – а вдруг опять же не угадают… Им и смешно было, что, как придурки, перед старухами не знают как себя вести, и непонятно, и дико, и что-то давно забытое будоражило.
– Цирк какой-то, – прошептала самая заметная тетка.
Бабка Селезнева спохватилась:
– Точно! Я ж пирогов принесла, – протянула вперед большую авоську. – Хотела уж по гостям идти, а смотрю – все в школу. Ну, думаю, и хорошо. Сразу все вместе и помянем Петю-то моего.
Старухи заахали: точно ж год сегодня, как Петя-то ушел. Из свиты кто-то было попробовал отказаться, но Макариха урезонила:
– Негоже это, от поминального отказываться.
Так сказала, что никто перечить не решился.
А в кабинете директора уставший приводить доводы глава района уже просто так, совсем безнадежно спросил:
– Сергей Владимирович, ну зачем вам все это?
Сервал посмотрел на него долго, как бы оценивая, надо ли объяснять, поймет ли… Вздохнул и решил попробовать:
– Ты фильм «Государственная граница» помнишь? Серию про 41-й год?
– Это где боец в конце пограничный столб вкапывал?
– Ну да. Лейтенант Карпухин. Немцы валили столб, а он его снова ставил…
– Ну? – кивнул глава, даже не заметив, что с ним разговаривают как с учеником, на «ты». – Видел.
– Так вот… Я ничего не понимаю, Андрей Иванович. – Сервал снова перешел на «вы». – Не понимаю, что и почему сейчас происходит. Не понимаю, как так могло все легко порушиться… Кто враг? Что за война? Я не понимаю… Но я понимаю, что я тот лейтенант. И вот это (показал в окно на деревню) – моя застава, а вот это (ткнул пальцем в пол) – мой пограничный столб.
Мирошнев вытер лицо ладонью от нереальности. И дело даже не в том, что старик прям раритет какой-то. Тихо приходило осознание, что вот он есть, совершенно реальный, и с ним действительно ничего не сделаешь, потому что он… И Мирошнева больно резануло, он аж подскочил и навис над стариком:
– А я при таком раскладе, значит, фашист?
Он смотрел в глаза Сергея Владимировича и постепенно успокаивался. Не было в них ни вражды, ни ненависти, даже веселое что-то появилось. Сервал поднял палец:
– Заметьте… Не я это сказал…
И они оба захохотали, настолько точно был скопирован Велюров[1].
А дальше без слов понятно, что бутылочка из сейфа дождалась свободы. Только открыли, разлить было собрались, Юля с пирогами и чаем пожаловала от общего стола. Вроде причины отдельно в кабинете сидеть не осталось. Спустились к народу. Помянули раба божия Петра. Проводили гостей.
– Ну вы ж у меня алкашки, оказывается, – делано удивлялся Сервал, закрывая школу.
– А ты думал, с тобой, хрычом, не пьем, так и с главой фарт пропустим? – задорно подбоченилась Макариха.
– Да конечно! – всплеснула руками Юля. – Это ж у него карьера бы не сложилась: с Макарихой не пил!
Старушки захихикали, вспоминая, кто когда и по какому поводу последний раз пропустил рюмашечку. Шли по деревне, галдели, как школьницы, в который раз заново проговаривая сказанное в школе, передразнивая друг друга и подначивая Сервала. А он поспешал между ними, благостно улыбаясь: «Отбились, кажется, да и девкам моим месяца на два впечатлений хватит, хоть ворчать друг на друга не будут».