ФортепианоРассказ
Мотопутешественник, писатель, автор документального кино.
Родился в 1971 году в Южно-Сахалинске.
Окончил Владимирский технический университет. С 2013 года пишет книги и рассказы о своих путешествиях: «Русские байки. Вокруг света на Harley-Davidson», «Ралли Родина. Остров каторги», «Дервиши на мотоциклах. Каспийские кочевники», «Шотландский ветер Лермонтова», «Дихроя. Дневники тибетских странствий», «История мираксздания».
Предчувствия мрачного ритмы тревожные
В мир очарованный грубо врываются…
Тишина – синоним пустоты.
Ее часто путают с моим вторым именем Piano, что в музыкальной терминологии означает «тихо». Это возможно понять, когда я звучу. Но мои клавиши давно не согревались виртуозными пальцами музыканта.
Кто я?
Струнная одежда клавишного механизма со сложной системой рычагов, передающих усилие от музыканта через 88 клавиш к молоточкам, удары которых по струнам производят звук.
Но так говорить обо мне – это как рассказывать о композиторе, описывая его анатомию.
Попробую по-другому.
Ноты мертвы без звука, и мое звучание переворачивает труп партитуры, чтобы она посмотрела на небо.
Но теперь все желают пандемии.
Закрыв уши локдауном, они оставили меня в одиночестве в храме с куполом в форме полушария, стоящем на берегу горного озера так, что вместе с его отражением в воде образуется форма шара – самая совершенная.
Покрывало вязкой тишины в нереальном здании воздушной архитектуры с колоннами из благовоний и табачного дыма. Эти колонны, освещаемые световой симфонией, подвижны, растекаются и вновь собираются. Это переменное здание текучее, как и музыка.
Но музыка осталась лишь в моей памяти и воображении.
Дивные видения вибраций причудливых тембров вызывают ощущения глубокого погружения в миражи идеальных пропорций и пространства красоты.
Меня влечет мастерство композиторской звукописи, ведущее своей кистью по канве тишины.
Трудно выразить тишину реальности языком искусства без погружения в сновидение, в котором музыка и текст становятся его дешифровкой, трансформацией пиано в форте, букв – в ноты, партитуры – в музыкальный акт.
Предчувствие перемен всемирного масштаба витает в воздухе. Вряд ли даже самые осторожные пессимисты могли год тому назад предположить, что этот всплеск культурной энергии увенчается страшной мясорубкой пандемии.
Ковид стал «мистерией», исполняемой всем человечеством, а ремарка в ее партитуре «Еп delire» означает «играть в исступлении».
Какофония человеческой популяции заполняет все регистры, звуча в басах, подобно мощным и гулким большим колоколам, а вверху – подобно малым, и внезапно перезвон обрывается пронзительным аккордом панической апатии.
И в этот момент старые жанры искусства разлетаются привидениями, а новые не в силах принять твердую форму, в которой фантастические, «неземные» звуки рождают представление не то о «первозданном хаосе», не то об отзвуках каких-то неведомых космических миров, отражают невольный смутный трепет…
Многоголосия сновидения на миг сменились тишиной, а затем проявились в прозрачных «взлетах» и нежно «журчащих» трелях, которые устремились ввысь и там замерли…
Он сопротивлялся пробуждению, цепляясь за струны – остатки сна, скрывающиеся под крышкой ночной тишины.
Закурив папиросу, взглянул на партитуру, лежащую на краю клавиш. Ноты на листах вздрагивали в свете до половины сгоревшей свечи.
Небольшого роста, с маленькой бородкой и закрученными вверх усами, он был одет тщательно и элегантно. Своим видом он нередко разочаровывал тех, кто ожидал найти в нем нечто соответствующее грандиозности его творческого замысла. – Надо, чтобы получилась форма, как шар, совершенная, как кристалл, я не могу закончить раньше, чем почувствую, что шар есть, – выпустив клуб дыма, проговорил он, обращаясь то ли к фортепиано, то ли к исписанной нотами бумаге. На ней пестрели сложные выкладки вычислений количества тактов, планы тонального развития, подчиненные только ему ведомому принципу с безукоризненными деталями графического изложения музыки. В этом было его понимание значения внешнего вида нотного текста.
Он вновь задумывался над трудностями, встающими на пути к реализации его замысла. Это были прежде всего вопросы способов записи многообразных художественных средств: речи, шепотов, танцев, движений, жестов и даже взоров. Он стремился зафиксировать все с абсолютной, математической точностью, поскольку малейшая неточность может помешать достижению необходимой гармонии.
Он взглянул в окно своей однокомнатной квартиры, обстановка которой пыльной голограммой отражала застывшую советскую пышность хрущевки преподавателя музыкального училища.
Темнота за окном возвращала в исчезающий навсегда сон. Света в городе не было уже два дня. Декабрьский снегопад включил локдаун в электрическую зависимость людей.
Ритмичный звук генератора черной громадины тюрьмы, застывшей на противоположном краю пустыря, наполнял тишину тревогой, даря тусклый свет в мерцающих окнах камер, распределяя ее обитателям надежду.
– В музыке мы являемся заложниками времени, я сумею преодолеть и остановить его. – Бормоча свою мантру, он опустил руки на клавиши фортепьяно.
В дверь постучали.
Взяв подсвечник с инструмента, он побрел в прихожую.
– Кто там? – глядя на блуждающие тени на потолке, спросил он.
– Служба судебных приставов. Мы за пианино. Изымаем за долги по ЖКХ. Решение суда вам отправлено в мессенджер госуслуг, – деформируя реальность, прошумел бас из повседневности.
Проверить он не мог по причине разряженного телефона в безэлектрическом настоящем.
Не имея больше энергии для внутреннего счастья, он отворил дверь.
Нонна Гудиева
Дневник стажераРассказ
Архитектор. Живет в Москве. Печаталась в журнале «Знамя» альманахе «Пашня» сборнике рассказов «Сказки за елкой» финалист конкурса «Дама с собачкой. XXI век» «Твист на банке из-под шпрот».
28 ноября
Я просыпаюсь от луча солнца, вспыхнувшего в сонном сознании, и на несколько минут пытаюсь затянуть время, откладывая полное пробуждение. Я чувствую ветер – надо мной раскачивается веер пальмы, ее ствол пробил деревянное перекрытие потолка и устремился дальше, к небу, оставив мне в утешение несколько веток.
На стене от сквозняка раскачивается портрет с треснувшим стеклом, видимо, бывшего хозяина квартиры. Мужчина в пиджаке, в нижнем углу рамки штамп фотоателье – «Силуэт, 1978 год». На вид мужику под сорок, упитанный, глумливо улыбается. Кто он, смотрящий мне прямо в глаза, из своих семидесятых?
На окно, взрывая воздух, хлопая крыльями и стуча о жестяной подоконник клювом, садится птица.
Надо валить из этой квартиры, поворачиваюсь спиной к портрету, чужой взгляд прожигает меня через расстояние в сорок лет…
Спускаюсь на этаж ниже, потом еще ниже, но и там никакого успокоения, наконец, выхожу наружу.
Улицы в поселке еще сохранились, на одном из домов видна табличка с адресом, входы в подъезды заколочены, на разрушенных тротуарах – ржавые остовы машин, облезшие чугунные ванны.
Природа возвращает себе свое, прячет подальше от глаз мертвые скелеты зданий, деревья прорастают сквозь окна и крыши домов, растения пожирают город, одичавшие розовые и голубые гортензии украшают этот страшный пейзаж.
В пустых квартирах ветшают книги, одежда, детские игрушки, на балконах сушится белье, которое никто никогда не снимет, – везде старые вещи, брошенные хозяевами в спешке, с несбывшейся надеждой на скорое возвращение.
Раньше, до войны, это был лучший поселок в районе, но во время осады, длившейся больше года, из поселка ушли все жители – остались только старики и те, кто не смог покинуть свой дом, около сорока человек.
Чужих здесь не любят, да и за что нас любить – добраться в поселок непросто, и бывают здесь только заезжие фотографы и такие, как я, сталкеры, любители «заброшек».
Мне бы хватило суток – сфотографировать пустые улицы, заночевать, и обратно, домой, в город, но в день моего приезда с гор сошел сель – и теперь я отрезан от цивилизации.
Я живу здесь уже неделю, местные меня кормят, и на том спасибо, а я только рад, это настоящее приключение. Через пару дней оползень сойдет, и я выдвинусь обратно, домой.
Мне немного одиноко, местные заняты своими делами, и, кроме них, живые существа здесь – стаи диких котов, но и они не особенно меня любят, хотя вечером приходят к моему подъезду в поисках еды.
Меняю квартиры каждый день, дом заливает дождями, и коты следуют за мной. От них не скрыться, хотя я запираю подъезд, к двери квартиры приставляю стул, закрываю окна. Но только стемнеет, как за дверью начинается возня, визг, шорохи, они скребутся, шипят, не очень-то это приятно. Как они пробираются ко мне, ума не приложу, мне кажется, они лазают по стенам. Я подхожу к двери, прикладываю ухо, слышу их дыхание, они царапают дерматин, а недавно я увидел, как в замке провернулась ручка… Хотя, казалось бы, что в этом такого, всего-навсего коты…
8 декабря
Это была непростая неделя, ливни шли потоком, каждый день. Дорогу в поселок закидало так, что не пробраться, камни, осколки скал, стволы деревьев. Зима наступила мгновенно: только вчера была теплая осень – и вдруг снег и дожди.
Я сблизился с местным, Генкой, он говорит, что такие завалы возможно расчистить только весной. Начинаю потихоньку осознавать, что могу зависнуть здесь на месяц, а то и больше. Первые дни мне казалось даже забавным жить одному в целом подъезде, а теперь, с приближением сумерек, становится все неуютней.
С трудом пишу – туманы здесь такие, что на расстоянии вытянутой руки ничего не видно, зато слух улучшился.
У жителей поселка есть пасека, молоко, фрукты, не пропаду. Только ночью немного не по себе, у местных котов появился предводитель, и вот его я по-настоящему боюсь, у него глаза человечьи, наглый и злой, смотрит на меня внимательно, изучает…
Меняю квартиры каждый день, дом заливает дождями, и коты следуют за мной. От них не скрыться, хотя я запираю подъезд, к двери квартиры приставляю стул, закрываю окна. Но только стемнеет, как за дверью начинается возня, визг, шорохи, они скребутся, шипят, не очень-то это приятно. Как они пробираются ко мне, ума не приложу, мне кажется, они лазают по стенам. Я подхожу к двери, прикладываю ухо, слышу их дыхание, они царапают дерматин, а недавно я увидел, как в замке провернулась ручка… Хотя, казалось бы, что в этом такого, всего-навсего коты…
19 декабря
Пообвыкся, помогаю Генке, соседу, в его основном промысле – добыче кирпича. Город строился в пятидесятых пленными немцами – работали качественно. Мы с Генкой выбиваем из стен целые кирпичи, чистим их. Весной продадим. Неплохой бизнес.
Только коты мешают, они охотятся на меня, ночью подступают все ближе и ближе.
Никакие замки не помогают, как только я засыпаю, они появляются у меня в квартире и хозяйничают, как дома. Их много, но я не могу их пересчитать, и сделать с ними ничего не могу, мне хочется вскочить, заорать от ужаса, но я почему-то продолжаю лежать. Я хорошо вижу огоньки их глаз, они светятся в темноте, коты ходят по моему телу, их тихое дыхание щекочет мое лицо, страшно пошевелиться, ведь в любой момент они могут выпустить когти. Они не похожи на наших, домашних кошек, а гораздо больше и длиннее, с короткими, обрубленными хвостами. Квартира заполнена котами, они забираются на шкаф, на столы и стулья, все исследуют, заглядывают в углы, и так до самого рассвета. Утром, когда я просыпаюсь, то стараюсь найти их следы – но ничего нет, ни шерсти, ни опрокинутой банки, даже остатки ужина в тарелке нетронуты. Ладно, завтра подумаю, что с этим делать…
25 декабря
Сегодня ночью был сильный ливень, дверь от сырости разбухла так, что заклинило замок, ни нож, ни топорик не помогли, пробовал выбить ее плечом с разбегу, но дверь оказалась крепкой, даже не шелохнулась. Как ни пытался открыть, не смог, а пора было идти на работу, добывать кирпич. Я открыл окно – третий этаж, высоко, стена моего дома целиком заросла вьющимся девичьим виноградом, багровые листья облетели, обнажив паутину тонких стволов.
Я влез на подоконник, присел, оттолкнулся руками, оторвался и, собрав в прыжке всю силу, полетел вниз. Падая, на мгновение я почувствовал себя невесомым, этих секунд оказалось достаточно, чтобы я успел сгруппироваться.
Позвоночник у меня стал гибким, в полете я цеплялся за ветки и, перехватывая их руками, спустился на землю. Это оказалась так легко, что я решил и обратно, после работы, залезть в квартиру по стене, через окно.
31 декабря
Вечером начал собираться к Генке – договорились, что Новый год будем праздновать у него.
Помылся, оделся в чистое, жаль, нечем постричь ногти, они выросли огромные и упираются в подушечки ладоней.
Пока искал ножницы, услышал противный писк – пришла мышь, а раньше ведь их не было, это впервые.
Я опустился на пол, на колени, и стал терпеливо ждать. Мышь шуршала за плинтусом, показывая хвост, но я замер, не подавая признаков жизни. И тогда, она, дурочка, вылезла и помельтешила в центр комнаты. Я мгновенно вскочил на стол и уже со стола, сверху, набросился на мышь и перегрыз ей хребет. Мышь оказалась вкусной – выел ей печень, сердце, а к Генке не пошел. Хорошо Новый год начинается…