Лилия Шелест
Родилась в 1966 году в Воронеже. Живет и работает в Москве. По специальности педагог и психолог.
Выпускница нескольких курсов школы писательского мастерства CWS. Публиковалась в электронном журнале «Пашня».
Островок
Девчонке Оле с проспекта Мира.
Пусть тебе повезет.
Уже под утро снежок пошел, белый-белый. Летел себе и летел, не нарадуешься. И если смотреть на него прямо в небо, будет казаться, что не он, а ты навстречу ему летишь.
Отрываешься от земли и летишь. А он касается лица, тает и каплями стекает по щекам, слепит глаза, а ты смахиваешь его рукавицами, и все равно не видишь, куда летишь. Небо темное, не разглядеть. А если и разглядишь, то что там, кому известно?
Еще не рассвело, седьмой час только. У эстакады на светофоре почти никого. Редко-редко кто-нибудь проедет по делам, а остальные спят еще. И правильно, день сегодня особенный, как палочка-выручалочка, – если не успел сделать самое главное или, наоборот, ошибся – еще есть время, а вдруг?
Потому и будут мчаться, обгонять друг друга, сигналить на перекрестках, проклинать пробки, давать себе и другим обещания, что уж в новом-то году – точно, и втайне друг от друга верить в Деда Мороза. Правда, не в этого, который только что проехал мимо за рулем, а в того, со старой детской фотографии. И хорошо, что он был.
На перекрестке, прямо у светофора, есть островок. Летом тут газон, трава зеленая, аккуратно стриженная. Ни дерева, ни кустарника, ни клумб – только трава. Наверное, чтоб обзор ничем не закрывать. И если едешь тут пораньше, часов в шесть утра, как раз на этом островке можно увидеть девчонку-подростка, каждый день. И не важно, лето или зима, дождь или снег, она всегда тут. Если честно, не сразу и поймешь, что она не пацан. Походка быстрая, уверенная. Идет так, как будто ничего не боится, как будто самая везучая на земле.
Когда красный, она успевает одной-двум машинам фары протереть. В одной руке – омывашка по сезону, в другой – скребок для стекла. Большинство сигналят, отойди, мол, но иногда ей везет. Вон она, и сегодня здесь. Хорошо, что не так холодно, и пусть ей повезет.
А пока машин нет, прыгает, чтоб не замерзнуть, тянет шапку на глаза и капюшон потуже. Пробирает, видать все-таки, да и куртка у нее – не на мороз. Увидала тень свою в дорожном знаке, машет ей рукой. А теперь вот ловит с неба белые пушистые комочки. Они скользят с неба и тихотихо ложатся на дорогу, а когда на светофоре зеленый и мчатся мимо – они вихрем вслед, но не успевают, отстают.
И сейчас красный – два китайца и «ауди». Бегом к ним.
– Эй, пацан, держи! С Новым годом! – Из окна «ауди» ссыпали мелочь в замерзшую ладонь.
– И вас с Новым, я вообще-то не пацан.
А кому это интересно? Уехали.
В этот раз китаец тормозит. Окно вниз.
– Не надо мыть, мальчик, так возьми! – Девушка торопится, сотку протягивает.
– Спасибо. – Деньги в карман, а самой смешно, почему пацан-то, хотя шапка отцова, может, из-за нее.
Четыре, три, два, почти зеленый, уже сигналят, а девушка все ждет, вдруг голову поворачивает и кричит:
– Как зовут?!
Девчонка растерялась, варежку в снег уронила:
– Вика! Вика я! – Не успела, уехали.
И машет вслед. Женщины добрей, спасибо вам.
И сразу теплей. В этот раз повезло. В этом деле главное – не ждать. Просто верить и мечтать. Эту примету Вика уже выучила. Вот как начнешь на каждый красный дергаться и надеяться – все, мимо. Проверено, только так и срабатывает.
И Вика мечтала, что заживут они с матерью счастливо, как другие. Мать на работу устроится, а она в школу вернется, а то НС уже приходила, ругалась, говорила, что из школы выгонят. А к лету денег накопят, и к бабушке. Она недавно письмо прислала, спрашивала, как они. И Вика соврала, сказала, что хорошо.
А все же холодно ей, хоть виду не подает. Потопталась на месте, попрыгала и, пока машин мало, помчалась на заправку греться, там сегодня тетя Лена, она добрая. А лучше бы сразу домой, ботинки сушить, а то ноги промерзли совсем.
Пока на заправке никого, тетя Лена выкладывала на прилавок сосиски в тесте, увидела Вику, руками всплеснула.
– Вика! Ну, ты шутишь! Мать твоя куда смотрит? Сегодня Новый год, ты сегодня хоть могла выспаться?
– Здрасте, теть Лен, да я на часок.
– Знаю я твой часок. Садись, поешь, вон свежие привезли только.
– Спасибо, хотите я вам тут полы помою?
– Не надо мне ничего, детский труд запрещен, матери своей скажи.
Вика засмеялась и с полным ртом что-то ответила, отогрелась, шапку сняла.
Тетя Лена задумчиво кивнула, внедорожник как раз на третью колонку встал, вышел, в начищенных туфлях, по карманам похлопал, «карту-то взял?». Что толку с этих карт. С бумажными – нет-нет да и перепадало раньше, а теперь что? Вон и у нее теперь – так.
А она выскребала уже ложкой из бумажного стаканчика остатки молочной пены и на светофор поглядывала. Посидела еще немного, ботинки перевязала, шапку, надела – пора.
– Спасибо, теть Лен, пойду я, с наступающим.
– И тебя.
И тихо-тихо, скорее, для себя:
– Живи свою жизнь, не материну.
И ему:
– Доброе утро, слушаю вас.
А потом Вика в «Пятерочку», а тут уже не протолкнуться. Оно и понятно, все спешат, у всех свое. Она в карманах порылась, листок где-то был, там все записано, чтоб не забыть, она готовилась: три картошки, два мандарина, банку зеленого горошка, десяток яиц и провансаль, его точно надо, надолго хватит. И хлеба.
– Вика!
Она обернулась – Димон с матерью.
– Че тебе? Спешу я. – И матери: – Здрасте, теть Вера, да не, все хорошо, да я болела просто, после Нового года пойду, и вас с наступающим. Вике хотелось избавиться от них побыстрее, а Димон все за ней.
– Да, че тебе?
– Вика, да подожди ты, не уходи. Я это, мне сказать тебе надо.
Она обернулась, он мнется, не уходит.
– Ну, говори, давай.
– Я разговор услышал.
– Че за разговор, Димон? Некогда, правда.
Молнию на куртке вниз – духота.
– На днях за рюкзаком в класс зашел, там ЭнЭс с завучем были…
– Дима, выходим! – Мать была недовольна, что он с ней разговаривал. – Пошли, давай!
– Да ты иди, мам, я скоро. Я услышал, что документы собирают, хотят мать твою родительских прав лишить. А тебя, ну, в общем, Вика, если у тебя никого нет, то тебя могут в детский дом.
– Какой детский дом, ты че? Она пить бросила, все нормально у нас. Ты иди, мать ждет.
Кассирша взвесила каждый мешок, проверила, а то вдруг.
– Все у тебя? Товары по акции, шпроты, кофе растворимый?
– Нет, не надо.
Денег не хватило, пришлось горошек оставить. Один мандарин из рукава вместе с листком она незаметно сунула в карман, остальное оплатила – и быстрым шагом на выход, оттуда за поворот, потом на перекресток, а там – через дорогу, и все. Тут до дома недалеко. Со злости она почти кричала: «Какой детский дом?! Че прикалываются? Она слово дала!»
А потом уже у дома остановилась, на окна глянула. Зашла в подъезд, ботинками о лестницу погремела, между первым и вторым постучала о решетку на окне, чтоб снег в дом не тащить. На всякий случай проверила – почты нет. Постояла еще, подумала, зачем психовать раньше времени: раз мать обещала на Новый год дома быть, значит, будет. Между третьим и четвертым хорошо была елка видна в сквере. Села на ступеньки, шапку стянула, лицо вытерла, решила, что матери про разговор с Димоном сказать надо, пусть в школу сходит, попросит. Вдруг дверь внизу хлопнула. Вика вздрогнула, и сердце в такт – ту-дух, – тихонько встала и неслышно пошла.
Матери дома не было. Взяла с холодильника листок: картошку, колбасу и вареное яйцо, нарезать кубиками. После этого добавить одну столовую ложку зеленого горошка. Горошек она пропустила, на него не хватило денег, зато были целых два мандарина и репчатый лук. И ниже было написано и подчеркнуто – чтоб не текли слезы, нужно промыть нож холодной водой. И еще добавить соль и майонез по вкусу. Этот рецепт Вика писала под диктовку бабушки. Было уже полвосьмого, а матери не было. Попробовала – решила досолить, и пусть настаивается. Она знала, думать о плохом нельзя, нужно верить и ждать.
Вспомнила, что где-то на антресоли елка была, отец еще покупал. Ей так хотелось мать обрадовать – Новый год все же, решила полы отмыть или хотя бы промести.
Чисто-чисто стол протерла, клеенку с лимонами постелила, чтоб празднично. И вазочку для хлеба. Две вилки. Они без ножей. Мать ее говорила, что баловство это все, что люди они простые. Да ей и все равно, да и зачем, главное – чтоб в душе. Да где ж она, в самом деле, люди-то вон за столом уже. Вика огляделась, веник сполоснула, о край ведра постучала.
Кухня готова, сейчас в зале промести – и за елку, а то нарядить времени не останется. Диван ее перестелить и постельное поменять. Все-таки Новый год, все как у людей.
А сама себя торопит – быстрей давай! Коробка с игрушками на антресоли в самом углу, пока доставала ее, чуть не полетела с табуретки. А в коробке, как оказалось, чего только нет. Вика помнила, как мать раньше вместе с игрушками на елку конфеты вешала, а она их потихоньку ела и фантики в форточку выбрасывала. Теперь ей было смешно.
А еще вспомнила, как-то ночью увидела, что у матери свет горит, вышла. А она сидит, не пьяная. Альбом с фотографиями на коленях. И одну фотографию ей протягивает. Там Вика маленькая, а отец обнимает их. В саду у бабушки. На матери платье синее и губы накрашены, улыбается. А в чем отец, она не запомнила. Она искала ее потом, не нашла. А мать сидит, из стороны в сторону раскачивается, отец, говорит, умер, из тюрьмы сообщили. Вика ушла тогда в свою комнату, заплакала, а мать на кухню, бутылку достала.
Обычно мать на елку не только игрушки вешала, но и памятные вещи. Вот летающая тарелка, Вика ее в третьем классе делала, помялась, правда. Ее Вика вниз повесила, не нравилась она ей, а мать берегла. Космонавта в центр – он из материного детства. И белку на прищепке тоже. Шары – на почетное место. Особенно синий. Мать любила рассказывать, что, когда Вика маленькая была, увидела свое отражение в нем и истерику закатила, испугалась, себя не узнала, думала, там рыба. Всем смешно было.
Почти со дна коробки она вытянула бусы и повесила специально для матери, на видное место. Мать любила рассказывать, что беременная носила их. И отцу улыбалась. Выглянула в окно – там никого.
А как-то, Вика маленькая была, пошли они с матерью в магазин. Зима была, снега много, наверное, под Новый год. Мать купила шары разноцветные. Они были просто мечта. Вика вцепилась в кулек, чтоб самой нести. Мать ругалась, что упадет, разобьет, а она – в слезы, орать на весь магазин. Ну и понесла. А идти трудно было, валенки в снегу застряли. Споткнулась – и прям на кулек.
Ну вот вроде все. Елка была готова. Правда, вату, снег, типа, она не нашла. Наволочкой прикрыла. И сюда же на блюдце под елку два мандарина положила. И дождь на занавеску. Вот и все. Теперь было – все. На дне коробки она увидела шар разбитый, его уже не повесить, обрывки снежинок, железные держалки с нитками от старых игрушек. И листок. Вика чуть не выкинула его. Тетрадный, пополам согнутый. А когда развернула – все поняла. На нем красным карандашом материной рукой было написано:
С наступающим 2019 годом! Пусть он принесет счастье в наш дом! Тебе, Ленечка, работу новую, ты не пей только, все наладится. А Викусе на отлично закончить четвертый класс.
Так с запиской в руках и легла на материн диван. Музыка орала вовсю, а она застыла. Такие записки с пожеланиями на следующий год мать писала втайне от них с отцом. Когда разбирали елку после Нового года, на дно коробки их прятала. А через год – сюрприз, пожелание было готово. И вот оно. На столько лет опоздало.
До наступления Нового года осталось полчаса. Вика достала из шкафа платье ее шелковое. На диван положила. И босоножки белые, на каблуках. Влажной тряпкой протерла, рядом поставила. Пусть наденет, красивая она.
Те, кого ждут, еще могут прийти. А те, кто дождался, еще смогут выскочить к ним на улицу, чтобы вместе бабахнуть фейерверком. А потом вместе загадают по секрету друг от друга самое важное желание. У Вики оно было уже готово. Осталось только ждать.
Она была почти уверена, но так, на всякий случай, выглянула в окно. Двор был пуст. Те, кто спешил, уже были все по домам и тоже думали, что бы еще важного сделать в эти полчаса. Наверное, что им пора на кухню за шампанским, пока их дети носятся по комнатам и повторяют стихи для Деда Мороза. Неужели они и правда верят?
Ей не сиделось на месте, в голову лезли слова Димона, что если у нее больше нет родственников, то ее могут в детский дом. Ей стало душно.
На улице кто-то проорал «С Новым годом!», а в ответ – женский смех. Викино сердце стукнуло невпопад, но ошиблось, то была не она. Открыла форточку и высунулась почти наполовину, набрала в легкие морозного воздуха и во все горло послала Димона, а потом уселась на подоконник и уставилась в окно. Оставалось, наверное, уже минут двадцать. Она знала, что безвыходных ситуаций нет, выход всегда есть, его нужно только найти. И она искала. Грызла ногти и искала. Но уже почти знала – чуда не будет.
А потом спрыгнула с подоконника, прошлась взглядом по комнате, задержалась на школьном рюкзаке, увернулась от настенных часов и вдруг поняла, что в тех комнатах, где должна быть мать, праздник готов, только ее нет. А в ее комнате она есть, а праздника нет.
Прямо в тот момент во дворе грохнул фейерверк. От неожиданности Вика вздрогнула и выключила свет, чтоб было видней. За окном разноцветные стрелы разрезали дом напротив, взметнулись в небо, вспыхнули шарами и осыпались звездами в снег.
В том доме, наверное, уже протерли бокалы, поставили шампанское на стол и сделали телевизор погромче, чтоб не пропустить. Вика подумала, что, может, уже пора выложить в тарелку оливье и нарезать хлеб, но потом все-таки решила подождать. Это всего пара минут, а на кухню и в зал выходить не хотелось, что там ей одной, уж лучше тут.
Зачем глядеть на часы, когда и так понятно. Она убрала все ненужное с письменного стола и передвинула в центр новогодний светильник. Стерла ладонью пыль со стеклянной колбы. Этот светильник у них был давно. Пальцы сбоку нащупали клавишу. Щелк – и вдруг над маленькой каруселькой загорелся свет, и заиграла музыка, сдвинулись с места и поехали по кругу шесть разноцветных лошадей. Снизу подул воздух и стал поднимать вверх маленькие шарики. Свет в колбе понемногу разгорелся, осветил лошадей, и они помчались быстрей. Их блестящие пластиковые гривы развевались шелком, а навстречу им летел самый настоящий пенопластовый снег.
Большие тени от маленьких лошадей скользили по стенам комнаты, и Вика свободно и легко кружилась вместе с ними под карусельную музыку.
Через мгновение миллионы фейерверков взорвали темное небо и осыпались миллиардами звезд. Так и наступил Викин Новый год.
Во сколько вернулась мать, Вика не услышала, то ли спала крепко, то ли вошла мать тихо. Не услышала она ни как щелкнул замок, ни как дверь хлопнула. А только услышала, как кулаком по столу била и орала, что все суки, а потом затихла. Вика зашла на кухню, а она сидела за столом и ела салат, прям из кастрюльки.
В горле у нее так горячо стало, слезы потекли – плачет, а не слышно. А шары хрустнули и разлетелись по снегу синими стекляшками. Не собрать.
Всю ночь в небо летели салюты, загадывали желания, давали себе и другим обещания, что уж в этом-то году – точно, но к утру и они стихли. Как раз снежок выпал, белый-белый. Летел себе и летел, ни следов, ни грязи – чистота.
А потом, ближе к полудню, остановилась каруселька. Сама собой. И свет погас. Да он и не нужен был, рассвело уже. И пока не натоптали, самое время шаг было сделать, чтоб след остался, самый первый, на весь новый год.
Летом, кстати, на том островке куст посадили. Вроде и обзор не закрывал, а все же и не так пусто было. А тетя Лена сколько ни выглядывала, Вику там больше не видела. И пусть ей повезет.