Родился в 1967 году в Нижнем Тагиле Свердловской области. Окончил Свердловский архитектурный институт, Российскую школу частного права. Работал в разных регионах России в области управления. Сейчас живет в Москве.
Опубликовал рассказы в журнале «Пашня»: «Один день из жизни Саши П.» (2020), «Трофей» (2022), «Документ» (2024).
Когда качается небо
Трамвай гремит дверьми, дергается, скрипит, покачивается, разгоняется и вскоре весело стучит о рельсы. Мимо проплывают продуктовый магазин, плакат, напоминающий, что через полмесяца страна будет праздновать сорок шесть лет Победы. Вот-вот покажется длинный стеклянный фасад магазина «Салон для новобрачных», где к свадьбам брачующимся дают дефицит. Потом будет остановка. Дальше трамвай повернет налево к железнодорожному вокзалу.
Куда мы едем? Что она придумала? У нее не выпытаешь. Я так давно ждал этот день, переживал, даже задвинул выпускные экзамены. Я прямо болею этим днем. Не я первый, наверное, и не я последний. Но что мне до остальных? Я весь погружен в свои мысли о ней и о наших отношениях. Я много раз представлял, как это случится, но она все придумала так, как я не ожидал. Я уже смирился со всем и уверил себя, что мне, в общем-то, все равно.
Мы несколько месяцев вместе, а кажется, бесконечно давно. Мы очень близки. Так близки, как могут быть близки только родные люди. Да, мне должно быть все равно, куда мы едем.
Она сказала, что сегодня у нас настоящее первое свидание. Как это – настоящее? Это знает только она, а мне должно быть все равно. Я ко всему готов. Но… Это, конечно, не так. Чего себя обманывать? Я весь ожидание. Я перелистал в голове сотни картинок. Но она все-таки удивила, и вот теперь я сижу в этом пустом трамвае, думаю только о том, куда мы едем. На коленях у меня огромная черная сумка. Неудобная сумка, упругая, набитая будто поролоном, только сбоку что-то твердое неприятно давит в живот. И держать неудобно, и поставить нельзя – перегородит весь проход в трамвае. Зачем эта огромная сумка и что в ней?
Сегодня выходной. Яркое весеннее утро. Часов около двенадцати уже. Солнца много, оно не по-весеннему щедрое на тепло. Трамвай снова скрипит, поворачивает к вокзалу. Почти пустой салон наполняется суматошными солнечными зайчиками.
– Лена, а куда мы едем? – Я беру ее за руку.
Лена. Она рядом, прислонилась щекой к нагретому солнцем окошку, зажмурила глаза, улыбается. Я смотрю на нее. Любуюсь. Я могу просто смотреть на ее лицо и получать удовольствие. Длинные, почти черные густые ресницы – я всегда удивлялся: как они не путаются, когда она жмурится или часто моргает, если чем-то удивлена? У глаз, когда она улыбается, – короткие черточки. Пройдут годы, они превратятся в настоящие морщинки, и их станет больше. Очень красивых. Я это знаю наверняка. Я нарисовал кучу ее портретов. Разных. Веселых и задумчивых. Нижняя пухленькая губа всегда чуть навыкат, впереди, обыкновенно делает ее лицо озадаченным или обиженным по-детски. Очень трогательно. Сейчас она улыбается, вижу ямочку от улыбки на щеке.
Я вырос в переполненном заводами уральском городе. Хорошо учился, но был уличным мальчишкой, соблюдая все неписаные, но незримо действующие суровые уличные законы. Порой ходил по грани, но по-другому было нельзя, иначе перестанешь быть своим. Мы в компании жестко держались друг за друга, щеголяя дерзостью и холодной сдержанностью. В армии все пригодилось. И вот теперь. Эти «трогательно» и «любуюсь», эти «ямочки» и «губки». Рассказать парням – засмеют. Мне…
– А куда бы ты хотел? – Лена открывает глаза, лукаво смотрит на меня, щурясь одним глазом от наглого, лезущего сквозь широкое окно солнца.
– Да мне, в общем-то… – Я опять обманываю себя. Хорохорюсь.
– Мы же договорились: сегодня я везу тебя на свидание. – Лена придвинулась и зашептала на ухо, едва касаясь губами: – Настоящее. Наше первое настоящее свидание.
– Романтическое? – пытаюсь шутить я.
– Какое маленькое избитое слово, Саша. – Она отпрянула и чуть громче добавила: – Настоящее. Я же сказала. Не кино какое-нибудь и не кафешка. Все очень серьезно. – Она подмигивает и смеется.
Я слегка смущаюсь: как на это все реагировать?
Мы выходим из трамвая. Неужели все-таки железнодорожный вокзал?
Лена пропадает за билетами. Я стою у входа с этой огромной дурацкой черной сумкой. Мимо снуют люди, что-то жуют, курят, торопятся. Кто-то опаздывает. Ругаются. Но все понимают, почему они здесь, куда двигаются. Я один такой – случайный. И меня ведут куда-то, как безропотного ослика. Не знаю, хорошо это или плохо. Понимаю только одно – надо просто смириться.
Она приходит, и мы бежим на электричку. Вредная черная сумка мешает, бьет по ногам. На ходу пытаюсь забросить ее на плечо. Мы еле успеваем. Едем. Пробежка ей далась нелегко – розовые, почти алые щеки, пытается отдышаться. Но глаза переливаются, горят. Она увлечена, говорит о весне, о писателе Бунине, о собрании сочинений 1967 года, которое она все перечитала. О каком-то «легком дыхании». Я ее слушаю, молчу, не перебиваю. Слушаю и не слышу. Главное, что она рядом со мной, и она довольна – радость в глазах. Да и сказать-то мне особо нечего. Бунина я не читал. Слышал, конечно, но не читал. И не до Бунина мне сейчас. Правда. Чем дальше мы едем, тем больше я волнуюсь, плыву, как мальчишка. Мне не совсем уютно, но я должен соблюдать правила игры. Мы едем на северо-восток. Едем минут сорок. Хотя я совсем не слежу за временем и потерялся в названиях станций. Вдруг Лена встает и идет к выходу. Поезд начинает быстро сбавлять ход. Машинально бросаю взгляд на окно. Замечаю пустую платформу и зеленую табличку «о.п. 479 км». «Все, приехали, – стучит у меня в висках. – При-е-ха-ли».
Мы спускаемся с перрона, заходим в искрящийся снегом лес. Перед нами целый лабиринт фиолетовых тропинок. В городе две недели нет снега, а здесь время замерло. Лена смотрит на меня, как будто что-то выжидает, потом лицо ее меняется, нижняя губка еще больше выкатывается вперед, она выглядит как забывшая урок школьница, разводит руками.
Я все понимаю. Я понимаю, что дальше можно идти как угодно. Уверенность возвращается ко мне, я делаю шаг. Мы идем по хрустящим последним снегом дорожкам, под скрип сосен, галдеж ошалевших от тепла птиц. Тепло, как летом, даже жарко. Я впереди. Вокруг много ручьев и ручейков – лес громко и звонко бежит. Идти не очень-то и легко. Скользко. Я останавливаюсь, вдыхаю, мне кажется, что явственно пахнет березовым соком. Хотя как он пахнет – я и не объясню. Но для меня он пахнет сейчас вот так, как пахнет этот лес. И меня никто не переубедит. Я оборачиваюсь. Лена устала, но вся сияет.
– Что там? – киваю я на сумку.
– Два пледа, пуховое одеяло, – бодро рапортует она, задыхаясь. – Термос на два литра. Чай. И бутерброды.
– Термос… Понятно.
Мне вдруг смешно.
– Все? – Я смеюсь, мне весело.
– Угу. – Она пожимает плечами.
Мы выходим на поляну. Прямо над нами солнце, небо греет, под ногами раскрошившийся снег, вокруг трезвонят птицы, стук, треск, блестят, переговариваются ручьи. Я чувствую, что хмелею, у меня как будто кружится голова.
Лена смотрит на меня, пытается отдышаться. Потом медленно подходит и утыкается мне в грудь. Я бросаю сумку и глажу ее по стриженым каштановым волосам…
Мы лежим в заснеженном лесу, среди ручьев на облаке из пухового одеяла, широко и глубоко дышим. Я смотрю на небо. Она положила голову мне на плечо. Мы молчим. Вокруг весенний лес. Он все говорит за нас. Мы растворились в этом лесу. Я почти засыпаю. Столько сейчас в голове… Я многое начинаю понимать. Может, на все понимание уйдет целая жизнь. Но главное, много нового и самого важного я…
– Ты заметил? – тихо говорит она. Лена поворачивается ко мне, еле касается пальцем моих губ. – Ты заметил, что небо качается? – шепчет она. Так шепчет этот весенний ветер, состоящий из тепла и неги. Я открываю глаза, смотрю вверх. Надо мной нависло огромное небо. Сочного теплого синего цвета. Совсем не весеннее. Весеннее небо тоже бывает синим, но еще прохладным и далеким. Это небо – совсем близко. И правда, качается. Давит на деревья и качается. Они слегка гнутся, тихо ворчат, подвешенное на небе солнце двигается между макушками деревьев, как маятник часов.
– Ты меня слышишь? – прошелестело рядом.
Небо качается. Это только она способна так сказать, способна это заметить. Я думаю о сегодняшнем дне. Все могло быть иначе. Могло случиться как угодно. Но мы сейчас именно здесь, среди этого птичьего оркестра, шуршащего весеннего ветра, разогретого солнцем синего неба и заблудившегося во времени, цепляющегося за землю снега. Мы здесь вечность. Хочется замереть и не шевелиться. И небо правда качается. Сейчас уже меньше, чем мгновение назад. Сейчас все как после шторма – затихает. И мы умиротворенное единое целое – нас не разделить. Мы освободились от всего лишнего, всего, что нам мешало, что могло отвлечь. Зачем все, если мир – это только она? Сначала все было быстро, как в сумасшедшем калейдоскопе. Крутилась, бешено крутилась эта весна, вытряхивая из нас тревогу, страх, сомнения, мы остались совсем нагие. Совсем. Даже без тел. Только то, что внутри, – неосязаемое…
Потом начали находить себя. Другими. Все изменилось. Не было ее и меня, было одно. Я понял, что такое весна: когда все новое, а то, что было раньше, не имело никакого смысла. Удивительно, как в одно мгновение проносится ураган в голове и все ясно успеваешь понять.
Сначала мы набирались не известной пульсирующей энергией. Эта энергия заполняла нас, ее было много, так много, что можно взорваться и распасться на мельчайшие частички. Мы переполнялись этой заставляющей нас дрожать энергией, и мне кажется, нет, я уверен, что это в нас она брала силу. В нас двоих, когда нет ни меня, ни ее, а есть только мы. Только так она может возникнуть. Этой энергии хватит еще на несколько жизней. И даже одна из них может понести нас дальше во времени. Не ее или меня – только нас вместе. И никто и ничто не сможет разделить нас.
Даже смерть. Все говорят, что это до смерти. Но они не правы. Это не про смерть, это выше. Это будет всегда с нами – нашим… И только нашим. И это бесконечно. Сейчас отчетливо я понимаю: так устроена эта жизнь. Нет, не та банальная, мелькающая суетой, а настоящая жизнь, вечная. Так она поддерживает себя, эта жизнь, так передается и двигается во времени. И еще я понимаю, что это не мог придумать и устроить человек. Как и где, я не знаю, да и не хочу заморачиваться, но Он есть. Не может быть по-другому.
– Ты о чем молчишь? Улыбаешься и молчишь. Блаженный. – Она все еще широко дышит.
У меня у самого изнутри все колотится, стремится выпрыгнуть и улететь в это низкое синее небо.
Мы осторожно касаемся друг друга, прислушиваемся к звукам и запахам весеннего леса. Как много нового, простого и…
– Смешной. – Она еле заметно улыбается уголками рта, касается кончиком пальца моего носа.
Я лежу, много думаю, смотрю в небо. Я замер. Я изучаю этот новый мир. Наше пуховое облако опустилось на землю. Я чувствую ее угловатую, неровную твердь.
– Саша?
Я не могу ничего сказать. Внутри я как будто задыхаюсь после стремительного полета. Она рядом. Она широко дышит.
Она поднимается, делает несколько шагов к радостно журчащему ручью, уносящему последний снег, останавливается между мной и висящим на деревьях солнцем, вытягивается, поднимает руки. Я смотрю на нее, жмурюсь. Солнце обнимает ее, размывает силуэт разноцветным нимбом. Растворяет.
Она стоит боком ко мне, под поднятой рукой большой галкой шрам, прямо под маленькой грудью. Она родилась в своем закрытом «атомном» городе с пороком сердца. Я знаю. Она говорила. Она рассказывала, как врачи боролись за нее, как молилась ее мама. Молилась, как могла молиться советский ученый физик. И Он, Спаситель, услышал. Подарил широкое дыхание, поставил вот эту галочку на маленьком тельце и отправил жить.
– Смотри, новая трава. – Она присаживается, гладит землю. – Убегающий снег и зеленая трава. Да смотри же и скажи что-нибудь.
Я смотрю, я только и делаю, что смотрю. Я мало что узнаю. Я сам себе завидую. За что мне все это? И это будет теперь со мной всегда.
– Иди ко мне, тебе же холодно, – наконец медленно отвечаю я.
– Греет, – говорит она, кивая на солнце. – Тепло. Как летом. – Она улыбается. Подходит, ложится рядом, кладет голову мне на плечо и смотрит в небо. – Славно как. Смотреть в качающееся небо и молчать. Ты это здорово придумал. Ты хитрый, Саша.
Я укрываю ее пледом. Но ведь это она все придумала! Она. И пуховое одеяло, и этот плед, и эту весну с плачущим ручьями снегом, весенним лесом, и это пение птиц. Перенесла меня в эту сказку.
– О чем ты думаешь? У тебя мысли жужжат на весь лес. – Она поворачивается ко мне, упирается локтями в грудь, всматривается в лицо. – Говори.
– Я вспомнил детство. Мне лет шесть было. Я на каникулах у бабушки, в глухом таком таежном поселке. Я каждое лето ездил. Я как-то помогал взрослым сажать деревья. По-настоящему. Когда все обедали, я лег и смотрел, смотрел на небо, на деревья. Как сейчас. – Я дотрагиваюсь до ее лица.
– И что ты видел?
– Я уснул. Во сне я увидел, как расту с этими деревьями. Быстро. А когда проснулся, почувствовал себя почти взрослым. Потом неделю был горд своей первой работой. Смешно.
– И что с этими деревьями?
– Не знаю. Там больше никто не живет. В этом поселке. Все разъехались. Тайга. Я там давно не был.
– Они выросли. Это же очевидно, – говорит она, облизывая губы.
Мне кажется, что мысли ее совсем не про деревья.
– Я что-то оставил в том лесу…
– А я нашла в этом. Я замерзла, – перебивает она, прижимается, закрывает глаза, чуть дрожит, укрывает нас с головой пледом. – Сашшш…
– Это ты Саша?
– Ну.
– Чего ну? Не умничай. – Квадратный, с бритой блестящей головой парень в длинной черной куртке перегородил дорогу.
Ощущение, что куртка ему не по размеру велика. Зачем люди так одеваются? Добротная, конечно, куртка, кожаная. Дорогая, наверное. Я стараюсь отвлечься и тяну время.
– Чего надо? Мне не до тебя. И вообще я тебя не знаю. – Я пытаюсь обойти незнакомца.
– Не дергайся. – Хватает меня за руку. – Не ссы. С тобой просто поговорить хотят. – Он явно сильней, держит крепко и настроен серьезно. – Че в тебе нашли, убогий? – Измеряет меня снисходительным взглядом.
Неприятности были на сегодня не запланированы, но, если они неизбежны, надо просто смириться и плыть по ситуации. Армия этому научила. Мы стоим недалеко от входа в институт. Рядом сквер, кругом народ, так что все безобидно.
– Ну пошли, поговорим, – отвечаю я медленно и нарочито спокойно. – Веди меня убогого. – Чего от меня нужно, не понимаю, но косяков за собой не чувствую.
Мы подходим к остановке троллейбуса. В трех метрах от остановки припаркован угловатый темно-синий volvo. Иностранный автомобиль – визитная карточка успешного человека нового времени. Уже интересно. Около volvo двое. Один высокий, в короткой черной коже, второй в рыжей коже, сам тоже рыжий, сильно конопатый, с узким, умным лицом. Острая бородка с усами. В очках. Парням лет под тридцать. Рыжий старше.
– Прокатимся? – предлагает высокий.
– Нет желания. – Я оглядываюсь, квадратный сзади.
– Что так?
– Гуманитарий. Машин не люблю. Да и компания… – Я подбираю слова, лучше сразу нарваться, но без наезда.
– Ты язык-то свой прикуси и полезай. – Высокий чуть расстегивает молнию у куртки.
Под курткой кобура и пистолет. Выделывается. Но неприятно. Я и не знал, что так можно с пистолетом по городу. Как в кино. Хотя еще в прошлом году газеты писали, что в нашем городе после перестрелки между группировками погибла от случайной пули стоявшая на автобусной остановке женщина. Так что человек в кожаной куртке с оружием – тоже примета нового времени и реальная угроза. Но для меня до сих пор это диковато и неправдоподобно.
Рыжий молчит, спокоен и сосредоточен. Смотрит внимательно сквозь очки в толстой черной оправе, изучает. Думаю, все обойдется без путешествий. Стою, не двигаюсь. Молчим.
– Слушай, студент, – раздается сзади.
Меня грубо толкают в спину. Похоже, все-таки неприятности будут. Внутри все готово треснуть и начать сыпаться. Но надо держаться. Причин проблемы я пока не понимаю. Может, ошиблись?
– Я не студент… Вот и в институт зашел только за документами. Диплом забрал наконец-то. Год как не студент, – пытаюсь говорить спокойно, скрывая тревогу. – Вы ошиблись, парни.
– Ты дурку-то не гони. – Высокий ехидно улыбается, значит, получается у меня не очень.
Рыжий внимательно наблюдает. По-прежнему сосредоточен. Что-то там себе гоняет в голове. Судя по всему, надо готовиться к длительному забегу, и соображать необходимо быстрее. Рыжий не побежит, он старший, ему западло, квадратный вряд ли догонит. Высокий – их водила, долго бегать он тоже не будет. Шансы есть, и их много. Ну и стрелять они не начнут. В этом я уверен. Вот дожили. Главное – я думаю, я не паникую. Делаю шаг в сторону сквера, оглядываюсь на автобусную остановку. Стоят бабушки с котомками, ждут троллейбус. Мои потенциальные союзники. Меня снова хватает за руку квадратный, я пытаюсь ее выдернуть…
– Ладно. Хватит. Пойдем прогуляемся. – Рыжий не спеша приближается, проходит мимо, даже не смотрит в мою сторону.
Мы идем в сквер около института. Он идет впереди, чуть повыше меня, широкоплечий, крепкий, явно до сих пор дружит со спортом. Подходит к скамейке, садится, глазами приглашает присесть рядом. Какое-то время сидим молча. Внутри меня все натянуто до звона. Чего ему надо?
– Зачем она тебе? – Рыжий смотрит перед собой.
– Кто? – вырывается у меня на автомате, одновременно приходит ответ. Внутри отпускает, все снова раскладывается по полочкам. Все понятно, все ровно.
Рыжий поворачивается ко мне, молча смотрит прямо в глаза.
– Зачем? Ты не понимаешь. Не можешь понять. Юн ты еще совсем, у тебя еще будет много… Не по тебе девочка. Надорвешься.
Голос его обрывается, он отворачивается, снова смотрит перед собой.
– Такие женщины – редкость. Их надо делать счастливыми. А что ты можешь?
– Что?
Удивительно примитивно устроен этот мир. Подобные слова я очень хотел сказать ее бывшему ухажеру, парню года на два-три младше меня. Совсем еще зеленому. Но не смог, может, и к лучшему. Действительно, все по спирали…
– Ты знаешь, что она мечтает о кино, театре? Что ты можешь ей дать? Кто ты вообще? Никто, – объявляет он приговор и снова поворачивается ко мне. – Ты чего лыбишься?
– Да так, задумался о смысле жизни.
– И?
– Я знаю, она пытается сниматься в кино. Периодически после лекций на киностудии пропадает. Пока роли мизерные. Зачем ей помогать, она сама справится.
– Ты не понимаешь, о чем говоришь. Да и что ты можешь понять? У тебя на лбу написано, что ты три книжки в жизни прочитал. Не больше. Ты хоть представляешь, через что придется ей… Да и не в кино дело.
– Зачем было эту комедию ломать?
Я его почти не слушаю, у меня своих мыслей ворох. Но про книжки задело. Я и правда мало читаю. Да что там мало – последнее время вообще не читаю.
– Это не комедия. Это совет. Старших. Уйди в сторону…
– Или?
– Ходи и оглядывайся, – спокойно говорит он и продолжает смотреть перед собой.
– Не знаю ничего про ваше знакомство, но ее для тебя нет. Ее вообще нет. Нет «такой женщины», – нарочито медленно проговариваю я его слова. – Ты опоздал. Есть мы. И пугать меня нет смысла. Есть вещи, за которые… Ну ты сам понимаешь. Так что делай что хочешь.
Рыжий молчит, смотрит перед собой. Острый профиль, ухоженная борода и усы. Как они это делают? Сами стригут или?.. В парикмахерских так не стригут. Хотя, может, уже какие-то особые есть? Странные мысли лезут в голову, значит, мне стало совсем спокойно. Может, что-то случится, но это не важно. А что может случиться? Если он за отношения, то вообще ничего не будет. А если самолюбие потешить? Будут проблемы. Может, и не маленькие. Но он субъект серьезный. И вроде не подонок. В любом случае от меня ничего не зависит, и этот выбор легкий. Хотя мог и посыпаться. Затолкали бы в машину, отвезли. Там кто его знает. Пока не испытаешь… Но не затолкали же. Вот он я.
– Я сказал, ты услышал. – Рыжий встает и уходит к машине.
Я остаюсь, достаю сигарету, закуриваю. Запрокидываю голову, пытаюсь пускать кольца, смотрю в осеннее небо. Оно бежит, гонит редкие прозрачные сизые облака. Прекрасная погода. Я сильно щурюсь от солнца, замечаю, небо слегка покачивается. Правда. На душе легко и спокойно. Приятно себя уважать. Я самый счастливый человек. И счастье это размером больше жизни. Вот так вот пафосно. А как по-другому? Ради этого…
Я встречаю Лену у киностудии, мы садимся в автобус номер двадцать семь и едем домой. Мы живем почти на окраине города, в относительно новом микрорайоне. Когда Лена поступила в институт, ее мама и бабушка – отца Лена не помнит – купили ей однокомнатную квартиру в областном центре. Лена жила в ней с бабушкой, ворчливой, но доброй старушкой с крашеными редкими волосами, которая меня, конечно, не любила. Лена из семьи успешных ученых, из закрытого благополучного городка с завидным снабжением. Сейчас в этой квартире живем мы с Леной, и ее бабушка уехала. Уехала в тот самый благополучный закрытый городок, где живет теперь вместе с Лениной мамой. По всему получается, уехала из-за меня. И мне кажется, она этому совсем не рада…
Правда, сейчас вломившееся в жизнь новое время эту идиллию сильно испортило. Но отношение ко мне не изменилось. Для Лены хотели совсем другой партии. Согласен, сегодня я не завидный жених, но есть два плюса.
Во-первых, у меня уже было прекрасное распределение в небольшой южный город-спутник при атомной станции в Запорожской области с интересной работой и зарплатой в четыре раза больше, чем мои родители зарабатывают вместе. Со снабжением не хуже, чем в Ленином родном городке. Да и бабушка живет у меня там, в получасе на автобусе от этого городка. Мечта. Родители мои были очень довольны. Да что довольны – даже счастливы. Особенно мама. В прошлом году я там был на практике, занимался графикой – логотипом, рекламной продукцией предприятия и проектированием малых архитектурных форм в городе. Мои навыки и результаты работы понравились руководству. Обещали сразу квартиру, даже двухкомнатную, если приеду не один, а с семьей. Такие условия больше походили на сказку. Но прошел год, и все изменилось. Мои отношения с Леной привели к тому, что я окончательно потерял голову. Я с большим трудом защитил диплом. И историю с южным городом решил подвесить. Тогда Лене нужно было еще год учиться. А куда я без нее? Меня даже вызывали в институт, где я в кабинете декана разговаривал по телефону с начальником отдела атомной станции, в котором проходил практику. Я сослался на семейные обстоятельства, и мне дали время до начала весны решить все свои проблемы и прибыть к месту работы до первого марта девяносто второго года. Но к этому времени южный город странным образом оказался в другом государстве, и я подумал, что это событие освободило меня от всех обязательств. Я никуда не поехал, несмотря на все соблазны. И ни о чем не жалею. Жить на разрыв я бы все равно не смог, да и абсурдная перспектива смены гражданства совсем не входила в мои планы.
Во-вторых, оставаться в Лениной квартире надолго я не собираюсь: уверен, что быстро заработаю на новое жилье. Наше жилье. Сегодня мне предложили работу. Очень перспективную и такую, с которой я точно справлюсь. Пока мы едем в нашем автобусе, мы говорим ни о чем. Новости я ей расскажу дома. Про рыжего и его товарищей, конечно, ничего говорить не буду. Теперь мне понятно, откуда в квартире Лены, когда она еще жила с бабушкой, иногда было полно цветов. Странный тайный поклонник. Но сейчас внутри так светло, что меркнут все вопросы и подозрения. Захочет – сама расскажет. Сейчас я весь в мыслях о новой работе. Очень хочется поделиться с Леной. Жуть как хочется.
У квартиры встречаем соседа, веселого раздолбая лет тридцати, который работает водителем на какой-то продуктовой базе. Когда у него выходные, он особенно весел и редко бывает трезв. Я быстро жму ему руку и пытаюсь ускользнуть. Не получается.
– Привет, сосед. Слышь, ты куда ваучер свой денешь?
– Ваучер?
Мы с Леной останавливаемся, смотрим друг на друга. Какой мне ваучер, я не прописан нигде, получил высшее образование, выписался из общаги – и все, талоны-то на продукты первое время приходилось самому рисовать, благо родной институт научил с карандашом и бумагой управляться. Да и не до ваучеров сейчас мне. Слово еще какое-то вирусное, неприятное.
– Нет у меня ваучера, – отвечаю я быстро. – Не знаю, где и как получать.
– Понятно, – кривится в снисходительной улыбке сосед. – Чему вас в институтах… – Он теряет к нам интерес и уходит, вызывает лифт.
Ну и прекрасно. Сосед большой любитель поговорить.
– А вы что собираетесь с этим делать? – зачем-то спрашивает Лена.
– Как все умные люди. – Сосед заходит в лифт, даже не оборачивается. – Поменяю ваучер на «Волгу», – снисходительно бросает сосед.
– А так можно? – вырывается у Лены.
Но лифт грохочет дверьми и увозит соседа туда, где меняют ваучеры на автомобили «Волга».
Вообще, ваучеры для меня закрытая тема. Поменять их на что-нибудь стоящее прямо сейчас невозможно. Это мне рассказал мой знакомый из школьного детства. Он сейчас работает в областной администрации, в конторе с длинным сложным и скучным названием. Комитет по управлению чем-то там. Его контора приватизацией занимается. А он пока ваучерами. Выдает эти ваучеры таким как я – бомжам, не имеющим прописки. Про него даже в областной газете упоминали. Он говорит, что ваучеры эти имеют некие перспективы. Со временем, наверное, будут дорожать. Рекомендует все-таки получить и придержать. Но руки у меня пока не доходят. И не о ваучерах речь. Сегодня мы встречались с ним и с его приятелем, который трудится в «городе», так они городскую администрацию называют. Мне предложили всерьез заняться наружной рекламой. Все подготовить, набрать толковый народ. Говорили, что работы будет много. Очень много. Рынок большой, и деньги придут шальные. С меня работа – с них организационная поддержка.
– А как зовут твоего друга детства? – Лена ставит на стол две тарелки с яичницей и жареными сосисками. Сосиски из ее родного города – гостинец от бабушки с мамой. – Я его знаю?
– Нет. Мы не встречались. Да и не друг он. В параллельных классах учились. Костя его зовут. Если дело пойдет, обязательно познакомимся.
– А деньги эти шальные откуда? – Лена какая-то квелая сегодня, не ест, сидит, вилкой в тарелке ковыряет.
– Ты посмотри, сколько рекламы сейчас в телевизоре, вся она вылетит на городские просторы. Там и наши толстосумы заказчиками будут, и буржуи западные.
– Вылетит, – задумчиво повторила Лена.
– А у тебя как?
– У меня все нормально. Диплом почти готов. Преподы хвалят. Фильм выйдет. У меня мизерная роль, но актеры известные. Некоторых ты знаешь…
Лена чем-то расстроена. И мне еда – не еда. Я подхожу, глажу ее короткие мягкие волосы, целую глаза, беру на руки и несу в комнату.
– Знаешь, – говорит она. – Мне кажется, все приходят в эту жизнь для кого-то. Только не знают, для кого. Кому-то везет, и они встречаются. Но не многим. Я так думаю. – Она покусывает пухленькую губу, широко дышит, еще разгоряченная, ловит покой.
Я лежу головой у нее на животе, слегка округлом, с прозрачным пушком, смотрю на нее, на ее лицо, на шрам под уютной маленькой грудью, смотрю на потолок над кроватью, который мы с ней разрисовали цветными карандашами и пастелью. Потолок в бегущих разноцветных барашках-облаках…
– Слышишь? – Она перебирает мои волосы. – Нет.
Наверное, не совсем так. Все встречаются. Может, на миг, а может, на всю жизнь. Вот едут в одном автобусе, например. Встречаются взглядом. Что-то даже чувствуют. Но не верят и разбегаются по своим делам. Им бы… – Лена вздыхает. – А остальным, не многим, везет больше. Нам повезло. И это счастье. Но дается оно один раз. Я это чувствую, я это очень хорошо чувствую. И если это не сохранить, то… – Она какое-то время молчит. – То можно умереть. Да. Тогда жизнь уйдет, – вздыхает она. – И ничего не исправить.
Мне нечего сказать. Я молчу и не готов сейчас философствовать. Такой разговор надолго. Да и любой фатализм я не разделяю. Все и всегда можно исправить. Я в этом уверен. И, если честно, я весь в будущем проекте. Это не хорошо, и надо бы ответить Лене, но я молчу. Мысли мои бегут, как трамвай по рельсам, не сворачивая. Бегут в сторону наружной рекламы. Я понимаю, что я не прав, но…
– Я, наверное, брошу кино. Радость пропала.
– Как тебе удобно, так и поступай. Если все получится, работы будет много.
– Какой работы? – снова вздыхает Лена. – Я серьезно архитектурой займусь. В проектный институт зовут. Но там скучно, наверное. Предлагают еще на кафедре остаться…
Я ничего не спрашиваю. Она сама расскажет, что ее расстроило. Так ей удобней, я знаю. Она долго молчит, думает. Сначала щурится и морщит лоб, потом закатывает глаза и покусывает нижнюю губу. И вот она быстро говорит. Говорит, что ей предложили две роли. Большие. Обе похожие. Странные роли юной провинциалки без принципов и комплексов, пробивающей себе жизнь в большом городе. Половина сцен без одежды. Откровенно пошлые. Лена не понимает – зачем? Меня это почему-то не удивляет. Новое время – новые сюжеты. Народ любит обнаженку. А сейчас все про деньги. Такое время. Раньше про партию, сегодня про деньги. Про деньги – значит про деньги. Впишемся. Подстроимся. Проект большой маячит, работа знакомая. Заказы будут. Это я о своем опять. А про кино, и правда, лучше забыть. Может, на время? Такое кино нам не нужно.
– Ты не переживай. Если все получится… – повторяю я вслух. – Если получится.
У меня получилось. У нас получилось. Прошло три года. Новое, последнее десятилетие перед сменой века уверенно приближалось к своей середине. Когда-то для меня это время было сказочно далеко. А теперь вот оно совсем рядом. Это уже не сказка. Что там нас ждет – не очень понятно. Я начал привыкать, что нет страны, в которой я родился. И, в общем, я полностью на стороне перемен, но страну все-таки жаль. Многие говорят о какой-то независимости и радуются новому празднику и дополнительному выходному. Но мне не понятно, от кого мы стали независимы и что праздновать? Мы с Леной вдалеке от глобальных решений и, конечно, уверены в счастливом будущем. Как по-другому? Хотя перемены, периодически, без предупреждения, ломали планы и многих вгоняли в уныние.
Мы живем еще в нашей маленькой квартирке, но пытаемся скопить на новое жилье. Получается, но не так быстро, как хотелось бы, новая политика новой страны постоянно испытывает наш семейный бюджет на прочность. Несмотря на это, купить себе такую же «однушку» мы можем хоть завтра. Но планы наши изменились, и теперь нам нужна большая квартира в центре. Ведь семья наша будет расти. И возможности вроде прорисовываются. Лена успешно защитилась и устроилась в большую проектную компанию, занимается архитектурой. Я ей помог. Она вся в работе. Ее ценят и как специалиста, и как привлекательную женщину. Хотя – какую женщину? Выглядит она как студентка второго курса. Юная совсем. В новом коллективе у нее толпа воздыхателей. Я это вижу по их взглядам и поведению на праздничных вечеринках, куда Лена меня часто просит ее сопровождать.
Денег у нас более чем достаточно для жизни, которой мы живем. Машина mercedes E класса, хоть и не новая, понятно. Личный водитель. Сам я на права до сих пор не сдал. Если честно – не тянет. Лень, да и к технике я совсем равнодушен. И зарабатывать «настоящие» деньги, которыми жонглируют люди, зовущиеся теперь новыми русскими, у меня тоже нет никакого желания. Может, пока нет. Пока мне бы справиться с тем делом, которое у меня есть. Я ведь теперь отвечаю и за деньги, и за людей, которые у меня работают. Я и не заметил, как превратился из Саши в Александра Петровича. Не для всех, конечно, но для многих.
История с Рыжим давно и незаметно забылась. Интуиция меня редко подводила, и в нем я тоже не ошибся. Никаких последствий наш разговор не имел. Первое время что-то, как зубная боль, ныло внутри, но я топил все в работе. Потом просто начал забывать. Некогда было. Правда. И как-то, месяца три после нашей встречи, я случайно столкнулся с Рыжим около правительственного здания, где работал Константин. Мы стояли с Константином, курили у входа, обсуждали помещение под офис. Я это хорошо запомнил, как неожиданно из дверей появился Рыжий с тремя охранниками. Бросил на меня удивленный беглый взгляд, потом чуть притормозил, скорчил что-то похожее на снисходительную улыбку и кивнул головой. Я никак не ответил. Не успел. Внутри как будто что-то лишнее отвалилось. Я смотрел, как Рыжий со своей охраной удаляются, садятся в две машины и исчезают из моей жизни. Надеюсь, навсегда. Надо честно признать – с Рыжим мне повезло. Все могло быть хуже. Гораздо хуже.
Я очень много работал. Жил работой и даже сны видел про огромные рекламные конструкции и договоры. И многое получалось. Я встал в колонну людей, идущих к успеху широкими уверенными шагами.
Не все так безоблачно. С Леной сейчас мы проводим вместе не так много времени. Даже по выходным часто приходится работать и не только. Необходимо много встречаться с «нужными» людьми. В моей жизни появилось много алкоголя, модного теперь виски. Пока простого и примитивного, типа White Horse. Так считается, что он – примитивный. Но мне нравится и такой. Я стал частенько приходить домой серьезно поднабравшись. Лена говорит, что это очень плохо. Наверное, она права, но я не знаю, как это изменить. Виски нередко сопровождает переговоры. Мы несемся изо дня в день, как на сверхскоростном поезде. Многое пролетает мимо, может, и что-то нужное. Но остановиться нельзя. Сойдешь с поезда – он уедет. Потом беги не беги – бесполезно.
Отец уверен, что я не прав. Что самое ценное можно проехать. Но он не жил моей жизнью. Отец. Мама. Мы практически не видимся, хотя они продолжают жить в моем родном городе всего в сорока километрах от областного центра. Отношения наши напряжены. Мама не любит Лену. Прямо до раздражения. Не может простить, что из-за нее я не уехал по распределению. И не важно, что там, куда я должен был уехать, теперь другая страна, что доходы мои кратно превышают заманчивую тогда зарплату. Что здесь я дома, востребован, уважаем. Отец говорит, что я излишне самоуверен, когда рассуждаю о вещах, в которых, мол, ничего пока до конца не понимаю. Он мне так говорит, намекая, что я пока ничего не понял в жизни. Вернее, не понял чего-то главного. Хотя мне нет и тридцати, а у меня всего в достатке и понятное перспективное будущее, он же всю жизнь проработал на своем химическом производстве и ничего не имеет. Ничего. Нищенская пенсия, и то не всегда вовремя. Он всю жизнь гордился своей работой, говорил, что на работе его все уважают, а уважение для рабочего человека – это самое главное. И что теперь? Работа его, уважение. Что это ему дало? На что он потратил свою жизнь? Что он видел, кроме своей работы? До сих пор на самолете ни разу не летал. Еще время свое нахваливает. Говорит, что люди были людьми, чаще сердцем думали. Вот и надумали…
Хотя перед отцом, наверное, я все же виноват, разговаривал и правда непозволительно свысока, критиковал прошлую жизнь. Жизнь, которая была для него всем. Он сначала спорил, горячился, а теперь смотрит на меня как-то снисходительно, будто жалеет. Я не знаю уже, как себя с ними вести. Стараюсь понять, стараюсь помогать. Организовал отдых и лечение в Карловых Варах. Отец отказался, мама улетела одна…
Сегодня был странный и неприятный день. Я, как обычно, подвозил Лену на работу. Мы разместились на заднем сиденье моего автомобиля. Пока ехали, она тихо и грустно размышляла вслух. Она это может, как никто. Говорит, будто не мне, а всему миру. Потом в душе долго светит огромное солнце или моросит мелкий дождь. Зябко и не очень понятно, что делать.
– Я давно тебе хотела сказать. – Она положила мне голову на плечо. – Мне тревожно. Зябко как-то.
– Я…
– Нет, ты послушай, когда я еще? Мы куда-то уходим, исчезаем. Мы долго жили с тобой настоящим. Это было так, как я в детстве мечтала. Это счастье такое. Понимаешь? Каждую секунду. Настоящим. Нет ни прошлого, ни будущего – есть одно бесконечное настоящее. Оно началось в том лесу. Помнишь? Мы так долго там жили. В этом настоящем. Я не знаю, как объяснить. – Она тяжело, как будто навзрыд, вздохнула.
Меня оцарапало. Я никогда не думал так о ее дыхании – «тяжело вздохнула». Никогда, даже когда она сильно уставала.
– Но теперь со мной, с нами, – медленно продолжила Лена. – Теперь рядом прошлое. Все в прошедшем времени. – Она обхватила меня под руку, прижалась. – Сказала, вздохнула, и сразу все в прошлом. – Мне страшно как-то. Мы как в плохой фантастике. Нас становится плохо видно. Мы исчезаем. Или это только я так…
Я какое-то время молчал. Смотрел перед собой и молчал. Я не знал, что сказать. Я пытался понять ее, но услышал только, что в ее представлении для нас почему-то наступает прошедшее время. И в этом нет ничего хорошего. Я подумал о своем прошлом, о беззаботном, ярком детстве, о юности, где уже было много забот, много людей, новых отношений и бесконечно много планов. Сейчас это все в прошлом. И Лена права: все, что связано с ней, это прекрасное настоящее. Но надо стремиться в будущее, а не топтаться на месте. Это же так просто. Есть прошлое, настоящее и будущее. Объективно так все устроено. И я аккуратно говорю ей об этом. Лена смотрит на меня непонимающим и печальным взглядом, будто я ей рассказываю о том, что земля стоит на трех китах.
– Так и сказали? – Константин поправил очки. Достал пачку Marlboro, вынул сигарету. Пачку аккуратно положил на стол. Посмотрел на пачку, поправил.
Он всегда так, когда что-то обдумывает, делает вид, что предельно спокоен, и уделяет должное внимание мелочам. Может, он и правда спокоен? Кто их знает, этих чиновников? А мне вот совсем не спокойно. Утром ввалились в офис два наглых типа. Как к себе домой…
– Сказали, когда вернутся? – Константин прикурил, сощурился. Держал сигарету самым концом губ, просто дымил, не затягивался.
Зачем вообще курит? Константин уже лет пять или шесть в правительстве, года с девяносто первого. Очень поменялся. Холодный прищур глаз из-под очков. Всегда предельно собран и аккуратен в движениях и словах. Чуть вальяжен. В школе он был совсем тормозной. Я с ним не особо тогда общался. Сейчас сблизились. Общий бизнес все-таки.
– Дали два дня.
– В котором часу договорились?
– Обещали к двум.
– Обещали к двум. Два и два, – о чем-то бросил Константин. – Значит, сорок процентов им?
– Сорок.
– Убедительны? – Константин опрашивал, как терапевт.
– Более чем. У секретаря губы побелели. Дрожала, заикалась. Лапать они ее стали. Так, для страха…
– Серьезно выглядели?
– Нет, братки. Но проблемы будут. Они приходили за своим. А свое…
– Как-то себя называли? – Константин положил истлевшую дымящуюся сигарету в пепельницу.
– Не помню. Вроде нет.
– Вроде. В следующий раз…
– Надеюсь, следующего раза не будет, Костя.
– Я постараюсь. – Он достал записную книжку, подошел к стоящему на столе телефону, взял трубку, настучал номер. Коротко с кем-то поговорил, условился о встрече через час и быстро ушел.
Через два дня, ровно в половине второго, в моем кабинете появился человек лет пятидесяти. Одет был в серый костюм и белую рубашку. Энергичный, отутюженный, дорого пахнущий, больше похож на актера, волосы слегка покрыты сединой.
– Валерий Владимирович, можно просто Валерий, – представился он. Протянул руку. Улыбнулся. Голос мягкий с хрипотцой.
– Александр… – Я ощутил жесткое короткое рукопожатие.
– Можно? – указал он на стоящий на столе телефон.
Я кивнул.
– Извините, очень важно. – Валерий пододвинул телефонный аппарат, набрал номер.
– В машине? – рыкнул Валерий в трубку. Он вдруг посуровел, говорил отрывисто, вбивал в трубку фразы. – Докладывай. Не тараторь. Приняли? Какого же вы?.. – Валерий с досадой покачал головой. – Где? Зачем? На хрена их сопровождать? Под контролем все у тебя, как же. Я же сказал, что надо брать прямо на лежке. Учу вас, учу… Говорил же, действуйте на упреждение. Встречайте Аннушку у подъезда, пока она… Чего не понятно? Теперь будете таскаться за ними по всему городу. Место подходящее искать… В людных местах смотрите не… Конечно, ты виноват. А кто? Надеюсь. Чего? Надеюсь, что понял. Я наберу, – Валерий посмотрел на часы, – минут максимум через сорок. Заканчивайте. Доложишь. Выполняй. – Валерий положил трубку на телефонный аппарат, отодвинул его на место.
– Угловато как-то у вас тут, – оглядел кабинет Валерий. Посмотрел на меня, снова улыбнулся, рассматривая репродукции картин. Говорил он теперь медленно, будто получал удовольствие от каждого слова. – Звонили? Я присяду?
– Конечно. Присаживайтесь. Да, звонили, в два придут. Чаю?
– Я уже попросил, извини за нахальство. – Валерий продолжал с интересом разглядывать кабинет. – Конструктивизмом увлекаешься?
– Нравится. Да. Родченко, Малевича, Кандинского…
– А я больше импрессионистов люблю. Когда возможность есть, выставки обязательно посещаю. Ну и реализм, понятное дело. Жизнь там есть. Ты девочку свою, помощницу, отпусти погулять куда-нибудь. Симпатичная, романтичная девушка. Впечатлительная, наверное. Хорошо? – Валерий скакал с темы на тему.
Секретарь принесла чай, конфеты. Я дал ей денег, направил в магазин за канцелярскими товарами. Уговаривать ее не пришлось.
Валерий не умолкал, травил всякие байки про милицию, анекдоты. Я и не заметил, как в дверях появились двое. Те же двое. В цепях и с печатками на руках. Все по форме. Один помоложе, лет двадцати пяти. Лысый, высокий, толстый, с лицом ребенка и фигурой, похожей на баклажан. Второй под сорок, тоже высокий, но худой, жилистый, небрит, нос кривой и толстый у переносицы, давно сломан, длинные руки со сбитыми костяшками на кулаках. Наверное, бывший спортсмен. Я еще в первый раз это отметил. Мне было опять жутко неуютно, хотя гораздо спокойней, чем в первый раз.
– Бабки где? – Худой уставился на меня, медленно подходя и не обращая внимания на моего посетителя.
Толстый резко отодвинул стул, стул громко упал, отлетел к стене. Толстый тяжело уселся на рядом стоящий. Лоб нахмурил, часто моргал, жевал жвачку. Потом осмотрел нас с ехидной улыбкой.
– И это. Ну. – Он сгреб из вазы шоколадные конфеты, засунул в карман. – Телка твоя где? Хорошая телка, – хмыкнул толстый.
– Ты чего молчишь? – Длинный приближался.
Я сидел за столом, напротив меня за островком для переговоров – толстый любитель конфет и телок. Справа Валерий. С его стороны подошел длинный. Остановился, уперся кулаками в стол. От него крепко пахло затхлым спортивным залом и дешевым табаком. Уставился на меня, прямо в глаза. Я не понимал, почему молчал мой защитник.
– Слышь, дядя, – заметил длинный Валерия. – Ты бы шел отсюда. Нам с партнером поговорить надо. – Длинный осклабился, посмотрел на толстяка.
– Партнером, – загоготал толстый.
– Але, дядя, ты… – Длинный медленно повернул голову в сторону Валерия.
Валерий улыбнулся:
– Ты чей будешь, родной? Как звать-то тебя?
– Че? – Длинный на секунду потерял напор.
– Кто ты, говорю? Под кем ходишь?
– Ты че, мля. Ты че хочешь? – Длинный про меня забыл.
– Ты сюда посмотри. – Валерий достал удостоверение, развернул. – Знаешь меня?
Длинный поплыл. Он выпрямился, убрал руки со стола:
– Слыхал.
– Слыхал он. Кто у тебя старший? Совсем не умеешь с людьми разговаривать. Ничего, сейчас со старшими вашими побеседуем. – Валерий перевел взгляд на толстого. – А ты кто?
– Витек, – удивленно выдавил толстый.
– Ты чего, Витек, уселся без приглашения. Вставай-ка быстренько и стульчик подними. Ну, – вернулся он к длинному. – Слушаю тебя.
Длинный молчал, потом почему-то кивнул в мою сторону.
– Ты чего? Стесняешься, что ли, родной? Ты же с ним побазарить хотел.
Длинный молчал.
– Александр Петрович, вы подождите меня в приемной, пожалуйста, – подчеркнуто уважительно обратился ко мне Валерий. – Ребята у нас стеснительные. Робкие. А ты чего еще сидишь? – резко скомандовал Валерий толстому. – Плохо понимаешь? Бегом поднял стул и встал вон туда к двери.
Толстый посмотрел в сторону своего товарища, тот кивнул. Толстый встал, поднял стул. Я вышел.
Я сидел в приемной за столом своей помощницы, думал о двух параллельных мирах, в которых мы живем. Вот мне, как мне кажется, повезло жить в одном и не пересекаться со вторым. До недавнего времени везло. Так точнее. Хотя мои гости, может быть, думают, что это им повезло. Еще два дня назад я знал этот второй мир по книгам, новостям и сериалам. Хотя, если честно, книг давно не читал, судил о новой литературе по обложкам, которые встречал в киосках и редких уже книжных магазинах. Телевизор практически не смотрел. Приходил поздно. Меня максимум хватало посмотреть видео. Лена за кино следила, что-то приносила на кассетах. Практически все стоящее.
И вот вломился тот мир. Совершенно беспардонно. Проявился живьем. Во всей своей блатной красе. Прилетели посланцы с другой планеты. И они уверены, что это им повезло жить в другом мире, правильном для них, со своими стройными законами и своей романтикой. Я ни языка их не знаю, ни ценностей…
Захотелось вдруг позвонить домой, поговорить с отцом. Я пододвинул телефонный аппарат, нажал нужные цифры. Гудки. Никто не ответил.
В чем-то отец был прав. Странноватая у нас жизнь пошла. Многим она не понятна. На прошлой неделе Константин позвал меня составить ему компанию за обедом. Ему и одному фирмачу из Голландии. За столом нас было четверо. Я, Константин, фирмач – его звали Рууд – и Светлана, приятная белокурая девушка, то ли коллега, то ли помощница Константина. Рууд – пожилой, седой, полноватый, высокий дядька. Ухоженный, дорогие часы на руке. Он был разговорчив и очень любезен. Владел компанией по производству упаковки и пытался навести контакты в нашем регионе. Светлана неплохо владела английским и выступала в роли переводчицы. Мы сидели в самом модном китайском ресторане. В обеденное время посетителей было немного. Болтали, ели чудноватые китайские деликатесы. Играла музыка. Что-то из нашего нового, про розового фламинго и дорогу в облака, про третье сентября.
Вдруг в ресторане пошла какая-то малозаметная суета. Вскоре замолкла музыка и наступила тишина. По залу разносилось тихое шуршание голосов и редкий звон посуды с кухни. По голландцу было видно, что его заинтриговали неожиданные перемены. Затишье, странная озабоченность обслуги, не связанная с клиентами. Голландец продолжал светский беспредметный разговор, но лицо его выражало недоумение, он начал крутить головой и с любопытством разглядывать происходящее в ресторане.
– Konstantin, why the music has stopped playing? – аккуратно произнес голландец, подвешивая каждое слово, и изобразил глупую виноватую улыбку.
Константин подозвал официанта. Тот что-то взволнованно нашептал Константину. Константин кивнул, посмотрел на голландца, достал сигареты, положил на стол. Поправил. Похоже, обдумывал, что сказать. Мне тоже было интересно, что происходит.
– Кочерова только что застрелили, – буркнул Константин. Потом сделал серьезное лицо и обратился к голландцу: – Знаете, Рууд, только что умер очень известный в городе бизнесмен. Очень уважаемый. – Константин достал сигарету. – Авторитетный. Очень.
Светлана голландцу все перевела. Не снимая виноватой улыбки с лица, голландец извинился, сказал, что приносит соболезнования. Потом, помолчав, снова спросил про музыку. Константин снова пояснил, что погибший был очень уважаемый человек и практически владельцем ресторана. Голландец понимающе кивал, говорил, что ему очень жаль, но повторял вопросы о том, почему выключили музыку…
– Ну вот и все, Александр Петрович. – Из кабинета вышел улыбающийся Валерий.
За ним двое «пришельцев». Лица серьезные, хмурые. Я встал со стула. Ситуация дурацкая.
– Недоразумение произошло, ребята адресом ошиблись. Мы с их руководством переговорили, и все прояснилось. Вы уж простите их, Александр Петрович. – Валерий протянул мне руку и подмигнул.
Двое, стоявшие у него за спиной, закивали головами. Мы попрощались с Валерием, и все трое моих гостей пошли к выходу.
– Да, а конструктивизм ваш, Александр… – Валерий обернулся. – В общем, мертвый он. Импрессионисты – вот где жизнь и настроение. Так, Витек? – Валерий хлопнул толстого по плечу.
– А? Че? Да, да, да, – закивал толстый.
– Ну и реализм, понятное дело. Реализм. – Валерий снова хлопнул толстого по плечу. – Как без него? – Валерий развел руками.
Я зашел в свой кабинет. Пахло смесью дорогого пряного мужского одеколона и прокуренной конюшни. Я открыл окно. В комнату с шумом ворвался гул толкающегося в предвечерней сутолоке города. Холодного и промокшего города. Я открыл дверь в приемную, чтобы проветрить свой небольшой офис. Осмотрелся. Стулья ровно стояли у стола. На столике для переговоров ваза с конфетами и рядом с ней горсть конфет, чайная чашка на блюдце. По стенам летали супрематические сюжеты в черных рамах. В центре стены «Черный квадрат» Малевича. Манифест нового миропонимания на рубеже веков.
На рубеже веков. И вот сейчас век подошел к концу, и снова все меняется. И люди новые. И какие! Витек этот, застрявший в своем развитии на уровне начальной школы. Брутальный его коллега с запахом взмыленного жеребца. Колоритные. Новые гегемоны, носители новой культуры. У них своя музыка, о них слагают легенды и пишут романы, о них снимают кино. На них хотят быть похожими. Им ставят монументы на кладбищах…
Да и гость мой. Положительный, вне всяких сомнений, персонаж. Но странный человек все-таки – этот Валерий Владимирович. Импрессионисты ему нравятся. Казалось бы, где он с этими Витьками и где?.. Удивительно. Я, к своему стыду, даже не поинтересовался, где он работает, или, вернее, служит. Звание там, должность. Что еще? А может, и к лучшему. Пришел в мою жизнь, подмигнул и ушел. Живет он как-то между двумя мирами. Как ему это удается изо дня в день так жить? Силы какие нужны и талант особый – жить и там, и здесь. Разбираться в этом всем. Сохранять баланс. Вот меня легко совсем подтолкнули – и чуть не утащили в другой мир. Может, я бы там привык и обжился, но мне кажется, это был бы уже другой я. Мне опять повезло. Повезло.
Я сел за стол, придвинул телефонный аппарат, позвонил Константину, кратко рассказал о происшедшем. Потом набрал Лену. Я решил сегодня рано приехать домой. По дороге я заскочил в магазин, купил две бутылки итальянского красного вина, каких-то мясных деликатесов, сыра, причудливых цветов протеи. Их очень любит Лена. Говорят, они растут где-то в Южной Африке. Они почти не пахнут, но выглядят как большие розовые шары с множеством острых лучей. Мне кажется, так выглядит африканское солнце, когда оно поднимается из океана и начинает распускаться.
Мы давно с Леной не ужинали вместе, я регулярно приезжал поздно, неуместно поздно для правильного неторопливого ужина с тихими разговорами о том, как прошел день. Разговорами, какие ведут родные, самые близкие люди. Мы раньше так общались каждый вечер. Раньше. А еще раньше хмелели без вина, просто от общения. Раньше я пьянел от одного ее появления, голоса, прикосновения. Но так не может быть всегда. Сейчас я трезв, и по-другому нельзя. И переключиться быстро невозможно. Прошло уже много дней, других дней из новой другой жизни, настолько много, что я иногда и не знаю, как и с чего начинать разговор с ней.
– Я вот подумала. Мысли пришли сегодня. – Она сделала полный, большой глоток вина. Вздохнула, посмотрела в окно.
Свет от стоявшей на журнальном столике лампы играл в бокале и плескал рубиновые отблески на ее лицо. За окном потерялся в холодной дождливой серости город. А у нас мягкие бордовые с позолотой сумерки, уютные и теплые, как начесанная шерсть.
– Я сегодня была у своей подруги. Очень давно не виделись. Очень. Учились в одном классе. У нее малыш. Крошечный. Улыбается. Лежит такой очарованный жизнью. – Она крутила бокал. Прищурилась, разглядывая, как играет в нем свет от лампы. – Мы все такими рождаемся. Живем с ним, очарованием этим. Очарованные жизнью.
– Это у кого какая жизнь. Иногда это трудно назвать очарованием. Бывают ситуации…
– Ты прав, конечно. Это очарование проходит. Но в начале мы все очарованы. Это точно. С этим глупо спорить. А потом… Редко кому удается прожить так жизнь. Таких людей часто называют чудаками. – Лена взяла кубик сыра, покрутила пальцами. – Очень хочется не потерять это чувство. Подольше. Очень.
– Лена. – Мне нужно сказать что-то важное для нее, для нас. Давно было пора. – Я вижу, что-то у тебя… что-то тебя тревожит. Я не говорю об этом. Наверное, зря. Но я чувствую. Что-то не так. Жизнь меняется, мы тоже. Надо к этому нормально относиться. Но главное не изменилось, просто мы живем. И у нас вроде неплохо получается.
– Вроде. Не знаю. Я все думаю про это очарование жизнью. Ушло оно. Может, это и нормально. Жалко просто.
Мне было не по себе от ее странного глуховатого шепота. Первый раз я ощутил, что может наступить момент, когда мы перестанем понимать друг друга. Исчезнем мы. Останется она, останусь я. Зачем тогда… Стало даже как-то зябко.
За окном рванул ветер, ударил дробью капель по стеклу. Лена вздрогнула.
– Обыденно все. – Она поморщилась и печально улыбнулась. – Вкусное вино. Почти сладкое.
– Мне в магазине сказали – это амароне. Делают где-то рядом с Венецией или Вероной. Может, еще Джульетта пила такое, – попытался я оживить разговор.
– Может, – безвольно ответила Лена.
– Давай поедем, отдохнем. – Мне стало тревожно. Даже страшно. – В Италию, например. Мы с тобой еще никуда не ездили.
– Давай, – вернулось эхом.
– Лена!
– Я – нормально. Эта хандра. Так бывает. Ты прости. Пройдет.
– Надо что-то изменить. Давно пора. Лена…
– Надо. – Снова эхо.
Я замолчал. Я сидел рядом с ней, смотрел на нее. Она вся сжалась, вздернула плечи, обняла себя руками. Тоненькая, хрупкая, качалась, как одинокая ветка на ветру, покусывала губы. Огромные ресницы замерли, взгляд в никуда. И впервые мне ее жалко. Жалко. Глобально жалко. Так жалеют того, кому плохо. Если ей плохо, то зачем я? Зачем я упираюсь вообще в этом своем бизнесе? Иногда я сомневался, что что-то делал не так. Но мысли эти гнал. Мне же некогда. Я всегда был занят. Я почти задвинул Лену на второй план. Я верил, что это временно, что все, что я делал изо дня в день, – делал для нее, для нас. Но, похоже, получилось, что целыми днями занимался только собой. Своими делами. Да, у меня все хорошо. Работа меня увлекла, держала в тонусе, приносила очень приличный доход, я постоянно в общении и движении. Дома Лена. У меня все устроено. Я молодец. Я большой молодец. Я счастлив. А она? Я ведь видел, что работа ее давно стала рутиной. Творчество там было поначалу, но сегодня все практически превратилось в конвейер по производству типовой технической документации. Это совсем не про Лену – такая работа. Но ничего не поделаешь – бизнес. Компаниям нужно быстро строить и зарабатывать. Тут уж не до полета мысли. Времена новых Шехтеля и Хундертвассера еще не пришли. Я пытался начать разговор с Леной о переменах в ее работе, но она мягко, но категорично все пресекла. Сказала, что сама во всем разберется.
Вечерами Лена ждала меня. Было видно, что она очень скучала, хотя пыталась это скрывать. Встречала с надеждой вернуться в сказку нашего весеннего леса с качающимся небом. Это получалось все реже и реже. Меня не хватало. То ли алкоголь мне мешал, то ли внутри что-то живое начало пересыхать… Сказка весеннего леса с качающимся небом. Я вспомнил, ярко, отчетливо представил то наше единение до дрожи во всем теле, ту безудержную энергию, которая вселилась в нас тогда. Эта энергия соединила нас в одно целое и понесла в бесконечность. Бесконечность. Об этом я думал в том лесу. И это мне казалось тогда самым важным и главным. Главное…
Вдруг мне пришла в голову простая и все решающая мысль.
– Лена. Мы почему-то никогда об этом не говорили серьезно…
– Что? – выдохнула она, продолжая смотреть в никуда.
– Подари мне малыша. Нам подари. Нам. Все равно кого. Мальчика, девочку. Вернется это очарование.
– Что-о-о? – Она вздрогнула, как от внезапного громкого звука. Резко повернулась ко мне, как-то холодно посмотрела. – Ты серьезно? Так просто… – Она снова отвернулась. – Тебя дома не бывает.
– Это временно, мы с тобой об этом много говорили. Купим квартиру, все окончательно наладим, и я буду рядом.
– Наладим. Ты сам-то веришь? Наладим. Буду. Тебя все меньше и меньше в моей жизни. – Она вдруг как будто проснулась. Взяла бокал, сделала глоток.
– Все наладится, ты поверь.
Она молчала. Поставила бокал. Снова повернулась. Взгляд потеплел. Она даже грустно улыбнулась.
– Сложно все, – тихо сказала она. – Врачи. Сердце. Риск, говорят.
Она обхватила меня за локоть, прижалась.
– Я думаю об этом. Правда. Мне кажется, я смогу. Только ты помоги мне. Будь рядом. Не на словах. – Она поцеловала меня в щеку. – Колючий. Ты же знаешь, что это важнее любой работы. Мы важнее.
Она встала, подошла к окну. Раздвинула до конца шторы. Дождь прошел, ветер почти раздул серость. Оранжево-желтое небо и недавно прошедший дождь залили окно медленно стекающим тягучим золотом.
– Ты завтра приди рано. Это важно. Завтра. – Она села мне на колени, положила ладони мне на щеки. – Слышишь, Саша…
Сегодня у меня получилось освободиться около шести часов вечера. Это для меня – совсем рано. Я старался. Лена тоже ехала домой. Она звонила днем и предупредила, что вечером к нам заедет ее старый знакомый Саша. Только на минуту. Если я не против, конечно. Он сильно старше, но в их системе общения он просто Саша. Я примерно догадывался, о ком идет речь. И если я прав, то мы пару раз виделись с ним. Если я прав. И конечно, я не против. Надо – значит, надо. Хотя чего себя обманывать, мне не очень приятно и радости этот визит не доставляет. Надеюсь, судя по неожиданности, причины его достаточно веские.
Первая наша встреча с рыжим Сашей была малоприятной, и я о ней давно забыл. Никогда о нем не слышал и уж тем более никогда с ним больше не общался. Видел его еще раз мельком. Но это почти не в счет. С тех дней все сильно изменилось. Тогда, по его словам, я был никто. Было приятно думать, что сегодня обо мне так уже не скажешь. Ну, не бог весть кто я, конечно, но сказать, что я ничего не представляю, вряд ли можно. Единственное, в чем я не изменился, – это в том, что до сих пор ничего не читал. Все мои познания по литературе ограничиваются школьной программой и просмотрами экранизаций известных произведений по выходным с Леной. И это хотя бы что-то. Вообще я зря на себя наговариваю. В школе на уроках русского языка и литературы я преуспевал и был одним из лучших. Написанные мною сочинения ставили в пример, и читал я тогда даже больше, чем требовала программа. Но с окончанием школы закончились уроки литературы, закончились и книги. Институт, армия, снова учеба. За эти годы прочитал несколько книг историка Льва Гумилева и «Эдичку» Лимонова. Вот и все достижения. Потом стало совсем не до литературы. Немного стыдно, конечно, но жизнь еще большая, придет время, снова начну рисовать и читать книги. Когда-нибудь придет такое время.
Вечер был тих и безмятежен. Мы с Леной о многом говорили, строили планы. В дверь позвонили ближе к полуночи. Я открыл ночному гостю. Я не ошибся. Это был тот самый, мой старый знакомый – рыжий, который учил меня жизни в институтском сквере. Мне показалось, что он совсем не изменился. Узкое, худое конопатое лицо, колючие умные глаза. Даже те же очки в черной толстой оправе. Стриженная острым клином рыжая борода, усы. Он не стал снимать куртку из добротной черной кожи, под которой сквозь расстегнутые пуговицы виднелась кобура с пистолетом. Он был заметно напряжен.
Рыжий принес бутылку дорогого коньяка Hennessy XO. Мы выпили, обменялись ничего не значащими дежурными фразами. Часто возникали неловкие длинные молчаливые паузы. Выпили еще и еще. Прекрасный напиток мягко согревал и совсем не требовал закуски. В какой-то момент рыжий Саша разговорился. Он как-то грустно улыбнулся, сказал, что жизнь его представляется сегодня напрасным строительством карточного домика, который обрушился в одночасье. Ему жалко близких ему людей, товарищей, которые беззаветно верили в него и которых он подвел. Многих потерял. Совсем потерял. И это особенно непростительно, что из-за странного большого дела, бизнеса, как это все сегодня называли, а в принципе, как ему сейчас «определенно представляется», из-за банальных денег, навсегда ушли очень приличные ребята. Совсем еще молодые. И ему теперь непонятно, ради чего было «это все». Говорил, что надо было быть честным перед собой и перед его пацанами и понимать, до какой грани ты можешь дойти в «своей внутренней пустоте», борясь за свои амбиции. «Амбиции, но за ними должно стоять что-то, – размышлял он, подливая коньяк. – Что-то весомое. Цель какая-то высокая. И это совсем не про деньги». Несколько раз повторил про пустоту. Путано говорил о том, что в эти годы необходимо было умение вовремя задвигать все человеческое, иначе тебя съедят.
– В общем-то, так и получилось. Съели. Съели, —
качал он головой, грустно улыбаясь. – И знаете, что интересно. – Он снова себе налил, поднял пузатый бокал, цыкнул. – Удивительно, что не это самое страшное. В сущности, к этому все, в общем-то, шло. Наверное. М-да. А ведь я в конце восьмидесятых защитился. Самый молодой кандидат на кафедре. Философ. Думал, что я многое… почти все обо всем знаю и понимаю. Суть всего живого и мыслящего познал.
Он выпил, снова покачал головой.
– И дошел от философа до серьезного приблатненного коммерса. Ха-ха-ха! Серьезного! Тоже, защитился. Смешно. – Рыжий тяжело вздохнул и задумался. – А потом учился прятать на время все свое человеческое. Не просто это. Я говорил уже о самом страшном. Самое страшное – спрятать, а затем забыть вернуть обратно человека. Или, хуже того, потерять насовсем. Получить все, но потерять… – Он на мгновение замолчал. Смотрел куда-то перед собой. – Ветер жизни иногда свиреп, – продолжил он.
В целом жизнь, однако, хороша.
И не страшно, когда черный хлеб,
Страшно, когда черная душа.
Рыжий поправил очки, впервые широко улыбнулся.
– Хайям. М-да, – усмехнулся он. – Преподавал бы сейчас на кафедре или книжки писал, черный хлеб жевал и не общался с этим быдлом… Хорошо у вас, ребята. Душевно. Можно выговориться, – грустно улыбнулся рыжий.
Он сказал, что ему пора. Сказал, что ситуация складывается так, что ему необходимо срочно и надолго уехать. Уехать из страны. И у него совсем нет представления, вернется ли он когда-нибудь. Я сидел, слушал его и никак не мог понять, даже представить, какие дороги привели этого умного и, похоже, сильного человека к пустому жизненному тоннелю с одной плохо освещенной колеей. Я подумал, что в детстве он, наверное, был смышленым любознательным мальчуганом. Радовал любящих его родителей своими успехами. Верховодил в компании сверстников. Скорее всего, прекрасно и легко учился в школе, блестяще в институте. Общался с лучшими преподавателями и профессурой. Считал себя и таких, как он, интеллектуальной богемой. Как он потом променял все это на мир недавно посетивших меня несостоявшихся партнеров – Витька и его напористого коллеги? Как он жил в их мире столько времени?
Рыжий попрощался со мной, извинился, попросил Лену уделить ему несколько минут. Она пошла его провожать…
– Он пытался оставить мне деньги. Нам оставить, – быстро поправилась Лена. – Сказал, знает, что ты откажешься, а нам они пригодятся. Никому, говорит, не помешают. Много денег. Доллары. Я никогда столько не видела. – Лена села за столик, положила голову на ладонь. – Я отказалась. Неудобно это все. Как-то жалко его. Хороший он. По-своему. Ощущение такое, как будто жизнь выхлопала его, как подушку.
Сегодня пятница. Вечером запланирован просмотр фильма, в котором у Лены маленькая роль. Он вышел давно, целых семь лет назад, еще в девяносто втором, но мы его не видели. Лена не хотела. Сегодня, вдруг, почему-то вспомнила. Фильм, скорее всего, никакой, хотя там несколько известных еще в Союзе актеров. Может, раньше она бы сильно переживала, сейчас время все сгладило. Мне тоже интересно, чем тогда жили люди культуры, что и как хотели сказать.
В шесть тридцать у меня встреча с Константином – у него срочное дело. Время Константин ценить умел, так что дело у него ко мне точно важное. Что ж, поговорим. Еще он просил купить цветы. Лучшие. Я купил. Какие считал лучшими, те и купил. Как просили. Пообщаемся, передам пакет с цветами, и сразу домой. Мы условились повстречаться в центре города, у сквера между моим бывшим институтом и недавно заменившим часть этого сквера зданием банка.
Был сносный октябрьский день. Прохладно, сухо, ветерок гонял по земле опавшую подсохшую листву, сквозь серое небо еще пробивалось усталое солнце. Казалось, все медленно замирало перед грядущей слякотью и холодами. Костя опоздал. Была у него такая дурацкая привычка опаздывать, когда у меня времени впритык. Он появился минут через двадцать у троллейбусной остановки в шикарном бежевом плаще. Шел медленно, дымил трубкой. Пижонил, наверное, для солидности. Мы поздоровались, прошли в сквер.
– Присядем? – предложил я.
Константин поправил круглые очки, сморщил нос, с сомнением посмотрел на засыпанную листвой и городской пылью скамейку и отказался. Аккуратно, медленно вынул трубку изо рта.
– Пройдемся. Полезно.
– Как скажешь. Но у меня мало времени.
– Подожди. У нас дело. Потом…
– Какое дело, Костя? Чего потом? Меня дома ждут.
– Я понял. Понял. Недолго. Дело тебе больше нужное. Когда ты научишься выбирать приоритеты?
– Дом для меня…
– Но сейчас не об этом, – делал вид, что не слышит меня, Константин. – У нашего третьего партнера из «города» проблемы. Он сам не говорит, но мне передали. Компетентные люди передали. – Константин достал из кармана плаща пачку Marlboro, крутил ее в руке. В другой руке трубка. Странно, зачем ему сигареты? Вроде трубку курит.
Этого нашего партнера из города я видел всего один раз, и очень давно. Общался только с его сотрудниками. Его проблемы меня сейчас совсем не трогали.
– Чего ты замер, Костя? Мне не до него, мне…
– Закроют его, скорее всего, приятеля моего. Залез в чужой огород. Мало ему рекламы оказалось.
– И что? Это ваши дела. Я в «огородах» ничего не понимаю. Мне своих дел хватает.
– Он курировал рекламу. На его место придут новые люди, – не слушал меня Константин. – Вот так. Новые люди. – Он посмотрел на пачку сигарет, убрал обратно в карман. – Может, придется дело наше свернуть.
– Как это?
– Не моя тема. Городская. Я попытаюсь, конечно, договориться, но шансов не много. Думаю, придется продать компанию. И это не самый плохой…
– Не понял.
– Чего не понял? Не дадут работать. У них свои аппетиты будут. Договоры с нами расторгнут.
– Как?
– Найдут как. Может, так будет, а может, и договоримся. Я тебя просто предупреждаю, чтоб готов был к переменам. Без лишних вопросов. Теперь о хорошем. – Константин с сожалением посмотрел на лежащую в его ладони трубку. – Погасла. Первое. – Он зачем-то ткнул указательным пальцем вверх. – Первое – займемся недвижимостью. Я все продумал, потом обсудим, раз у тебя времени нет сегодня на важные дела. Второе хорошее. – Константин на этот раз обошелся без жестикуляций. – Банк тебе одобрил кредит на квартиру. Сейчас пойдем, поздравим управляющую…
– Мне…
– Недолго. У нее день рождения недавно был. Тебе ведь кредит одобрили. Не мне. И поблагодарить необходимо. Так, из вежливости. Или ты не согласен? Полчаса потерпишь. Подарок со мной. Заметь, тебя этим не грузил. Цветы купил?
– Купил. В пакете, – кивнул я на огромный пакет у меня в руке.
Константин что-то еще говорил о льготных условиях кредита, об особом подходе банка к «моему вопросу», о необходимости таких контактов, как эта управляющая. И вообще женщина она роскошная, приятная в общении, продолжил он, и в новом бизнесе она пригодится. В недвижимости всегда нужны под рукой «оперативные финансовые ресурсы». Константин говорил о перспективности нового дела, о том, что у меня, несомненно, все получится. Он даже сделал мне предложение перейти в правительство области заниматься недвижимостью. Он был бы готов во всем помочь в первое время. Он еще что-то хотел сказать, но, увидев мое кислое лицо, осекся.
– Ладно, пошли поздравим.
Меня всегда пугало то, в чем я ничего не понимал. Это, наверное, плохо, это резало перспективы, но мне так комфортней. Я готов был довольствоваться тем, что есть, – стабильной работой на годы вперед. Сейчас, по словам Константина, эта стабильность была под угрозой. Но это же не точно. Я плохо представлял, о чем он говорил: про перспективы нашего дела, про недвижимость – и решил пока не заморачиваться. Там жизнь покажет.
– Ты чего замер? Пошли, говорю.
Я оглянулся, посмотрел на свой автомобиль, стоявший неподалеку, на курившего рядом с ним водителя. На троллейбусную остановку, бабушек с котомками. Все как обычно. Но мне было не по себе. Лена будет ждать. Лена. Плюнуть бы на все и уехать домой. Раньше бы так и сделал. Сейчас стал другим. Не хотелось обижать Константина, сам просил его помочь с этим кредитом. Но Лена не поймет, если сильно опоздаю. Мы договорились. Хотя квартира нам нужна обоим. Но если все затянется – вечер будет испорчен. Надо бы, конечно, позвонить. Предупредить ее. Но очень не хочется расстраивать. Очень. Начнет переживать. Она все равно начнет дуться. И что изменит этот звонок? Звонок по мобильному – и я могу размякнуть. Я себя знаю. Предупредил – и успокоился. Могу и задержаться. Нет. Звонить не буду. Что решат какие-то двадцать – двадцать пять минут? Ничего. А меня будут держать в тонусе. Позвоню, когда поеду домой. Или…
Я снова посмотрел на свою машину. Поддавило внутри. Водителю тоже обещал пораньше отпустить. Все не вовремя, не так.
– Может, перенесем, Костя?
– Пойдем, не тупи. – Константин взял меня под руку и потащил в банк.
– Нет, господа, я вас так просто не отпущу. Не обижайте одинокую женщину в пятничный вечер. Тем более такой прекрасный подарок. Перьевая коллекционная Montegrappa! Мечта. Не ожидала от тебя, Константин. Что будем пить? Не откажетесь ведь за меня?
– Я бы вина выпил. А, Александр? Ты не против вина?
Я пожал плечами. Что угодно, только бы поскорее. А она и правда шикарная женщина. Ухоженная, как с обложки модного журнала. Шелковая блуза, юбка-карандаш с дразнящим разрезом. Точеный профиль, точеная фигура. Пытливые, чуть с прищуром глаза, узкие золотые очки, правильные, очень правильные острые черты лица. Как будто специально вырисовывали, соблюдая пропорции. Может… Да, чуть большеват рот. Хищный, порочный какой-то. Но он ее не портил совсем. Наоборот, еще больше привлекал внимание. И грудь уж слишком выразительна для такой хрупкой фигуры. Если бы я рисовал, может, и уменьшил бы, подтер слегка ластиком. Но в жизни… Природа, наверное, лучший художник. Трудно было не смотреть на Нелли Николаевну. Какая-то животная притягательность исходила от нее. Ей бы в актрисы, а не в банкирши. Хотя с такой внешностью где угодно…
– Ты уснул, Саша, – улыбнулся Константин. – Александр у нас несколько брутален. Молчун. А пьет он виски. Предпочитает White Horse. Когда-то давно выбрал эту белую лошадь и скачет на ней, не изменяет.
– Прямо ска-ачет? – протянула Нелли Николаевна, прищурившись.
И зовут ее, как мою учительницу русского и литературы. Нелли Николаевна. Нелли. Странное имя, со школы непонятное. Она стояла у окна, слегка опершись на подоконник. Движения все театральны, голос грудной, глубокий, но говорит медленно, томно.
– Виски White Horse, говоришь. Товарищ твой и правда суров. Александр, улыбнитесь. Вы же в гостях у дамы.
Я улыбнулся. Думаю, со стороны это смотрелось по-идиотски. Подмывало встать и уйти. Сбежать. Жуткая все-таки смесь – ум, уверенность и красота в женщине.
Зашла секретарь, принесла вазу с цветами, поставила на стол, вышла.
– А цветы какие! Протеи. Мало кто знает о них. Экзоты. Ты, Костя, на глазах растешь. Удивляешь и удивляешь. – Нелли Николаевна подмигнула и поиграла пальцами, блеснув крупным искрящимся камнем.
– Это не я. Это Александр. Он у нас творческий человек. Художник. Куда мне. – Константин улыбнулся и откинулся в кресле.
Нелли Николаевна внимательно осмотрела меня, как будто диковинную вещь. Неуютно.
– Ху-дож-ник? Хм. Интересно. Ты раньше не говорил, Костя. Все про кредит… А вы интересный человек, Александр. Можно на ты?
– Как вам удобно, – выдавил я. Надо бы сказать ей. Какой я художник? Совсем я не…
– Раз такое дело, джентльмены, угощу-ка я вас с шиком. Шотландской белой лошади у меня нет, конечно. Но… – Нелли Николаевна эффектно щелкнула пальцами. Подошла к столу, подняла трубку телефона, задумалась. – Буквально пару минут, – обратилась она к нам, положила трубку, улыбнулась и вышла.
Я сидел, ждал, уставился в деревянные напольные часы, мысленно пытался придержать размеренно и неумолимо цокающие внутри механизмы.
– Очень дорогие часы, – поймал мой взгляд Константин. – Kieninger. Породистая немецкая марка. Еще до революции основана. С секундной стрелкой. Большая редкость по тем временам.
Чудной человек этот Костя. Кому чего, а ему бы дорого да престижно. Видел же, что мне не до красот сейчас. Время шло, хозяйка этих часов не возвращалась. Прошло пять минут. Семь.
– Отличное есть изобретение с недавних пор.
Свежее совсем. Мобильный телефон. Много важных вещей можно сделать быстро, – снисходительно бросил мне Константин.
Он был прав. Дальше тянуть было нельзя. Вообще звонить и расстраивать Лену не хотелось. Но все затягивалось, все выходило из-под контроля, и я позвонил домой. Долго не брали трубку. Потом удивленный и раздосадованный Ленин голос. Она все поняла. Да, она, конечно, была рада, что у нас все получилось с банком. Некоторое разочарование сквозило в словах Лены: она уже час как дома, что-то приготовила. Лена сказала, что, конечно, чуть-чуть расстроена, но если надо – подождет. Мне стало чуть спокойнее. Я представил Лену, ее по-детски обиженное лицо, пухленькую нижнюю губку чуть навыкат, широкое дыхание, румянец на щеках. Это сердце так красило ее щеки, когда Лена волновалась. Так она говорила. Это она знала с детства, когда подолгу общалась с врачами. Сейчас Лена, наверное, укуталась в плед, легла на диван, включила телевизор…
В кабинет снова вошла секретарь, совсем юная белокурая девушка. Принесла поднос с открытой бутылкой вина, тремя бокалами и закусками. Она поставила поднос на стол и вышла.
Следом зашла Нелли Николаевна. Щурилась, загадочно улыбалась. Она попросила Константина разлить вино.
– Предлагаю тебе, Саша, пересесть на французскую лошадь. Это совсем другой уровень, – протянула она слово «совсем». – Cheval Blanc 1988 года! – Нелли Николаевна смотрела на нас с Константином, ожидая реакции.
Мы понимающе кивнули. Хотя я лично ничего не понимал, кроме того, что подсказывали мои школьные познания во французском языке, – вино называлось «Белая лошадь». Ну и понятно, прошло одиннадцать лет с 1988 года. Наверное, это было хорошо. Лучше всего я понимал, что надо быстро с этим заканчивать, поблагодарить за кредит и откланяться.
Быстро не получилось. Вино, как оказалось, требовало определенного ритуала, и опрокинуть бокал в несколько глотков было признаком дурного тона. Чтобы не обижать хозяйку, надо было соблюсти все необходимые формальности. И если честно, оно того стоило. Аромат вина напомнил мне детство. Странно, что продукт, сделанный из винограда, имел запах дождливой осени, последней опавшей листвы и сена в деревенском сарае. Вкус вина менялся. За этим было интересно наблюдать. Я дежурно поблагодарил Нелли Николаевну и потом больше молчал. Вино меня увлекло, и время пролетело незаметно. Мы собирались уходить, но Нелли Николаевна вынесла «на посошок» открытую и не полную бутылку абсента.
– Ты, Саша, как художник должен попробовать. Разлей.
Я быстро разлил в синие пузатые стаканы грамм по пятьдесят зеленой жидкости, которой, как говорили, когда-то увлекался Ван Гог. Абсент оказался горьким и странным напитком с отдаленными нотками нелюбимого мною аниса. Или мне так показалось. Я быстро выпил рюмку, чего тянуть. Налили вторую, третью…
Я очнулся на лавочке около своего подъезда, когда уже пробивался розовый рассвет. Я замерз. Меня подколачивало, мутило, и я весь был одна сплошная тревога. Что я вчера говорил, что делал, я толком не помнил. Осознавал только, что мог сделать что-то такое, отчего мне будет дурно и стыдно. До сих пор кружилась голова, рваной лентой проплывали яркие цветные картинки. Зеленое озеро с белыми лошадьми. Я с трудом пытался вспомнить прошедшую ночь, закрыл глаза. Было странное состояние. Мне казалось, я опять засыпал. Зелено-синяя жидкость. Ее много. Мы выпивали, ослепительный белый свет, Константин, Нелли. Нелли, розовая шелковая блуза, красивое правильное лицо, большой рот, собранные в клубок волосы. Только небольшой прозрачный завитой локон не убран. Рядом блестящая желтая сережка с фиолетовым камнем. Локон волос светлый, почти серый, как будто нарисованный мягким простым карандашом или сухой кистью. Человек с рыжей бородой и острыми чертами лица на картине. Смотрел с укором. Ван Гог. Она что-то говорила о Ван Гоге. Вернее, мы о нем говорили. Много и долго говорили. Подробностей не помнил. Не помнил, где видения, а где реальность. Потом мы шли по улице через мост, к площади. Или. Вроде шли с Нелли. Куда-то пропал Константин. Темно-синяя улица и желтые фонари. Желтый, почти лимонно-желтый свет мазками по кругу разлетался от фонарей в глубокую синеву улицы, плескался в черной воде под мостом. Да, это помню. Желтые фонари с разводами в черно-синей воде, как разбросанные, плывущие апельсины. Комната. Большая. Окна на фиолетовую от мерцающей рекламы мощеную площадь перед мэрией. Желтые фонари. Желтые и фиолетовые кубики мостовой в окне. Все мазками, как у Ван Гога. Снова завиток локона за ухом Нелли, нарисованный мягким простым карандашом или сухой кистью. Гладкая фиолетовая спина, локон ритмично качается. Непропорционально большой жадный рот шепчет «да» и тянется к губам. Яркий малиновый. Пахнет восточными сладостями. Анисом. С детства не люблю анис. Белая лошадь. Нелли дрожит и все громче с чем-то соглашается: «Да, да, да…» Потом темнота. Она разрывается белым светом. Как будто кто-то с хрустом разорвал картинку по диагонали. Надо идти. Даже бежать уже надо. Срочно. Ощущение тревоги и беды. Горько-соленый привкус беды. Улица, фонари. Темная синева с лимонными, желтыми фонарями. Мутило и что-то качало тротуар. Ощущение, что он сворачивался краями в огромную трубу. Опять холодно. Я открыл глаза. Надо было вставать.
В квартире никого не было. Не раздеваясь, я упал на кровать. Темнота, где-то далеко ядовито-зеленого цвета озеро, в нем среди желтых апельсинов плавали белые лошади.
Прошло два дня – от Лены никаких известий. На работе она отпросилась, говорили, уехала – проблемы в семье. Проблемы…
На третий день позвонила ее мама, сообщила, что они с Лениной бабушкой приезжают завтра рано утром и встречаться со мной не имеют никакого желания, а ключи надо оставить соседке с четвертого этажа, из тринадцатой квартиры. Про Лену говорить мама отказалась, поясняя, что это теперь совсем не мое дело. Мое дело – отдать ключи и уехать. Отдать ключи Аиде Семеновне из тринадцатой квартиры. Беда.
– Это ключи от квартиры. – Константин протянул мне конверт. – Там внутри адрес. На Сурикова. Это в центре, ты знаешь, недалеко, комфортно. Дом кирпичный, площадь метров семьдесят квадратных, эркер. Ремонт недавно, мебель дорогая. – Константин крутил по столу пачку Marlboro.
Константин пригласил меня поговорить о делах. Он выбрал самое модное и дорогое в нашем полуторамиллионном городе кафе. Все столики были заняты. Кто-то курил трубку. Пахло табаком и ванилью. Мы пили кофе из маленьких неудобных, но красивых чашечек. Играла классическая музыка, сновали услужливые, улыбающиеся официанты в специально сшитой черно-белой одежде. Все очень достойно, как говорил Константин. «По-европейски». А мне бы сейчас по-русски водки выпить в какой-нибудь забегаловке.
– Ты прости меня. Нехорошо получилось. Я сам потерялся, всю ночь непонятно где бродил. Кто знал? И кредит этот оказался не нужен. Да, нехорошо. – Константин закурил. – Хотя все в сравнении, как говорится.
Я вопросительно смотрел на Константина. Мне было непонятно про кредит. Да и фраза про сравнения была, как мне казалось, не очень уместна.
– Паренька этого, из «города» который… все-таки закрыли вчера.
«Паренька из города» – это он про нашего партнера?
– Плохие новости ходят косяками. Сегодня такое время. Не обижайся. Я про Лену.
– Чего мне обижаться? Сам…
– Ну я тоже руку приложил…
– Нет. Это моя тема. За квартиру спасибо. И ты прав, по сравнению с твоим товарищем – я в шоколаде, – спровоцировал я.
– Какой он мне товарищ? Так…
– Понятно. Это ваши дела. Еще раз за квартиру спасибо. Буду аккуратен. Ты знаешь, люблю порядок. Что-то еще?
– Компанию нашу, считай, я уже продал. Так сложились обстоятельства.
– Пофиг. Тебе видней.
Действительно, беда одна не приходит. Хотя после потери Лены – какая эта беда? Так, производственные неурядицы. Я посмотрел на Константина, понял, что это еще не все новости. Теперь, наверное, про хорошее будет вещать, как он любит. Хотя не факт.
– Теперь про хорошее. По деньгам договорился более чем хорошо. Оборотка наша, плюс цена за компанию.
– Понятно.
– Чего тебе понятно. Сотни две тысяч, Саша. Долларов. И ты не понял. Квартира эта. – Он кивнул на конверт с ключами. – Квартира твоя. Плюсом. Поэтому и в кредите смысла нет. Завтра тебе позвонит риелтор, оформишь документы.
– Понятно.
– Что тебе…
– Водки бы сейчас. – Я мысленно оглянулся далеко назад, в трамвай, ехавший в весенний лес. Вот и закончилась история. Прямо как в кино, закрыл книгу…
– Чудной ты человек, Саша. Водку ему. Шампанское в таких случаях пьют. Кстати, о шампанском. Видел недавно в ресторане очень сильно подшофе Валерия Владимировича. Шампанское бутылками глотал. Танцевал в носках. Помнишь его? Помог нам. Привет тебе передавал. Про художников что-то говорил. Я не понял.
– Помню. Приличный человек. Спасибо за привет.
– Отправили на пенсию. Я слышал, его попросили из Москвы помочь изменить меру пресечения одному авторитету. Известный в прошлом политик попросил. Раньше был очень влиятельным. Да и сейчас… Валерий отказал. Жестко. Странный человек. Давно в системе, зачем такие подвиги?
– И?
– Чего «и»? На пенсию отправили. Быстро. Говорили, блатные и другая братва ему деньги машинами возили. Я был у него в тот вечер дома. Маленькая двухкомнатная квартира. Бедненько. Ни счастья не видно, ни роскоши. О чем он думал?
Вот теперь прямо по классике. Эти слова в качестве эпилога в моей многогранной истории. Дочитал книгу, прожил. Закрыл, убрал на полку. Теперь как-то надо заново все.
– Саша, теперь давай про новые дела. Недвижимость. Я уже начинал рассказывать. Никто не неволит тебя, конечно. Ты…
Было начало одиннадцатого, когда Александр вышел из ресторана. Мокрый асфальт был усыпан бело-розовым яблоневым цветом. В воздухе висела новорожденная свежесть, которая бывает только тогда, когда небо в муках отсверкает, отгромыхает и смоет все пыльное и застарелое, не жалея воды. Сейчас было тихо. Деревья, отряхиваясь, шептались и сбрасывали последние капли прошумевшей стихии.
Александр широко вдохнул, осмотрелся. Неуверенно обходя мерцающие неоном лужицы, оберегая кожаную подошву дорогих туфель, пошатываясь, двинулся к машине.
– Александр Петрович, домой? – спросил в открытое окно джипа водитель.
– Сейчас решим. – Александр ввалился на заднее сиденье.
Алкоголь пеленал сознание. Александр боролся из последних сил.
«Сдаться и поехать спать. Перед сном в очередной раз поскандалить…» Он представил искаженное истерикой лицо подруги. Его передернуло: «Ффээ. Нет, не сейчас!»
Сегодня они хорошо посидели с однокурсниками, жалко портить такой вечер. Сильно Александр ни с кем из институтских не дружил. Но были четверо, с кем поступил в институт. Потом после первого курса все ушли в армию и разъехались по разным концам стран Варшавского договора, от Амурской области до Германии. После службы все восстановились в одну группу. Им было что вспомнить, о чем с удовольствием поболтать. И о студенческих годах в первую очередь. Но компания как-то рано развалилась, у всех свои заботы. Уже семейные. Хотя поднабраться успели изрядно. Давно не встречались, и водка лилась без пауз. Александр тоже себя не сдерживал. Водку он сейчас пил по особым случаям, в теплой мужской компании. Есть такая уникальная русская радость – холодная водочка в теплой компании под хорошую закуску. В остальной жизни Александр перешел на вино. Хорошее вино – и приятно, и полезно во всех смыслах. Хорошее вино – признак успеха и достатка. Александр пил его часто и прилично в нем разбирался. Страны, терруары, берега, годы урожая. Но сегодня Александр позволил себе перейти на водку и с непривычки чуть перебрал.
– Куда же дальше двинуть? – вырвалось у Александра.
– Что? Я не расслышал, – откликнулся водитель.
Сделав почтительную паузу, он весело продолжил:
– Тут такое творилось, Сан Петрович! Кино! Гремело, лило. Ветрище. Девчонок до нитки. Прозрачные, как в стриптизе. Верещат. Ух… – Водитель выдохнул, потом осекся, поняв, что шеф не в духе.
«Девчонки», – мысленно повторил Александр. Прошлись сегодня по девчонкам из группы. Потом вспомнили вообще институтских барышень. Конечно, вспомнили и ее. Лена. Внутри кольнуло. Лена была яркой девушкой, ее помнили все, хотя училась она на год младше и к их группе не имела никакого отношения. К группе не имела, но не к Александру. Когда-то, не так уж и давно, хотя, кажется, прошла целая вечность, Лена была всем в его жизни. Когда-то. Теперь пришло другое время, многое изменилось. Да целый век сменился. Век. У него своя жизнь, у нее своя. Она жила с другим. Александр его знал. Неплохо до этого общались. Парень с ее работы. Такой вот служебный роман. Он любил ее и тихо ждал. Дождался. Сначала Александра залила дикая злоба, но потом все улеглось. Да и парень этот, в чем он виноват? Александр был уверен, что легко можно все исправить и начать заново. В любой момент. И, наверное, были на то основания. Они периодически кратко тайно встречались, иногда на несколько дней. Но не клеилось. Она была готова, это Александр не мог с собой договориться. По какой причине? Он не мог себе объяснить ни тогда, ни сейчас. Гордыня? Его сильно ломало. И в том, в чем надо было винить только себя, он почему-то мысленно предъявлял претензии ей. Расставались с Леной внешне тихо, но внутри тяжело и долго. Изрезал спьяну все ее фотографии. Все. Зачем? Откуда-то пришло чувство досады за себя.
Стало душновато. Александр открыл окно автомобиля. Увидел всю эту опавшую после грозы яблочную красоту. Из ресторана вышла маленькая девочка в блестящем красном плащике, в цветастой панаме. Она деловито изучала залитый водой тротуар возле входа в ресторан. Потом бросила взгляд на двери, покачала головой и прыгнула через лужицу. Потом обратно. На кого-то она была похожа. Короткие темно-каштановые волосы, глаза с длиннющими ресницами, пухленькие губки. Нижняя – чуть навыкат…
– У нас вода есть? Коля, у нас вода есть? – Александр закрыл затемненное окно.
– Конечно, Александр Петрович. У вас сзади в обоих дверях бутылки.
– В «обоих», – пробурчал Александр. – В обеих.
– Что?
– Да ничего. – Александр достал маленькую бутылку Evian.
Лена. Он увидел ее в первый же день, когда восстановился в архитектурном, возвратившись из армии. Время, когда все вокруг было в сочных ярких цветах. В розово-абрикосовом легком платье она как будто выпорхнула в летнее марево из серого институтского здания. Он смотрел тогда на нее неприлично долго, пока не обжегся о ее взгляд. С тех пор он старался быть рядом с ней. Искал ее компанию, перезнакомился со всем ее окружением, стал завсегдатаем их скучных для него сборищ и посиделок. Она была всегда рядом с высоким светловолосым парнем. В суть их отношений он старался не погружаться, убеждая себя, что они эфемерны, как одуванчики в траве у института, – дунет легкий ветер и все развеет. Александру казалось, что ее друг был совсем не готов к серьезным отношениям. Да что там казалось, Александр был в этом уверен. Мальчик из зажиточной семьи, только со школьной скамьи, мамка раз в две недели в общагу приезжает, продукты привозит. Насмотрелся Александр на таких в армии, им бы за собой научиться следить. А Лена уже ждала совсем других отношений. Александр это чувствовал. Да что там чувствовал, в этом он был уверен. Или заставил себя поверить. Он ловил каждое ее слово, каждый доброжелательный жест, каждое новое впечатление, аккуратно укладывал их в своей памяти…
Первое свидание, первые прикосновения. И какое свидание. Если бы это произошло не с ним, он бы и не поверил, что так бывает. Она привела его в рай, показала его, и в нем они были вместе три самых счастливых года.
– Коля, в наш цветочный магазин. Потом на Есенина, 17.
– Понял, шеф. – Водитель гоготнул и завел машину.
«Вот добродушный здоровяк. Всегда на позитиве», – отметил Александр и снова погрузился в воспоминания.
Было странное время. Девяностые, совсем ни на что не похожие. Да, он ушел в работу. Повезло, все получалось. На другое не было времени. Даже сны снились про работу. Пришли и результаты. Появились и… Чего греха таить, появились и сопровождения этих результатов: алкоголь, шумные пестрые компании. А кто святой? Лена все чувствовала, пыталась не замечать. Не смогла и в одно далеко не прекрасное утро просто исчезла. Потом ушла к тому, кто долго и безнадежно был в нее влюблен. Вот так. Ушла из своей квартиры. Ее квартиры. Он остался среди ставших чужими стен. Он был унижен. Пришлось быстро собираться, быстро бежать.
– Сан Петрович, я…
– За дорогой смотри. – Александр поморщился, закрыл глаза. Он снова открыл запотевшее окно, тяжело выдохнул.
Потом не простил он. Прошло больше трех лет с их последней встречи. Сейчас, вдруг, он понял, что время пришло. Вот вышел из ресторана и сразу понял. Так бывает. Почему нет? Что мешает, наконец, все исправить? Никогда не поздно…
– Я пройдусь. – Александр взял букет и вышел из машины.
Небо снова затянулось, разошелся ветер, пылил дождь.
– Сан Петрович, может, мне с вами? Поздно, да и райончик тот еще.
– Все нормально. Я здесь долго жил. Ты объезжай дом и встань у того подъезда. – Александр указал на одиноко горевший фонарь.
Он остановился у подъезда, достал телефон и начал искать нужный номер. Не вваливаться же в квартиру без предупреждения. И вообще не было гарантии, что Лена в этой квартире сейчас. Зачем? У нее своя жизнь, совсем в другом месте. Александр это принимал во внимание, но алкоголь и бесшабашность вдруг принятого решения убеждали его, что все должно обязательно сложиться именно здесь и сейчас. По-другому быть не могло. Александр искал телефонный номер. Номера не было. Всегда знал на память. Память стерло время. Да и состояние не то – поднабрался. Он посмотрел в окна на седьмом этаже. Вроде ее квартира. Горит свет. Или не эти окна? Александр решил не отступать.
Он позвонил ее знакомой. Долго не отвечали.
– Вета, привет. Подскажи телефон Лены.
– Саша, ты знаешь, который час? Какой Лены? Ты пьяный?
– Вы-волковой Лены. Нормальный я. Номер скажи.
– Заикаешься – значит бухой. Что я тебя, первый год знаю? Ты на часы смотрел? И вообще… Это похоже на плохую, гадкую шутку. Ты, видно, сильно набрался.
– Ты мне только…
– Что только?
– Ты мне номер телефона напомни. Я просто с ней поговорю. Очень надо…
– Ты шутишь так плохо? Или не знаешь ничего?
– Чего это я не знаю?
Голос в телефоне замолчал.
– Саша, она умерла несколько месяцев назад. Уехала к маме и… Там и похоронили. Извини.
Гудки. Александр качнулся, сел на крыльцо подъезда панельного дома, положил на мокрую бетонную плиту цветы. На столбе скрипел фонарь, раскачивая темноту. Ослепляя фарами, подъехал огромный автомобиль. Встал под фонарь.
«Как это умерла? Так не должно быть. Вот он, дом. Мы же здесь жили всего года три назад». Александр чувствовал, что трезвеет. Хлопнула дверь машины. Послышались тяжелые шаги.
– Александр Петрович, может, поедем? Вроде дождь начинается.
– Ты поезжай, Коля. Я еще посижу. Я что-то перестал понимать…
Водитель мялся, не уходил.
– Чего тебе?
– А можно я рядом посижу, покурю?
– Кури, – выдохнул Александр.
Он сидел, опершись локтями в колени, опустил подбородок на ладони, закрывая пальцами лицо. Ветер раскачивал фонарь, он продолжал уныло скрипеть и стучать о столб. Сквозь пальцы Александр видел шатающиеся в такт фонарю выхваченные из темноты серые дома, ползущие, как безобразные щупальца, тени деревьев.
– Я сейчас. – Водитель побежал к машине.
Раздался звук сигнализации, шум двери машины.
– Сан Петрович, подложите. Сыро, да и запачкаетесь. – Водитель протянул стопку рекламных проспектов.
Александр не отреагировал.
– Можно? Я подложу.
Александр пожал плечами. Кивнул. Водитель присел на буклеты. Закурил. Глухо ударил фонарь. Его продолжало мотать в стороны, и вместе с ним продолжали плясать выхваченные светом фонаря куски неба, дома, деревья.
– Ветер, – многозначительно протянул водитель, покачал головой и цыкнул.
Александр посмотрел вверх. Поморщился.
– Коля, ты когда-нибудь видел, как качается небо?
Водитель молчал. Он глубоко затянулся, посмотрел в разрезаемую фонарем темноту, туда, где зависла бледная луна, прищурился. Потом довольно хмыкнул:
– Небо?
– Небо.
– Ну. Было.
– Что было? – равнодушно бросил Александр.
– Ну это… Небо. Наверное… – Водитель заерзал.
– И как?
– Ну не знаю как. Я так сразу и не вспомню. Я думал, когда сильно бухнешь…
– Что?
– Ну… Я это, – начал волноваться водитель. – Это. Ну небо. Небо качается, когда сильно пьяный. Я это. Так может быть…
Сначала робко, потом вдруг плотным навалом упал дождь. Косые струи встали стеной, заштриховали свет фонаря. Запузырился асфальт, потек ручьями, по крыше крыльца подъезда забарабанило.
– А ты прав. – Александр повернулся и внимательно посмотрел на водителя. – Знаешь, Коля, это ты в точку. Небо качается, когда ты сильно пьян…
– Точно, – обрадовался водитель. – Я и говорю. Пьяный. Только как запомнить-то, Александр Петрович? Как оно там качается. Шары залиты, не видать ни хрена толком, а наутро и не помнишь. Я вот…
– Запомнить? Это, Коля, смотря от чего пьян. Смотря от чего ты пьян.
Дождь все усиливался. Александр услышал звук весенних ручьев в лесу, вспомнил теплое качающееся небо, их маленькую уютную квартирку, ее глаза с путающимися ресницами, ее голос.
– Знаешь, мне кажется, все приходят в эту жизнь для кого-то. Только не знают для кого. – Он видит, как она покусывает пухленькую губу. Видит ее лицо, шрам под маленькой грудью, потолок в облаках-барашках. – Нам повезло. И это счастье. Если это не сохранить…