Родился в 1967 году. Доктор филологических наук, победитель премии «Большая книга» (2019), автор более 700 опубликованных работ.
Идеальное убийство
Почему-то стоянка поезда на нашей маленькой станции составляет целых двадцать минут.
Я вошел в купе на третьей минуте, с удовлетворением отметил, что никаких соседей у меня пока нет, и уютно устроился у окна с детективной книжкой.
На девятнадцатой минуте в дверь постучали.
– Войдите! – сказал я, постаравшись скрыть невольное раздражение, которое, кажется, все-таки прорвалось в голосе, потому что мой сосед по путешествию протиснулся в купе с чуть виноватым видом.
– Можно?
– Милости прошу. – Я уже полностью овладел собой и даже сделал приглашающий жест, указывая на сиденье напротив.
Едва мой сосед устроился, как поезд наконец тронулся.
Минут двадцать ехали молча, я пытался сосредоточиться на книжке, а сосед бездумно смотрел на мелькающие за окном перелески. Потом он, инстинктивно ухватившись рукой за столик, поднялся с места и спросил:
– Вам чаю принести? Я к проводнице сейчас схожу…
– Нет, спасибо, я, может быть, потом…
Чай он пил аккуратно, не хлюпая, как это делают многие, но, к сожалению, ложечку из стакана все-таки не вынул, и она противно звякала о стекло.
Это меня отвлекало, и я, некоторое время поборовшись с собой, все-таки отбросил книжку на застеленную одеялом полку.
– «Идеальное убийство». – Мой сосед скосил глаза на название и усмехнулся. – Интересная?
– Не знаю, выяснить не удалось, – не без сарказма ответил я, но моя ирония пропала даром, сосед ответа то ли не услышал, то ли не обратил на него никакого внимания, потому что тут же спросил снова:
– Скажите, а с вами когда-нибудь такое случалось, что на долго мучивший вас вопрос отвечала сама жизнь…
– Ну… Она всегда так или иначе отвечает…
Сосед был явно разочарован моим ответом:
– Нет, я не про «так или иначе», я про прямой и ясный ответ на поставленный вопрос сейчас говорю. Как бы вам объяснить… Вот послушайте, какая история приключилась с одним моим знакомым.
Я понял, что если хочу оставаться хоть чуть-чуть вежливым, длинного рассказа мне не избежать, и покорно приготовился слушать.
– Одного моего знакомого, который был нормальным интеллигентным человеком с нормальной интеллигентной профессией, тем не менее годами сверлил дикий и страшный вопрос: «Можно ли совершить убийство, которое никогда и у никого не получится раскрыть?», так сказать, идеальное убийство… Я, собственно говоря, про его историю и вспомнил, когда увидел, как называется ваша книжонка… И вот однажды он отправился в путешествие на таком же примерно поезде, как наш. Женщине своей, жившей в другом городе, он хотел сюрприз сделать или друзьям, я уже забыл, да и не важно это.
Ехал он, ехал, а потом на одной из ночных станций, случайно, от скуки, выглянул в окно и увидел подсвеченное название небольшого городка, в котором давно мечтал побывать. Человек он был, как вы уже, наверное, поняли, импульсивный, вещей у него было мало, все в один рюкзачок влезли, и он, недолго думая, на этой станции выскочил, тем более что билет на поезд у него был удобный – действовал в течение двух суток, так что мой знакомый мог свое путешествие прерывать и возобновлять по собственному желанию.
Да-а-а… И вот он, не торопясь, бредет по предрассветному и совершенно пустому городку, рассчитывая к восходу солнца добраться до красот в центре. Как вдруг слышит истошный мужской крик «Помогите! Кто-нибудь!», раздающийся из подъезда дома, мимо которого мой знакомый как раз проходит. Нормальный человек, наверное, никак бы на этот призыв не отреагировал и только ускорил бы шаг, но мой знакомый был не таков: открыл дверь подъезда и начал осторожно, однако решительно подниматься по ступенькам плохо освещенной лестницы (крик, как ему показалось, раздался сверху). Не успел мой знакомый преодолеть и двух лестничных пролетов, как откуда-то сбоку, из двери квартиры, прямо на него, как из берлоги, выскочил кто-то большой, черный, похожий на медведя… Так, во всяком случае, показалось моему знакомому. Этот кто-то, не тратя лишних слов, бросился на моего знакомого, причем тот успел увидеть, как в руке нападавшего блеснул нож. «Силы были совсем не равны, – рассказывал позднее знакомый, – и меня спасло только то, что он был в стельку пьян». Тем не менее неизвестный мужчина отличался недюжинной силой, да и весил почти в два раза больше моего знакомого. Через несколько секунд знакомый уже лежал на полу площадки, придавленный тушей «медведя».
«Медведь» взмахнул рукой с ножом и… «Помню, я эту руку перехватил и, наверное, как-то так сумел ее на автомате извернуть, что он вместо того, чтобы ударить меня, воткнул нож в себя… Во всяком случае, он вдруг судорожно задергался на мне, захрипел и через некоторое время затих…»
Мой знакомый с трудом спихнул с себя грузное тело и сел на холодной плитке. Сердце его гулко билось. Самое удивительное, что никто в доме на шум не выглянул, то ли все крепко спали, то ли сочли за лучшее из своих квартир не высовываться. «Я с омерзением выдернул из тела нож, в несколько прыжков сбежал с лестницы и выскочил на улицу».
Светало. Собрав всю свою волю в кулак, мой знакомый, оскальзываясь, спустился по крутому берегу к реке (забыл вам сказать, что по пути в центр он переходил через мост). Здесь он скинул с себя окровавленную рубашку и вместе с ножом утопил ее. Затем как следует отмыл руки, достал из рюкзака новую рубашку и надел ее.
Потом он вернулся на станцию. Ему повезло, и по пути он встретил буквально двух-трех человек, которые хмуро шли по своим делам и моим знакомым совершенно не заинтересовались. Плотно позавтракав в пустом пристанционном буфете, он терпеливо дождался нужного ему поезда, благо они останавливались на станции каждые пять часов, и поехал дальше в тот город, в который и собирался. Надо вам сказать, что никаких мук совести он не испытывал, поскольку просто-напросто спасал свою жизнь.
Так жизнь ответила на сакраментальный вопрос моего знакомого. Сам того не желая, он совершил идеальное убийство, не правда ли? У него не было ни обдуманных мотивов для нападения, ни приятелей в этом городке, да и случайно убитого им человека он увидел в первый раз в жизни и даже не знал, кто он такой. Жалко только, что достопримечательности не удалось осмотреть. Что скажете на это?
– Скажу, что скоро удастся. Вы случайно убили одного из самых опасных бандитов в нашем городе. Я следователь, и мы давно пытались как-нибудь подкопаться под него, но он действовал более или менее осторожно, и наши планы постоянно срывались. После сегодняшнего утреннего звонка в полицию (сосед сообщил, что, отправляясь на работу, обнаружил тело на лестничной клетке) мы все были поражены и терялись в догадках, кто осмелился на такой шаг. Вскоре возникла версия, что местным это не по силам и убийца – некий известный киллер из столицы. Для проверки этой версии я и был срочно отряжен в командировку.
А сейчас я с вашего разрешения тоже выпью стакан чая, и на следующей станции мы с вами сойдем. Если ваш рассказ правдив – очень-то не переживайте. Надеюсь, удастся доказать, что вы действовали в пределах самообороны.
Былое и думы
Анна Герасимова
Литератор. Родилась в Москве в 1940 году. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького.
О Платонове
Ресторан Союза писателей. Первые послевоенные годы. Буфет с бутылками. Бонусы томатного сока. Ваза с апельсинами. Было накурено. Около стойки толпились мужчины и выпивали. Осталось ощущение клубящегося серого марева.
Я не помню; сколько лет мне было, может, пять или шесть. Я еще не ходила в школу. У мамы были какие-то дела в Союзе писателей. После дел мы пошли обедать в ресторан. Меню было для всех одинаковое. Суп-лапша.
К нам подошел человек в серой рубашке, похожий на рабочего, но с невероятно пронзительным лицом. И очень серьезно, без улыбки подарил мне апельсин. Я помню цены того времени, апельсин стоил 5 р., стакан семечек или клюквы – 1 р. Мама удивленно сказала: «Этот человек нищий, а подарил тебе апельсин». Она не сказала, кто он. Когда мне было 17 лет, в киоске в городе Перми я купила тонкую синенькую книжку Платонова. Это был первый его сборник, после долгого перерыва. Раскрыв, я увидела фотографию и сразу узнала его единственное лицо. Оказывается, это Платонов подарил мне апельсин. Я к тому времени слышала о нем. И читала сборник «Епифанские шлюзы», изданный в 1920-х годах. Мама говорила, что это очень оригинальный писатель.
Гораздо позже, во время студенческих каникул, я увидела Машу Платонову. Она оказалась моей соседкой по комнате в доме отдыха. Я как будто сразу узнала Платонова. Одно лицо. «Вы дочка Платонова», – уверенно сказала я. «Да», – ответила Маша. Мы подружились.
Их маленькая квартира во дворе Литинститута была одновременно грустной и уютной. Мария Александровна все сохранила, как при жизни мужа. Связь отца, дочери и жены была неразрывна, и казалось, что дух Платонова витает в воздухе и охраняет их. Судя по творчеству Платонова, он жил сразу и всерьез. И у них не было черновиков жизни. Они были естественны, как природа. Мария Александровна напоминала мне куст. Зеленый, с мелкими светлыми цветочками. Очень самобытный и теплый. В ней была удивительная невозмутимость. Невозмутимость природы. Это внутренняя согласованность с той судьбой, которая ей определена. А Маша – кустик поменьше. Но они были одно в любви и заботе друг о друге и бесконечной преданности Платонову. Он впитался в их души, как будто с того света следил за полнотой своего присутствия. И при всей сложности платоновского дара они чувствовали его, вникали и принимали всем сердцем.
На фронте, будучи корреспондентом «Красной Звезды», Платонов спал в избе под часами-ходиками, хозяин говорил, что эти часы никогда не останавливаются. Платонов проснулся оттого, что часы остановились, и он понял, что его сын умирает. И он без разрешения начальства выехал домой.
Мария Александровна сохранила до последних дней красоту лица. Огромные светлые глаза, точеный маленький нос, добрые губы. Несмотря на возрастную полноту, у нее была грация, и движения ее были плавные. Очень независимая, никакой суеты. Я рассказала Марии Александровне про апельсин. Она задумчиво произнесла: «Да, Платонов очень любил детей. Он считал, что дети мудрецы и вообще высшие существа». Она возмущалась слухами, что якобы Платонов работал дворником: «Разве я бы такое допустила, я работала редактором, жили трудно, но не голодали». Преданная и любящая, во все самые трудные периоды их жизни, она рассказала, что одно время их соседом был известный «пролетарский поэт». Его жену, чекистку, она застала роющейся в рукописях Платонова. Без всяких объяснений та грубо схватила Марию Александровну за плечо и прошипела: «С такой фигурой и лицом я бы была женой наркома».
На фронте, будучи корреспондентом «Красной Звезды», Платонов спал в избе под часами-ходиками, хозяин говорил, что эти часы никогда не останавливаются. Платонов проснулся оттого, что часы остановились, и он понял, что его сын умирает. И он без разрешения начальства выехал домой.
Мария Александровна любила семейные праздники. Необыкновенно вкусно готовила. Пироги, рыбу, торты. Она пела романсы, а в Рождество исполнила тропарь. В ней и Маше была русская основательность. Любовь к уюту. Чтобы все было красиво и в порядке. И удивительно, что они при этом так тонко чувствовали и любили творчество Платонова, которое в основе безбытно.
Радушная Мария Александровна бывала и подозрительна. Потому что много страдала и часто сталкивалась с фальшью и обманом. Об одном литераторе, который набивался в друзья, она сказала: «Я вижу, что своими маленькими глазками он все время что-то маракует». Они с Машей очень гармонично смотрелись на природе, особенно хороши были летом, среди кустов и цветов. Когда они прогуливались, казалось, что они вышли из какой-то старинной усадьбы. Город был не их среда, они там несколько терялись.
Мария Александровна, образованная и начитанная, говорила, что хотела стать писательницей. Вообще, она уважала писателей и говорила нам с Машей, что жизнь даже с самым захудалым писателем будет интересней, чем жизнь с человеком любой другой профессии. Но, мне кажется, она была слишком женственная для писательницы. Не зная, как определить Марию Александровну, одна литературная дама, похожая на пластмассовый цветок, сказала: «Ну, это же настоящая попадья». И ее собеседница, похожая на облезлого дятла, задолбила в ответ: «Да, да, да!» Это было в Доме творчества писателей «Голицыне», где я навещала мою маму. Эти дамы, видимо, уловили, но не знали, как определить доброкачественную суть Марии Александровны.
Маша помнила отца. Она рассказывала, что когда отец был жив, она была слишком мала для того, чтобы сформулировать слово «любовь». Но позже поняла, что любовь в доме была естественна, как правда. Ей дома было так хорошо. Ничего другого она не знала. В детский сад ее не отдавали.
Самое первое ее воспоминание. Она сидит на ступеньке маминой проходной комнаты, ведущей в большую, а отец лежит в конце большой комнаты на животе и читает ей сказки. Она помнила, как отец на руках носил ее на станцию в Голицыне, где они снимали дачу, и покупал ей что-то круглое белое в вафлях и говорил, что это зефир. Позже Маша поняла, что это было мороженое. Он так говорил, чтобы Маша не проболталась маме, которая боялась простуд.
В период улучшения болезни он всегда снимал дачу вблизи железной дороги. В Голицыно или на станции Отдых. Чтобы смотреть на пролетающие поезда, слышать их грохот, дышать родным для него воздухом железной дороги. Для него машина было одухотворенной. Ведь его отец, Платон Фирсович Климентов, – железнодорожник и изобретатель-самоучка, усовершенствовал тормоза на паровозах.
Машу крестили в шесть лет, когда она болела. В церкви «Нечаянная Радость» она запомнила мальчика в пионерском галстуке, которого тоже крестили. Видимо, его мать считала, что это парадная одежда. Священник молча косился на галстук.
Маша была талантливой художницей. Как-то мы с ней за городом рисовали цветы. И она предложила рисовать ощущения и воспоминания от цветов. Ей нравились цветы Володи Яковлева, она с ним дружила. Мы навещали его в психбольницах, куда он иногда попадал. Однажды его там обрили наголо, и он, выйдя к нам, сказал, что теперь волосы начнут расти внутрь головы. Нам удалось его разубедить и успокоить. Он повел нас к коллекционеру Георгию Ностаки. Грузный, барственный и усталый Костаки угощал нас красным вином и сервелатом. Сказал, что знает, что Платонов знаменитый писатель. Его картинную галерею описывать не буду, казалось, что наяву такого не может быть.
Мария Александровна и Маша все сделали для того, чтобы Платонов был издан. Мария Александровна сохранила все его рукописи. Она сберегла каждый написанный им листок. Платонов писал без надежды быть напечатанным, писал, потому что не мог не писать. Почти никто из писателей не может похвалиться таким объемом, написанным в стол. Его творчество – это его жизнь, он писал, отдавая свою жизнь. Мария Александровна с Машей редактировали и считывали, готовили к печати «Чевенгур», «Нотлован», «Ювенильное море» и многое другое.
Маша рано ушла. Она начала подготовку полного собрания сочинений Платонова. Тяжело вспоминать, как она боролась за сохранение квартиры-музея отца. Она там сделала ремонт и покрасила стены в синий цвет, как это было при жизни отца. Но наступило другое время.