Родился в Москве, окончил Институт журналистики, коммуникаций и медиаобразования МПГУ.
Писатель, журналист, книжный обозреватель, контент-редактор издательской группы «Альпина». Пишет для журналов «Юность», «Прочтение», «Литрес Журнал». Ex-обозреватель эфира радио «Книга», работал в ГК «ЛитРес».
Просто три конца света: книжные новинки
Юный Марк Туллий Цицерон, старший сын знаменитого римского оратора Марка Туллия Цицерона, отправляется из Рима в Африку, чтобы отыскать мантикору – чудовище, которое предвещает падение империй. Опустим нытье главного героя и грезы о возвращении в Рим. Чудовище он действительно находит. Но другое. Куда более страшное. Отвратительное. Голодное. Из-под земли в мир приходят тектоны – ужасающие существа, питающиеся только свининой и человечиной. И вот их все больше, больше, больше… Грядет конец света – захочет ли Марк его остановить или просто сбежит? И главное – захочет ли весь остальной мир помешать происходящему?
Каталонский писатель и антрополог Альберт Санчес Пиньоль продолжает выстраивать метасюжет о столкновении с иным биологическим видом, отличным от homo sapiens и в чем-то даже превосходящим его. Так было и в «Холодной коже», и в «Фунгусе», и в «Пандоре в Конго» – в последней, к слову, тоже засветились тектоны, так что «Молитву» можно считать ее очень условным приквелом. Но Пиньоля прежде всего интересуют не выдуманные им «чужаки», а, конечно, люди (антрополог однажды – антрополог всегда). Автор заостряет внимание на последствиях столкновения человека с чем-то Другим, лучше именно так, с большой буквы: как на личностном уровне (что изменится в герое? Он сойдет с ума или станет лучше?), так и в общественном масштабе (а поменяется ли мир вокруг?). У Сартра «Ад – это Другие», у Пиньоля – тоже, но с маленьким уточнением: «Ад – это другие биологические виды». Но «Молитва» далеко не так однослойна.
То, что казалось историей становления, инициацией в жанровых рамках приключенческого романа с элементами, ну, давайте скажем так, античного боевика со сценами сражений в духе фильмов по «Властелину колец», вдруг оказывается романом-катастрофой. В умозрительном Риме Пиньоля, полном магических допущений и альтернативных судеб исторических деятелей, ни человек, ни боги ничего не в силах исправить. Им остается только мириться с неизбежностью происходящего. Пиньоль не просто так пускает героев-римлян прогуляться по руинам Карфагена в первой части книги и там же дает им поразмышлять о судьбах империй, точнее, миров (каждая империя древности – мир в миниатюре). Что приводит к их краху? И что остается после?
Чудовища ли? Да, чудовища. Тут ответ однозначен. Но какие?
Ведь чудовища Пиньола – это ожившие отражения кривого зеркала, куда человек смотрится веками, видит все свои худшие качества и просто машет рукой, мол, и так сойдет. Вот так и римский люд отмахивается от всего, когда сталкивается со своей монструозной сутью в лице тектонов. Прогнило что-то в Римском королевстве! Даже великий Цицерон оказывается всего лишь простым человеком, истинным сыном своего города. На словах он к переменам готов, а на деле – нет.
А ведь Пиньоль намекает, что жизнь возможна только тогда, когда мы придерживаемся чуть измененной цоевской формулы: не наши сердца требуют перемен, а в наших сердцах требуется перемена.
А что иначе? Что же – конец света и власть чудовищ.
В одной средневековой рукописи есть указание на то, что Господь дал Востоку так много чудес – лечебных кореньев и дивных животных, – потому что иначе там просто не выжить. Это, мол, Запад создан комфортным для существования. А на другом конце света пришлось компенсировать (смотрите «Путеводитель по средневековью» Энтони Бейла).
В целом русскому человеку эти чудеса тоже постоянно нужны. Есть, правда, проблемка. Настоящие чудеса его пугают – и довольствуется он только причудами. Но это я к чему…
Прежде всего «Город чудный» интересен как пример романа, где фольклор выдуманного города (узнаваемого и собирательного) самобытен и создан почти с нуля; никаких модных заимствований из, например, популярной в российском городском фэнтези славянской мифологии. Потому с жанром «Чудного» определиться сложно. Это не фэнтези в привычном понимании: здесь есть только те самые чудеса и чудачества. К чудачествам все местные привыкли, это, можно сказать, визитная карточка их города, а вот к настоящим чудесам – мрачным, пугающим – нет. Они ломают привычную картину мироздания – с этого-то, с оживающих мертвецов, и начинается роман.
Чем дольше читаешь, тем активнее по шее бежит легкий холодок экзистенциального ужаса: ведь правила мироздания в романе по щелчку изменились. Кажется, реальность рушится – как если бы низ вдруг стал верхом. Роман Евы Сталюковой – чтение весьма гоголевское. Уже с первых страниц комичное (россказни о якобы ожившей старушке) соседствует с хтоническим (последующими «воскрешениями»). Текст ироничен и падок на гротескное осмысление разных архетипичных российских образов-реалий. И в то же время роман пугает некой глубинной, необъяснимой мистикой и затаившимся между строк ужасом. Это – два лика любого «уездного города»; это – обратная сторона «Ревизора» или помещичьих деревень «Мертвых душ».
Однако, несмотря на всякие причуды, даже самые странные жители «Чудного» все равно решают вполне банальные проблемы, да и потребности у них достаточно бытовые. Как у Булгакова: «Люди как люди». Этих хотя бы квартирный вопрос не попортил. Бессмертным тут нужна слава, а смертные пытаются разобраться в себе, подобающим образом похоронить родственников и примириться со стремительно меняющимся маленьким миром.
И – вернемся к жанру – получается уже никакое не фэнтези, а трагикомедия с мистическими (или магическими, как угодно) элементами. Правда, не хватает ей, как говорят, какого-то текстового мяса. Ну а если совсем коротко, то роман Евы Сталюковой можно ужать в одну фразу: на чудеса надейся, а сам не плошай.
В общем, что ни город на земле русской – то с причудами. Чудеса – опционально.
Помните американскую экранизацию Шерлока Холмса с Робертом Дауни – младшим? Если бы Голливуд взялся снимать детектив с элементами боевика в сеттинге Российской империи, то получился бы роман «Имперский сыщик. Дело о тайном культе».
Что имеем: альтернативную Россию XIX века, убийство посла из народа козлоногих (интурист хорошо говорит!), одного опального дворянина Витольда, вернувшегося в столицу и получившего должность, и его полукровку-помощника Миха. Уже складывается вполне себе классический киношный дуэт – впрочем, все так и задумано. Вокруг этой парочки вращается весь сюжет – из неспешного детектива он вдруг разгоняется до условного боевика. Но это только базовые вводные.
В отличие от многих трендовых «имперских» книг, где авторы играют с магическим реализмом или мистикой, эта книга куда более фэнтезийная – этакий развывшийся до реалий XIX века мир Толкина или Пратчетта. И сеттинг в «Деле о тайном культе» – самое экзотическое. Билик населяет альтернативный мир орками, гоблинами и другими представителями сказочного легендариума, а расселяет их по знакомым читателю странам: комбинация, надо сказать, весьма удачная и изобретательная. Мало было проблем между разными человеческими народами? Пожалуйста! Вот вам и козлоногие, и эльфийцы, и дивные люди-птицы… А среди гоблинарцев так и вовсе, говорят, есть один, вдруг решившийся выдвинуть теорию об эволюции – мол, и орки, и гоблинарцы, и люди произошли от одного предка. И таких исторических отсылочек тут будет в количестве! Расписное полотно сеттинга в романе натянуто на каркас весьма узнаваемого и схематичного сюжета-расследования с грандиозным финалом в духе о-боже-мой-мы-не-знали-что-все-так-серьезно. Тем интереснее постепенно погружаться в альтернативную геополитику – и в непростую внутреннюю политику Империи. А как иначе, когда некоторые знатные роды наделены способностями к магии?
Автор любит стилизацию: повествование то по-пушкински аристократично, то по-гоголевски сатирично. Вот если бы «Шерлока Холмса» (да, его атмосфера тут какая-то неожиданно густая!) смешали с «Евгением Онегиным» и добавили бы туда пару острот из «Ревизора» – получилось бы нечто похожее. Впрочем, Билик не забывает главное правило успешной стилизации: повторить не столько манеру разговоров и повествования, сколько мышление людей другой эпохи. В этом случае – и нелюдей тоже. Потому герои тут прежде всего думают о чести, долге и происхождении – это центробежная сила их характеров; этим обусловлено большинство их поступков.
«Дело о тайном культе» – та атмосферная и эстетическая книга-головоломка с десятком подсказок для искушенного читателя, которую хочется побыстрее решить вместе с героями. Побыстрее, правда, не получится – автор постарался, навешал ружей и крючков: от таинственных теней-незнакомцев до загадок прошлого.
Думаете, это конец? Отнюдь! У нас тут дело почище – грядут новые расследования, опасности и, самое главное, масштабные заговоры. И уж какой из дивных народов окажется виновен в следующий раз – разбираться Витольду и Миху.
Если хочется найти концентрированную российскую хтонь, то пожалуйста – серость, район, зажатый между лесом и городом, «отрезанная конечность Москвы». «Просто конец света» – мистический триллер с ненадежными рассказчиками (которых Кавалли постоянно сменяет), где всякое потустороннее становится острым лезвием бритвы, срезающим не общественные, а личностные язвы. Впрочем, их появлению прежде всего способствовала странная среда этого мира «на грани», каким часто оказывается любая глубинка – тоже существующая между «тем» и «этим». Так и герои – что в прошлом, что в настоящем – живут в постоянной атмосфере какой-то «Закрытой школы» или даже русского «Твин Пикса». Вот еще аналогия: представьте, что все герои романа – Каролина, которая не попала в страну кошмаров, а живет там всегда.
Кавалли использует сразу несколько мифологических нарративов: во-первых, мрачные сказки о жизни и смерти (и тех, кто умеет шагать между); во-вторых, отклики мифа об Орфее и Эвридике, впрочем, тоже попадающие под типологию историй о загробном мире, который может либо одарить, либо погубить, смотря как к нему будешь относиться (взгляните хотя бы на фамилию одного из героев, Орфеев). К тому же автор уверенно чувствует ритм и настроение повествования – создается атмосфера чего-то гипнотического, на грани с первыми стадиями помешательства. Текст настолько плотно наполнен сказочным каноном – от эпизодических образов до сквозных метафор, – что сам постепенно обращается мрачной поэтической сказкой на стыке с поколенческим романом о детях нулевых.
«Просто конец света» – меланхоличная, местами депрессивная история о вине и тотальном одиночестве. Для живущих на отшибе жизни и смерти хватит одной искры зажигалки, чтобы воспламенить в себе худшие качества. Главное – сделать это у всех на виду.
В какой-то статье или рецензии я, кажется, уже писал, что современные молодежные антиутопии несколько отличаются от классики жанра – фокус смещен. В поле авторского внимания попадает не столько социально-политическое устройство нового мира, сколько проблемы взрослеющих героев: кому верить, кого любить, как выживать и оставаться с собой? Конечно, фон сеттинга их только обостряет. По этой же формуле сделан и «Голос Вессема» – первая часть дилогии. Это одновременно и легкий постап, и техноантиутопия: все здесь завязано, во-первых, на особом приборе, который то ли изобрел, то ли модифицировал погибший брат главной героини. А во-вторых – на таинственном городе-призраке и его тайнах. Ведь сто лет назад это место буквально… вымерло! Раскрыть все секреты их – значит узнать правду о мире после войны. Теа Сандет дает читателю жанра все, чего он ждет: героев с надломленными судьбами, сеттинг с разными экологическими фишками и технологическими примочками, горсточку тайн, экшен и, конечно, спрятанную где-то за туманной пеленой недомолвок реальную картину мира. Вовсе не ту, которую транслируют героям. Их главная задача как раз дойти до такого состояния, чтобы наконец воскликнуть: «Ого, вот как было на самом деле!» А еще побороть внутренних демонов – короче говоря, морально вырасти.
Эстетика советских НИИ и закрытых научных городов здесь сталкивается с американской традицией блокбастеров и хорроров. Роман привлекает к себе внимание в первую очередь именно благодаря сеттингу, но не с первых страниц: здесь весьма долгая, но оправданная в этой медлительности завязка. Зато когда читатель узнает об определенного рода чипах, связанных с памятью… вот тогда-то хочется узнать, что же все-таки произошло в Вессеме. От книги не стоит ждать разрушения жанровых канонов. Но тем она и хороша.
И, в конце концов, Теа Сандет прекрасно манипулирует вниманием с помощью киношных и сериальных приемов. А читатель только этого обычно и хочет – быть одураченным, чтобы вожделеть продолжения.
Об этом романе французского режиссера Марии Ларреа прежде всего хочется сказать так – автофикшен здорового человека. А вот теперь давайте разбираться. «Люди из Бильбао рождаются где захотят» – биографический роман, который начинается как классическая голливудская история становления: я мечтала стать режиссером, но путь оказался не так прост, и вот я здесь. Однако это всего лишь иллюзия, достигнутая с помощью грамотной склейки кадров – ой, простите, сцен. В конце первой части, после главного сюжетного поворота, становится ясно – нет, Ларреа писала не только об этом. Точнее, далеко не об этом. Звоночки уже были – но на первых страницах игнорируешь их как нечто незначительное.
«Люди из Бильбао рождаются где захотят» – роман о семье и тотальном одиночестве. А еще – авторское откровение. Уже набившая оскомину толстовская формула про несчастливые семьи прекрасно применима к этой книге: от счастья до горести тут рукой подать. Мир здесь зачастую вмещен в рамки семьи, это целая вселенная жизни. Вот и выходит, что мира в этой книге два: старый, родительский, который не выбирают, и новый, свой собственный, его выстраиваешь сам.
Ларреа не скупится на детализацию – и бытовую, и эмоциональную, здесь все построено на цветах, запахах и вкусах, и уже они вызывают ассоциации с определенными эмоциями – чтобы читателям, как и героине-рассказчице, стало тесно в маленьком семейном мире, в миниатюрной съемной квартире, где отец молчит и пьет, а мать смотрит телевизор, вечно называя фильмы паршивыми. Сложно говорить о тексте, стараясь не проспойлерить уже упомянутый центральный сюжетный поворот (да-да, настолько он здесь определяющий). Но что в первой половине текста, что во второй героине все хочется отрастить крылья и выпорхнуть из изрядно помятого, неумело сделанного родительского гнезда.
Эстетический и трогательный, этот роман не похож на мейнстримовый автофикшен последних лет: здесь нет ни текстообразующей травмы, ни маргинализации действительности, ни противопоставления героини обществу, ни излишней телесности. Будет нелишним повторить еще раз: это взаправду развернутая авторское откровение, исповедь в форме романа, красивая, до чертиков увлекательная.
С каждой новой книгой отдельно взятого автора обычно все ярче прослеживаются некоторые сквозные элементы: сюжетные, психологические, тематические. У Дианы Чайковской сквозным оказывается не столько условно-славянский сеттинг, сколько глубокие размышления над универсальными мифологическими мотивами, в частности над мужским и женским началом, над образом Великой Матери. Отсюда вытекает и вновь сквозная же тема борьбы с тьмой внутри и снаружи – фокус только в том, что порой тьму эту надо принять и, еще лучше, понять. Герои сказок и мифов отлично знаю это; герои Дианы Чайковской – тоже.
В «Клятве и Клёкоте» читателя встречает мир вечной войны между княжествами, сдобренный порцией магии: легендой о чародее, из-за которого много лет назад начались все беды, перевертышами, метаморфозами и не только. Глубокое знание магического и мифологического материала (опять же, не конкретно славянского, а универсального для всех культур) помогает Диане Чайковской выстроить максимально плотный и глубокий в мифологическом смысле текст, где подтексты зачастую важнее сюжета. Да, этот роман – история о попытке найти точку опоры в смутные времена, принести мир и разобраться с собственными демонами; но все же это и книга о борьбе мужского и женского начала, о тьме, которая иногда обращается светом, – любая Василиса рано или поздно становится Бабой-ягой. И не обязательно ест младенцев – спасает героев-хитрецов и воителей. Психологическая ли это проза? Частично да. Но лучше сказать – мифологическая. Вот это верное слово.
Наполненный аллюзиями на исторические события, магические системы и пантеоны богов, этот роман прежде всего остается сказкой для взрослых, которая особенно понравится тем, кто устал от паразитирования на славянских богах, чудовищах и духах и хочет более глубокого и несколько альтернативного взгляда. В суть и корень, уходящий глубоко в черные глубины земли.
Рассказчица Аля, молодая музыкантка, просто должна была сыграть на свадьбе в Москве. Но день сразу не задался: в метро – давка и ужасные задержки в отправлении поездов, там же – встреча с очаровательным (и таинственным) незнакомцем Григом. А на свадьбе… черт знает что! Почти в буквальном смысле. И вот уже выясняется, что у мира есть Изнанка, за которой присматривает некое «Бюро», подруга оказывается не человеком, а сосущим чужие жизни существом, Григ – то ли мерзавец, то ли спаситель. И, будто этого мало, в Москву заявляется дракон. Собиралась ли Аля во все это вмешиваться? Конечно нет! Ей никаких марвеловских геройств, как она сама выражается, даром не нужно! Придется ли ей? Обязательно. Тем более, чтобы понимать все фантастическое, важно слушать музыку мира… Кому как не музыкантке это удастся? А при чем тут чернокнижник Яков Брюс на службе Петра I и товарищ Сталин, читателю и Але только предстоит узнать!
Надежда Ожигина прежде всего известна своим фэнтези-циклом «Руда», однако в новом романе автор придерживается совершенного иного вектора: и жанрово, и стилистически, и сюжетно. Это городское фэнтези, не слишком завязанное на этнической мифологии, зато полностью построенное на городском и историческом легендариуме, – свою роль здесь сыграют определенные локации и бэкграунд. На стыке, казалось бы, почти несочетаемых элементов – от уже упомянутых драконов и «волшебной музыки» до таинственных созданий – получается достаточно самобытный для жанра текст. Основные сюжетные вехи здесь, безусловно, для городского фэнтези не новы: героине нужно примириться с существованием «волшебного», понять, как встроиться в этот новый мир, и разгадать несколько тайн. Однако Ожигина алхимичит и создает какую-то абсолютно уникальную, теплую атмосферу – пусть без драмы и не обойдется, – которую так с ходу и не сравнишь с атмосферой, созданной мэтрами жанра. Книга вроде по чуть-чуть впитывает самое лучше отовсюду – и вуншпунш получается очень сильнодействующий. Почему? Тут, наверное, стоит перейти к манере.
Большой плюс «Седьмой сестры» в том, что Ожигина не боится юморить, быть ироничной в том числе и по отношению к самой себе. Повествование от первого лица само по себе придает тексту драйва, живости, легкости; будто какие-то черты «женского» романа просачиваются в мужской, брутальный жанр. Есть в этом фаревская любовь к чудесам, вильмонтовский свет в бытовом мраке и пановский накал страстей с повышенными ставками. Парадоксально, все вместе это… работает. К тому же в книге использовано достаточно киношных приемов, которые помогают Ожигиной удерживать внимание читателя. И тут вновь нужно оговориться об алхимическом смешении всего! Будто голливудское кино скрестили с ретроклассикой российского, уютной и ностальгической, вроде «Черной молнии». Итого получаем динамичный сюжет, интересно встроенный в исторический бэкграунд, психологически объемную рассказчицу, достаточно типовых – но тем и цепляющих! – второстепенных персонажей и какую-то чарующую, лучше слова не подобрать, атмосферу. Сказочную, но по-взрослому.
И, если позволите, отдельный субъективный респект за Якова Брюса. Не так часто встречаешь старого чернокнижника в современной фантастической прозе. А столько интересного с ним связано! Надежда Ожигина убедит – просто позвольте ей пленить себя.