Студентка факультета журналистики НИУ ВШЭ. Родилась в Москве в 2006 году.
Окончила музыкальную школу имени С. В. Рахманинова по классу гобоя. Подкастер и автор текстов. Ведет свой телеграм-канал, где публикует обзоры кинофильмов и рецензии на книги. Журналистикой начала заниматься в пресс-службе лицея МПГУ, где писала новости и брала свои первые интервью. Увлекается видеомонтажом. Две главные страсти – музыка и литература. В музыке отдает предпочтение группе «Аффинаж», а любимые писатели – Джеймс Джойс и Алексей Поляринов.
Чудесное обретениеЭдуард Лимонов. «Москва Майская», роман. М.: Альпина. Проза, 2025
«Москва майская» возникла из небытия. Сам Эдуард Лимонов до конца жизни считал книгу безвозвратно пропавшей. Однако история литературы знает примеры таких «чудесных обретений». Как правило, это случается с хорошими писателями и хорошими книгами.
Роман является прямым продолжением «харьковской трилогии» Лимонова (романы «У нас была великая эпоха», «Подросток Савенко» и «Молодой негодяй») и мостиком между харьковским и нью-йоркским циклами писателя. Три дня основного действия романа пронизаны стежками ретроспекций, воспоминаний, наблюдений, философских рассуждений и множеством встреч героя с самыми разными персонажами богемной Москвы 60-х. Роман написан автором спустя 20 лет после происходящих событий.
В автобиографической прозе Лимонова всегда поражает то, как пристально Эдуард смотрит на себя со стороны, – позиция, из которой, казалось бы, легко перейти к кокетству и самолюбованию, но его взгляд настолько честен и открыт, что сфокусированность автора на своем «я» становится одной из сильнейших пружин возбуждения читательского интереса. В роман погружаешься с головой и, следуя за самоштудированием лимоновского «я», оказываешься в Москве конца 60-х на семинаре Секции молодых поэтов в ЦДЛ или на кухне только что построенной невзрачной и скучной хрущевки, где обитает гениальный поэт Леонид Губанов.
В романе есть две точные даты: 30 сентября 1967-го – момент прибытия героя из Харькова в Москву, и 20 мая 1969 года – день, когда Лимонов стал вождем литературного «племени». Двадцать месяцев провинциальный юноша, приехавший в столицу с женой, двумя тетрадями стихов и двумя машинками (пишущей и швейной), познавал Москву, узнавал своих, обрастал знакомствами, друзьями и врагами, искал признания и добился его.
События разворачиваются в переходный момент истории: поздняя оттепель угасает, а еще формально не наступивший брежневский застой уже чувствует себя как дома. Как пишет сам Лимонов, «“Спать!” – был лозунг новой эпохи». Однако город полон странных людей, живущих искусством, любовью, духовными поисками и мечтающих вырваться за границы обыденного.
«Москва майская» – это не просто сухой хронотоп, это живописный пейзаж юной природы, когда зелень настойчиво пробивается, преодолевая внешние обстоятельства, и крепнет под рефрен одноименной бодрой песни про просыпающуюся с рассветом Советскую страну. Художественная точность и наполненность образов поражают и в поэзии Лимонова, и в его прозе, и в характеристиках героев романа, и в точных психологических штрихах, например таких: «во дворе соседские дети скатываются с ледяной горы, визжа и наслаждаясь собственным страхом».
Роман получился многопоколенческий. В нем живут несколько поколений людей искусства, поэтому читать его будет интересно гражданам и гражданкам от 18 до 80. Связь поколений непрерывна. В «Москве майской» Эд Савенко благоговейно приезжает в Подмосковье к осколку Серебряного века поэту и художнику Евгению Леонидовичу Кропивницкому, а сейчас, когда давно нет на свете ни Кропивницкого, ни уже и Лимонова, мои однокурсники, также волнуясь, ищут встречи с одним из героев «Москвы майской» поэтом Владимиром Дмитриевичем Алейниковым.
В эпилоге Лимонов так объясняет свой роман: «В эпоху и Москву, дабы выявить их размеры и особенности, был запущен автором поэт-харьковчанин… Харьковчанин был выбран за особенную едкость взгляда и честную придирчивость». Простим писателю, к моменту написания «Москвы майской» разменявшему четвертый десяток, иногда возникающую «взрослую» занудность и снисходительность к собственной «глупой» молодости. Лучше просто бесхитростно окунемся в ту эпоху, когда Москва была столицей непризнанных художников и авангардных поэтов.
Тогда было удивительно многое: молодежь кипела, творила, искала себя в искусстве. Окружающий мир ждал, слушал и смотрел на результаты этих поисков.
Неустроенность быта, скитание по обшарпанным комнатам, голодное или полуголодное существование (но при этом постоянная возможность «наскрести на бутылку»), гостеприимство, когда в гости приходят без звонка, заработки мелкой спекуляцией, чтение стихов за деньги на квартирниках и бесконечные споры об искусстве – все это и сегодня найдет отклик в сердцах молодого поколения, несмотря на то что между временем действия «Москвы майской» и Москвой, в которой я оканчиваю первый курс журфака, прошло почти 60 лет. Построенные в ту пору хрущевки подлежат сносу по реновации, «обряд бутылки» заменен другими обрядами и напитками, пришедшие в гости не будут варить лабардан, а, скорее, закажут доставку. Но юность все так же ищет себя, наставников и учителей, принимает или отвергает авторитеты.
«Москва майская» резонирует с современным юношеством еще и потому, что показывает методичного, упорного, строящего себя индивидуума, при этом ищущего свободы – и внутренней, и внешней. Обстоятельства изменились, а задачи остались теми же. История о том, как поэт семь недель на морозе дежурил у входа Дома литераторов, вылавливая харьковскую знакомую, которая должна была, по его замыслу, ввести провинциального поэта в мир столичных гениев, трансформировалась в менее экстремальную, но все так же сводящую с ума от неизвестности ожидания рассылку по электронной почте стихов в сетевые журналы или издательства и поиск в социальных сетях уже состоявшихся в литературе «френдов». Отчаянный индивидуализм творца прошлого века немножко пообтерся, помельчал в XXI веке, стал больше подходить для широкого потребления. Карта-схема знакомств, которую по приезде в Москву стал составлять Лимонов, сменилась готовыми пособиями и руководствами по нетворкингу.
Нынешние общественные тренды, конечно же, требуют от молодого художника креативности (и не только в искусстве), но при этом способность творить должна быть управляемой, укладываться в рамки дедлайнов и дисциплины. И может быть, герой Лимонова, феномен для века прошедшего – поэт, зарабатывающий шитьем брюк, сочетающий полетность стихов с интеллектуальной точностью выкроек, на самом деле – герой века нынешнего?
Что касается меня лично, больше всего в романе поразило лимоновское стремление примкнуть к литературной элите, влиться в нее, но при этом не раствориться в ней, не потерять собственной индивидуальности. И особенно запомнился совет мэтра: «Я хочу найти себе место, где я могу быть самим собой, открыто и торжественно».
Сюжет закольцовывается: шестьдесят лет назад Эд Савенко безуспешно пытался напечатать в «Юности» свои стихи, в девяностые годы сложившийся писатель Эдуард Лимонов публиковал в «Юности» рассказы, а в нынешнем веке я пишу для «Юности» рецензию на его «потерянный» роман о том времени, когда он пытался… (и мы возвращаемся к началу абзаца). Наверное, Лимонову бы это понравилось!
Виктор Шкловский
(1893–1984) – русский и советский теоретик ли тературы, критик, писатель, сценарист и киновед. Автор более 80 книг по истории и теории литературы. В 1979 году стал лауреатом Государственной премии СССР.
«Надо иначе относиться друг к другу…»Неизвестная статья Виктора Шкловского
В этом году в РГАЛИ, в фонде Виктора Шкловского, обнаружилась неопубликованная статья о моем отце Борисе Левине. Не только произведение знаменитого литературоведа, но и документ эпохи. Статья писалась в начале марта 1940 года, полна духа времени со всем трагизмом и идеализмом (последнее особенно заметно ближе к финалу).
Шкловский все время дробит фразы новыми абзацами, так что этот тревожный текст напоминает стихотворный. Шла советско-финская война, где как корреспондент «Правды» находился писатель Борис Левин. В начале января он уже погиб под Суомуссалми, но никаких официальных сообщений не было. Что побудило Шкловского писать статью?
Возможно, размышления о друге и предчувствие его гибели. А возможно, уже было ясно, что он погиб, и Шкловский писал в память о нем. Неизвестно… Этим может объясняться какая-то недосказанность и обрыв статьи на его раннем творчестве. Шкловский разбирает два рассказа, написанных до 1930 года. Когда они вышли, критика утверждала, что они «тянут в прошлое», от РАППа доставалось роману «Юноша» и повести «Жили два товарища».
Виктор Борисович защищает эту прозу.
К статье был приложен спустя несколько месяцев, 4 декабря 1940 года, лист со словами: «Это ненапечатанная статья о моем погибшем друге – Борисе Левине. До сих пор не понимаю, почему нельзя сообщить народу, что Боря Левин убит на фронте».
Если разбирать вещи Шекспира, Мольера, то тысячи соответствий, сюжетных заимствований побегут во все стороны.
Бежали реки с каменных гор, сливались в ручьи, и на дне ручьев гнездами легло с гор принесенное золото.
Нашему писателю, нашему современнику труднее.
Его золото рудное, он долбит камень.
Мы стоим в начале, а не в конце грандиозного периода истории.
Поэтому нам так трудно оценивать друг друга.
Мягкие, распаханные столетиями поля старой литературы доступнее. Все это особенно понятно, если сравнивать нашу литературу не с Бальзаком и Шекспиром, а с литературой начала нашего века.
Бориса Левина знают читатели по книге «Юноша», по книге «Жили два товарища». Это – книги много раз рецензировавшиеся. На них много раз нападали. Они мешали людям.
Настоящая книга нашего времени – спорная книга. Она открывает новые окна, и поневоле жмуришь глаза.
Иногда писателя преследуют похвалами, адресованными к его старым книгам.
Очень часто это основано на отставании читателя.
Пушкин потерял читателя, читательскую преданность после «Цыган».
Я взял книгу Бориса Левина «Голубые конверты». Книга мало рецензировалась. Между тем она превосходно построена.
Возьму рассказ «Голубые конверты». Существует инженер, у него жена. Жена постарела.
Письмо от человека, который ее когда-то любил. У него карточка той девушки. Случайно он узнал адрес.
Софья Яковлевна получила письмо и, хвастаясь, показала его своему мужу.
Виктор Шкловский (1939). Фото Л. Алпатова
Муж пожалел Бориса Гурьина. Он вспомнил свою жену, какой знал ее когда-то.
Жена ответить Гурьину не хотела, боялась сделать грамматические ошибки.
Дмитрий Павлович в Гурьине пожалел самого себя и написал сопернику письмо от имени жены, а ответ просил написать «до востребования».
Он писал хорошие умные письма, получал ответы. Соперник наконец решил приехать.
Он насилу уговорил его не приезжать. Уехал в отпуск, вернулся и не застал жену дома. Он нашел письмо в голубом конверте на столе.
«Дмитрий Павлович, – писала она, – я уехала с Борисом Гурьиным. Мне будет с ним лучше, потому он меня больше и лучше любит. Он мне показал твои письма. Я не сержусь. Ты прав, когда в одном из своих писем пишешь: “Ведь сейчас любовь не заключается в том, чтобы кормить и одевать свою жену”. Правильно. Совершенно правильно. Бориса сейчас перебрасывают на новое строительство, и я очень рада с ним ехать туда. Обидно было, очень обидно было читать твои письма. Я много плакала. Теперь нисколько. Любовь возвращает молодость. Я не сержусь. Только зачем ты много преувеличил. Ведь я вешу, как тебе известно, не пять пудов и морщин у меня не так уж много. Всего доброго. Соня».
Дмитрию Павловичу стало жарко. Он снял очки, долго протирал близорукие глаза и спрашивал самого себя:
– Как же так случилось? Как же так случилось?
Сюжет – это способ, изменяя жизнеотношения, исследовать человека. Дмитрий Павлович не знал своей жены и не знал себя.
Он не давал ей любви и сам не имел любви, а им обоим любовь была нужна, и она могла быть. Когда он стал думать о любви, любовь родилась, женщина изменилась – и любовь прошла мимо.
Илья Ильф, Борис Левин, Евгений Петров
Надо иначе относиться друг к другу, к жизни, для того, чтобы жизнь была большая и хорошая.
Революция к людям относится хорошо, она знает, что человек, освобожденный от старых навыков, от ежедневной заботы, человек, имеющий цель, – чудо.
Революция доверчива к человеку, потому что она дает ему цель и верит в свою цель.
Революции часто приходится разочаровываться, но самая трудная бдительность – это бдительность к доброму, это вера в человека. У Бориса Левина добрая бдительность. Он слегка сутуловат, говорит тихо, верит в товарищей, хочет дать им настоящую работу, он убежден, что товарищи прежде всего жаждут подвига.
У самого Левина неистраченное сердце. Есть у него рассказ «Ревматизм». Командир Карпович болен, у него больное сердце. Дома у него нет или почти что нет, где-то есть товарищи в колхозе, они назвали лошадь его именем. Маленькая такая лошадка.
«Маленькая такая, широкоплечая киргизка. Холка стриженая. На тебя очень похожа. Сильная лошадь. Сколько ни взвалишь – везет. Только хвостом крутит. Приезжай, Константин, не пожалеешь. В самом деле, приезжай. Очень хочется тебя повидать. В бане помоемся. Баня у нас – красота!»
Карпович болен, температурит, боль у него далекая, как будто дальняя перестрелка.
Это превосходно сказано. Когда-то об этом писал Стендаль.
«Когда во время злосчастного отступления из России, посреди темной ночи, мы были разбужены упорной канонадой, которая, казалось, с каждой минутой к нам приближалась, – тогда все силы человека стягивались у его сердца, он был пред лицом рока, мелкая корысть уже не привлекала его внимания, он готовился оспаривать у судьбы свою жизнь. При виде картин Микеланджело мне припоминалось это совсем почти забытое ощущение. Сильные духом испытывают наслаждение от своей собственной силы, а все остальные – трепещут и впадают в безумие» (Стендаль, Собр. соч., т. VIII, с. 305).
Я не сравниваю наших работ с работами Микеланджело, да и Стендаль пишет не об этом.
Мы говорим сейчас о воздухе подвига, о готовности к напряжению, которой окрашены все мысли, все образы. Люди живут в истории и легко возвращаются к ней.
Болеет Карпович. Приходит к нему комиссар. Веком видна любовь, и на нее опять нет времени. Меняются больные вокруг. Случайно узнает Карпович, что он умирает.
В коленных чашечках как будто пулеметные гнезда. Боец умирает от ревматизма. Ночью к нему приходит мертвый комиссар. Карпович бредит стихами Есенина. Болезнь отступает, бред возвращается опять.
Раз его разбудил мертвый товарищ.
«Разбудил его Мишин.
– Вставай! – сказал он ему. – Пора идти в наступление.
– А куда ты исчез давеча. Ведь ты с Людой тогда приходил и вдруг исчез.
– Это тебе снилось. У тебя был бред. А сейчас мы все тут. И комбриг Моргунов, и Терентьев, и Бирштейн, и Горбов, и Великс. Все твои убитые товарищи давным-давно собрались и ждем твоих приказаний, а ты дрыхнешь. Ведь сегодня ты должен повести нас в бой! Вставай! Значит, обстановка такая. Впереди – офицерский полк, слева – неприятельская кавалерия. Справа у него – танки. У нас связи никакой нет. Мы окружены. В нашем распоряжении один батальон, который состоит наполовину из дезертиров. Пулеметов нет. Патронов нет. А нам нужно пробиваться.
– Так мы же все погибнем!
– Ну, конечно, погибнем. Вставай скорей. Батальон выстроился.
– Раз надо, так надо. Я сейчас. Только где моя гимнастерка?
– На кой черт тебе гимнастерка, – все равно подыхать!
– А мне холодно.
– Ну, одевай, только скорей. Я пойду скажу, что ты сейчас придешь.
– Подожди, я готов. Пойдем вместе. Слушай, Федя, ты им перед боем скажешь речь. Ты скажи такую речь, чтобы сердце вскипело, чтоб кровь загорелась. Ты сумеешь. Я всегда любил тебя слушать. Ты скажи им напоследок речь. Ты зажги бойцов. Ты скажи им так, чтобы они дрались, как черти, как сумасшедшие звери. Все равно погибать, так чтоб дрались, как черти, как сумасшедшие звери. Мы с тобой пойдем рядом. Ты гранаты взял? Я спрашиваю у тебя: ты гранаты взял? Взял, взял, взял…»
Карпович умирает, готовясь оспаривать у судьбы свою жизнь, готовясь сражаться с самим роком, если он стоит на пути победы родины и революции. Карпович, вероятно, не знал про себя, что он герой и что он умирает, как герой. Это знал Борис Левин.
Мы друг друга, живых и мертвых, знаем мало, мы мало друг другу сказали настоящих слов.
Мы не знаем, какой большой жизнью живет наша литература.
Лучшие из наших писателей каждый день готовы к подвигу и живут в мире, освещенном подвигом, спокойным, ярким, надежным, как солнце.