Журнал «Юность» №08/2020 — страница 2 из 14


Родилась в 1999 году. Поэт, переводчик. Студентка Литературного института имени Горького.

«Воздух, мыслью окутан, застыл ошалело…»

Воздух, мыслью окутан, застыл ошалело.

Солнце тянется кромкой по темным домам.

Обруч звонко вонзается в нежное тело,

Рассекая его пополам.

Лишь дыханье царит надо всем миром звуков,

Пот крадется меж ребер прозрачной змеей.

Под ударами мерными тело упруго

Выгибается жадной дугой.

И закрыты глаза, и ничто не встревожит

Этих вдаль распростертых, трепещущих крыл,

Не прервет хода токов, бегущих под кожей,

Этих юных избыточных сил.

И остался вдали, за окном, за порогом

Вечный шум, порожденный тоской о любви.

Есть лишь обруч и солнца лучистая кромка,

Есть лишь огненный сахар в крови.

Наталья Макеева


Родилась в 1975 году в Москве. Автор книг «Сияющий бес» (2008), «Векторный лотос» (2015), «Ничего странного» (2018). Окончила Литературный институт имени Горького. Занимается журналистикой и общественно-политической деятельностью. В 2019 году заняла второе место в поэтическом конкурсе Союза добровольцев Донбасса.

Возвращение из Крыма (2017)

Я не знаю, в какой мы области

Бесконечность зеленого цвета

На предельной несемся скорости

М4, прости нам это.

Все живое, а мы – холодные

С места брошенный взгляд мой каменный

Разбивает поля дородные

И деревьев стволы хрустальные

После нас – листопад и изморозь

Пятна черные в поле стынут

Псы голодные рвутся с привязи

Край заброшен и дом покинут

Эта трасса видала многих

Мы ведь тоже на ней проездом

Завтра раны залечит поле

И посадки проснутся лесом.

Крым (2018)

Почему эта синь заливается прямо в мозг

И снова напиться тянет не в бровь, а в глаз.

Я вернусь, ты вернешься, и будет закат промозгл,

И душные шубы укроют продрогших нас.

И душные ночи, если решим в побег,

Будут несносно медленно нас душить.

Грязные тени лягут на грязный снег,

Смерть не придет, будет просто такая жизнь,

Литрами льющая в мозг душно-серый жмых,

Клейкою лентой лепящая к себе.

Как получилось, что ты еще жужжишь?

Просто жужжишь, уже не пытаясь петь.

Не торопись. Будет, будет такая синь —

Жгучей, иссиня-черной воды провал.

Ты уж, пожалуйста, доживи, не сгинь

Помнишь, как жарко он нас тогда обнимал?

Будет еще невозможная синева —

С куполом белым прямо над головой…

Встретит живая тебя на земле трава,

А белизна уляжется за тобой.

Ну а пока – принимай синеву в себя —

Как принимают с горя, с тоски ль на грудь…

Я вернусь, ты вернешься когда-нибудь,

И да минует нас душная муть сия.

Пуля

Мой гроб еще шумит в лесу,

Он дерево. Он нянчит гнезда.

(с) Франтишек Грубин

Мой гроб птенцов качает в небесах,

Но пуля мне отлита до рожденья.

И в вязкой металлической тиши

Она от гильзы ждет освобожденья.

Она почти полвека спит во тьме,

Среди своих сестер в коробке тесной.

Издалека доносятся до них

Рыданья, хохот, выстрелы и песни.

В душистом масле часа пули ждут

Кусочками диковинного сыра

И как плоды на грозди налитой

Вот-вот сорвутся на просторы мира.

Им снится бесконечная страна

И ветра свист – горячего, степного —

Всего лишь раз… всего один аккорд…

Всего одно, но сказанное слово!

…Она отлита мне и только мне,

Ее калибр до времени неведом…

Покуда спит, – я буду шатуном

В людском лесу ходить за вами следом,

Заглядывать в окошки и глаза,

Переставляя шахматы и стулья.

Искать того, кто состоит в родстве

Со мной и пулей.

«Бывает так: соседи стоят на лестнице…»

Бывает так: соседи стоят на лестнице

И кнопка лифта долго не нажимается

В трубке гудки как новостей предвестники

И дверь пугающе медленно открывается

Так ведь бывает и даже спорить не надо

Ты эти двери облупленные узнаешь

В каждой игрушечной дверце, калитке сада

Сам их пугающе медленно открываешь

И тишина ложится тебе под ноги

И тишина удушливо обнимает

Спать не дает, ежится на пороге

Тополь большой за окном до утра качает

И тишина. Потому что исчезли шорохи

Звуки собрали вещи и в путь отправились

Звуки припомнили прошлые беды-промахи

И тишину за себя доживать оставили

А поутру так бывает – опять на лестнице

Кто-то стоит, и клавиши залипают

И во дворе за тяжелой дверью увесистой

Тени твои на свету безнадежно тают

Анна Кочарян


Родилась в 1995 году в Ереване в семье врачей. После окончания школы переехала в Германию. Окончила медицинский факультет Гейдельбергского университета. Была научным ассистентом в одной из нью-йоркских больниц, работала над докторской диссертацией. Владеет пятью языками, читает на семи.

«я росла, тянулась к тебе через воду…»

я росла, тянулась к тебе через воду, и руки мои крепчали – дети кричали – устанешь, утонешь – держали меня за плечи; рассыпáлась на новые звезды,

текла ручьями,

растекалась по горлу теплой нерусской речью.

стала к лету прямее, стремительней, ростом выше, сероглазость твою рисовала, твою упрямость, пока я была маленькой, а ты ничего не слышал, разучила тебя по слогам и прочла на память.

ты пророчил, что этот город тебя проглотит,

ты боялся всего, а я становилась старше,

ты – из соли и слова, я – из крови и плоти,

мне тебя не любить так странно, легко и страшно.

2020

«босиком по полю…»

босиком по полю

в платьице из ситца; яблоки на блюдце; тополиный пух. расскажи мне сказку

о волшебной птице —

что размером с остров – белой птице Рух.

если ты захочешь, мы ее отыщем;

мы поедем к морю —

прямо на восток.

только нужно время, нужно верить, слышишь? дай мне твою руку —

море за мостом.

платьице из ситца, яблоки на блюде.

ты мне часто снишься, снится летний сад. неужели больше ничего не будет?

я пойду обратно —

в двадцать лет назад.

утекли все реки,

отгорели звезды

на холодных ребрах

черепичных крыш.

опустились руки,

опустели гнезда.

расскажи мне сказку.

что же ты молчишь.

2019

«залетела сойка, сломала крылышко – не встать, не выпорхнуть…»

залетела сойка, сломала крылышко – не встать, не выпорхнуть:

поили с ложки —

ржаные крошки —

болит, болит.

просто надо вдохнуть глубоко и выдохнуть;

разойтись по разным

концам земли.

2020

«коронованный лев сторожит краснокаменный город:…»

коронованный лев сторожит краснокаменный город: черный лес, золотую

мартышку и мост. в январе, белым мелом, когда снег залетает за ворот,

напиши над порогом своим имена трех царей.

посмотри на тяжелые ребра и лестницы кирхи, стрелы башен, багровые стены,

огромную пасть. этот строгий язык изучай. разговаривай тихо.

будь бесстрашным. иди. постарайся, идя, не упасть.

слышу звон колокольни и скрип петушиный на шпиле, «Unser Vater

im Himmel» в субботний предпраздничный день. мне остались мои падежи,

мои Шуман и Шиллер,

непростое прошедшее время и песни детей.

примеряю слова из словесного пестрого сора,

по брусчатке стучу. крендель с солью – пожалуй, куплю. милый город, мой

игрушечный пряничный город,

я тебя не люблю, я тебя не люблю, не люблю.

2018

Ивак Волосюк


Родился в 1983 году в городе Дзержинске Донецкой области в семье шахтера. Выпускник русского отделения филологического факультета Донецкого национального университета. Участник ряда Форумов молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья, дипломант XVII Международного литературного Волошинского конкурса.

Живет в Донецке.

«И было так: мы ехали домой…»

И было так: мы ехали домой

из полугорода-полупивной,

где дням есть счет, и календарь исправный,

но все-таки Коперник не в чести,

и дворнику приходится мести,

как будто бы Земля стационарна.

Но разве я один среди людей

не видел зеленеющих полей,

где холм к холму приставлен для надзора?

Всё пропустив для нескольких минут,

когда понятно, что стихи придут —

внезапные, как вспышка метеора.

«Я так тоже могу: мы вполсилы дышали…»

Я сказал: виноград…

Мандельштам

Я так тоже могу: мы вполсилы дышали,

рисовали огромными карандашами,

а в коробке лежал пластилин,

не хватало в конструкторе планок железных

да бинокля морского и зимних созвездий —

всё пропало и стало чужим.

Но в любое страданье и время любое

вы спросите: что было на фотообоях?

Я скажу: виноград, кирпичи.

Пацаны за окном набивали рябиной

все карманы, а я провалялся с ангиной

пол-июля, не знаешь – молчи.

Мне шестнадцать. Я месяц работаю в ЖЭКе,

а прораб говорит: «Поднимите мне веки»,

потому что вчера перебрал,

он легко не умел расставаться с вещами,

и когда ему зубы тащили клещами,

то, как русский разведчик, молчал…

Я не верил, что раньше он жил на Байкале,

мы его полудурком, по правде, считали:

я, Серега, Андрюха и Вэлл.

Он котенка назвал в честь Чижевского – Чижик

и, чуть что, говорил: «Господа все в Париже —

я живу, где мне Бог повелел…»

«Меня по средам в школе избивали…»

Меня по средам в школе избивали,

был график строг и Саша К. – жесток.

А ночью кони медленно ступали

и тяжело дышали между строк.

Звезда «Валюга» станет путеводной,

ты будешь ГРОЗ, а может, стволовой,

но если на тебе печать Господня,

уедь отсюда, слышишь, мальчик мой!

Неосторожно вынутый из детства

в тот мир, где все хотят увидеть всех,

не принял ни Дзержинска, ни Торецка,

ты не за этих был и не за тех.

Exegi Monumentum

Все умирали – кто за кем

понять нельзя тому, кто выжил,

а я из старых микросхем

спаял себя и имя выжег.

Мой экземпляр второй шагнул

антропоморфными ногами,

он был крупнее – как манул

всегда заметней меж котами.

Он был бессмертный – вот она

для нашей вечности загвоздка,

ему одежда не нужна,

вода, и хлеб, и папироска.

Растает очередь в «Магнит»,

померкнут вывески любые,

а он задумчиво стоит

и смотрит на поля пустые,

где обрывается Россия…

Проза