Да, уже здесь, в этой, можно сказать, совсем «ранней» работе затевается серьезный разговор, что такое настоящее искусство, а что, извините, фуфло. «Киты» как раз и есть олицетворение всего ложного, показного, фальшивого в искусстве. С каким сардоническим удовольствием Шукшин их показывает!
«Приближался день экзаменов, и киты наши как-то присмирели и начали уже поговаривать о том, что их могут не понять. В день экзаменов они чувствовали себя совсем плохо.
Наверное, правду о себе они чувствовали не хуже нас. Когда наконец один из них зашел в страшную дверь и через некоторое время вышел, у нас не было сомнения в том, что этот провалился. Мы с каким-то неловким чувством обступили его в вестибюле и начали закидывать ненужными вопросами».
Приемная комиссия разобралась, кто настоящий, кто нет! В жизни все будет совсем иначе, и так просто от врагов-«китов» Василию Макаровичу не избавиться. Уж, скорее, они от него избавлялись… Правильной комиссии в будущем не находилось. Замечу, что убедительность этому этюду придают точные детали. Например, сало, которое с удовольствием поедают и кривляки, и «мы». Автор «Китов, или О том…» никого не обличает, а ПОКАЗЫВАЕТ, пытается показать, кто есть кто в нашем мире с его точки зрения.
М. Г.: Здесь, помимо прочего, много стилистических и композиционных приемов из «зрелого» Шукшина. И повтор-усиление, и элементы диалогов, прямых и косвенных. Детали действительно точные и экспрессивные. Ну и его ирония, конечно, такая злая, с подковырками. Я уверен, что именно это эссе, а не сапоги и не мнимое дуракаваляние стало решающим аргументом в решении Ромма ввести в «свой круг» автора такого текста!
Е. П.: Да и два задания других были выполнены вполне на уровне. Например, рецензия на фильм «Верные друзья» Михаила Калатозова, который с восторгом приняла и «оттепельная публика», и «народ», показала главную претензию, которую взрослый Шукшин будет предъявлять любому произведению искусства: расхождение с жизнью. «Малоубедителен образ молодого врача в Осокино. Она много говорит, лицо наивное и подобострастное. А ведь она – единственный врач-хирург в местечке. Это не могло не сказаться на ее манере держаться». Вроде как наивно звучит. И сейчас, да и тогда, ему бы ответили: ну, мало ли какие хирурги бывают, откуда ты знаешь, не обобщай. А это не пустое обобщение, но требование целого и нового творческого метода, который начал формироваться прямо в эти дни, не прошло и года после смерти Сталина. Тем и интересны эти студенческие «эссе»: мы в мастерской будущего большого художника, он как будто прямо при нас, торопясь, чтобы успеть, приступает к своей грядущей работе. Это касается и приемов текста: например, Шукшин говорит как будто «за» героя: «Нехода знает, что за это ругают – за непонимание смысла критики, – а когда будут ругать, прежде всего скажут: вот, тов. Нехода полагает, допуская критику, он подрывает свой авторитет». Очень нешаблонно для абитуриента! Рецензент, кстати, похвалил, что автор увлекается мелочами. Деталями, добавили бы мы. И это для начинающего тоже большая редкость, начинающие в основном все вывести на вселенский уровень хотят. Или банальщину лепят.
Кстати, абитуриент Андрей Тарковский рецензировал советско-албанскую картину Сергея Юткевича на историческую тему «Великий воин Албании Скандербег», где играли в основном албанские и наши звезды. Киноэлита. Про картину писали: «Рожденный дружбой фильм», Хрущев тогда с Албанией еще не поссорился. Великолепный киновед Майя Туровская потом увидит в этой рецензии Тарковского «зрелость, может быть, неосознанную, выработанность взгляда на кино». Не знаю, не знаю! При всем уважении к Майе Иосифовне и Андрею Арсеньевичу…
М. Г.: А третье сочинение, казалось бы, вышло попроще и похуже первых двух. Но тоже любопытно по-своему. Это именно сочинение по литературе на тему «В. В. Маяковский о роли поэта и поэзии». Ничего этакого, нового, интересного нам абитуриент Шукшин не открыл, конечно. Даже само сопоставление имен кажется странным и нелепым: где Маяковский, где Шукшин. Но! Василий Макарович как обычно блестяще продемонстрировал игру по правилам. Он много и точно цитирует малоинтересного ему поэта. А кроме него, целыми предложениями, Ленина и Сталина. Текст преисполнен вполне достойного пафоса – не крикливого, но уважительного. Вполне на высоте и формальные приемы. Например, антитеза: «Одни утверждали, что поэт должен парить над жизнью, увлекая за собой читателя, которому тоже надоели грязь и скука земной жизни. Другие, напротив, утверждали, что поэзия только тогда и будет играть сколько-нибудь заметную положительную роль, когда она изберет своим творческим объектом обыденную жизнь…» Шукшин хвалит Маяковского за готовность «отзываться на злобу дня», «копаться в будничных мелочах», внимание к «людям труда», за интерес ко всем сторонам «новой общественной жизни». Исследователи творчества Шукшина особо выделяют фразу из этого сочинения: «Значительную часть своих стихотворений Маяковский помещал в газетах, считая это очень удобным, ничуть не зазорным для маститого поэта». Впоследствии так будет поступать и сам Василий Макарович.
Е. П.: В общем, легенды легендами, сапоги сапогами, а высокий класс абитуриент Шукшин все-таки показал. То ли еще будет впереди!
М. Г.: Ну да. Поступивший Шукшин первым делом пишет письмо своей, оставленной в далекой Сибири гражданской жене (и тут уж никаких стилистических приемов, иронии и прочего, что он так блестяще продемонстрировал во вступительных сочинениях): «Родная моя, меня гнетет чувство несправедливости. Ведь можно подумать, что я просто обманул тебя. Милая, поверь моей совести, что когда ты в Бийске спросила меня еще раз, не совсем ли я еду, и я ответил, что ни в коем случае нет – я не обманывал тебя. Я говорил, что думал… Маша, я думаю, что я учусь, работаю во имя нашего будущего счастья. Я не мыслю своего благополучия без тебя. И поверь, не ради славы я остался здесь, а ради интересной НАШЕЙ жизни. Мне кажется, я что-то смогу сделать хорошего и полезного для людей – но я сделаю это во имя нас. Дай бог, чтобы ты не увидела во мне краснобая и фразера. Что же касается твоих опасений насчет актрис – успокойся».
Думаю, он верил, что так и будет. Но в Москве у него началась совсем другая, непредсказуемая жизнь. Места в ней Марии Шумской, увы, не нашлось.