Литературовед, литературный критик, журналист и эссеист. Директор редакции журнала «Вопросы литературы». Родился в 1989 году. В 2013–2019 годах работал в журнале «Новая Юность», где был ответственным секретарем и одновременно заведовал поэтическим отделом. Член Союза журналистов России. Стипендиат Министерства культуры РФ (2014, 2015). Биограф и исследователь творчества Юрия Домбровского.
Из закрытого архива: две автобиографии
Получив разрешение у вдовы писателя Клары Файзулаевны Турумовой[10], когда она была еще жива, на доступ к закрытому личному делу Юрия Осиповича, хранящемуся в РГАЛИ, я, конечно же, ожидал найти там массу интересного и не ошибся, обнаружив одну из неизвестных автобиографий[11]. Еще одна автобиография находилась в открытом фонде там же – в РГАЛИ[12]. Вдова хотела опубликовать ее сама в готовящемся сборнике документов и писем, но не успела. В итоге обе автобиографии вы сегодня прочтете и сравните впервые. Они очень мне пригодились для книги о жизни Юрия Осиповича, пока еще находящейся в работе.
Первая автобиография – самая подробная и самая любопытная из всех, что я видел за годы моих «домбровских» исследований. В ней не поставлена дата, однако время узнать не так трудно. Примерно его можно установить, опираясь на содержание, и сделать вывод, что публикуемая рукопись относится к раннему, еще алма-атинскому, периоду жизни и творчества. Она была подготовлена 49-летним писателем, то есть самое позднее – в конце 1948 года. О том, что это именно 1948-й, говорит еще и особый сиреневый цвет чернил – дополнительный факт, помогающий уточнить время. Дело в том, что эти же чернила писатель использовал при заполнении личной карточки, хранящейся в закрытом деле. Автобиография, судя по всему, прилагалась к карточке, на которой есть дата: 19 сентября 1948 года. Таким образом, это было накануне четвертого ареста (произойдет в марте 1949-го).
О времени второй автобиографии думать не нужно, там мы находим число, месяц и год: это поздний московский период, время, когда уже был издан роман «Хранитель древностей» и шла работа над его продолжением – «Факультетом ненужных вещей». Эта автобиография появилась на двадцать лет позже. Домбровский написал ее специально для ЦГАЛИ (ныне РГАЛИ) в 1969 году, когда передавал часть рукописей на хранение.
Удивительно, как много внимания в автобиографиях уделено детству и семье – в обоих случаях более половины от всего рассказа. По свидетельству современников, писатель не любил вспоминать о ранних годах, особенно о матери. Во второй автобиографии он заявляет прямо: «Что писать о детстве? Не люблю я его». Однако в конце сороковых он не любил его как будто бы меньше: «…и все-таки годы эти были богаты и памятны хорошим», писал Юрий Осипович в первой автобиографии. На самом деле и вспоминал, и писал, и не только в автобиографиях, но и, например, в романе «Рождение мыши»[13].
Но как много мы не знали о той жизни Домбровского: о родителях, о взрослении и о первом соприкосновении с искусством – о первых художественных впечатлениях, полученных еще ребенком, о литературных кумирах и вкусах того времени, об очень тяжелых и страшных послереволюционных годах и так далее. Открылись в том числе и совершенно неожиданные сведения, такие как революционная деятельность отца, который, оказывается, не просто был эсером, но и террористку Спиридонову от тюрьмы спасал и в ссылке побывал. В общем, как мог, боролся за светлое будущее еще нерожденного сына! Информация эта столь неожиданная, что вызывает подозрения, не вымысел ли? Далила Портнова, племянница Домбровского, которую растила бабушка, то есть мать Юрия Осиповича, – единственная среди мемуаристов, кто в деталях рассказал о его ранних годах и о семье, но даже она ничего не писала об этом[14].
Учитывая великое множество пробелов, не удивительно, сколько ошибок и в статьях о Домбровском, и в его кратких биографиях, составленных издателями.
Недавно мне пришлось консультировать сотрудников Музея ГУЛАГа, готовящих сборник стихов и рассказов, куда как раз была включена одна такая краткая биография, составитель которой, А. В. Морозов, не только не видел свои старые ошибки (об этом ниже), но и не хотел их видеть, несмотря на уже существующие исследования, напечатанные со всеми необходимыми ссылками на источники (работа, проделанная вашим покорным слугой за последние пять-шесть лет).
Эти ошибки были допущены еще в первой краткой биографии (подготовленной при участии вдовы) в книге стихов Домбровского «Поэт и Муза», вышедшей в 2019 году[15], о чем я упоминал вскользь в статье в «Вопросах литературы»[16].
Так, у Морозова:
1) Домбровский окончил вуз в 1928 году. Сегодня мы знаем, что в этом году он был отчислен[17];
2) он учился в вузе при вузе: «Высшие государственные литературные курсы (ВГЛК. – И. Д.) в Москве при Высшем литературно-художественном институте, организованном В. Я. Брюсовым (ВЛХИ. – И. Д.)». Однако ВГЛК как раз пришли на смену прекратившему существовать ВЛХИ[18];
3) он поступает в ЦЕТЕТИС (нынешний ГИТИС) в 1929 году. Нет, это было в 1931-м;
4) он был арестован и сослан в 1932 году. Не сослан, а выслан (административная высылка, как известно, существенно отличается от ссылки, более сурового наказания)[19];
5) он работает в Центральном музее Казахстана начиная с 1933 года, прямо как в романе «Хранитель древностей», – однако по документам он был принят на работу в музей в 1938 году[20];
6) второй раз был арестован в 1936 году; на самом деле – в 1935-м[21];
7) на Колыму попадает в 1939 году; на самом деле – в конце 1940-го[22];
8) освободившись из лагеря в 1955 году, он якобы настолько здоров и полон сил, что сразу начинает разъезжать по литературным делам между Алма-Атой и Москвой. В действительности он вернулся в Москву, в квартиру матери, затем в течение еще года лечился и начинал жить заново: болел, занимался реабилитацией, возвращением рукописей и восстановлением в Союзе писателей[23];
9) в 1956 году он полностью реабилитирован. На самом деле это случится аж в 1991-м (приговор по первому делу 1932 года будет отменен уже после смерти писателя, годы спустя)[24];
10) получает комнату от Союза писателей в 1958 году. Нет, это было в 1957-м;
11) 12 ноября 1961 года умирает его мать. Нет, это было 17 ноября[25];
12) роман «Хранитель древностей» начат в 1961 году. На самом деле в конце 1950-х (речь о романе, например, идет в одном из писем А. Жовтису, датированном маем 1958 года)[26];
13) договор на роман «Факультет ненужных вещей», продолжение «Хранителя древностей», заключен в 1964 году, сразу после публикации «Хранителя». Нет, договор был подписан в 1966-м;
14) нападение в автобусе 9 ноября 1976 года на самом деле произошло в 1977-м[27].
Вот некоторые ошибки из первой краткой биографии 2019 года, многие из которых могли бы повториться и в новой книге, если бы не усилия сотрудников Музея ГУЛАГа. Но, кроме ошибок, у А. В. Морозова отсутствовали и некоторые важные факты биографии писателя.
Например, не было никакой информации: о болезни Домбровского – эпилепсии; об обучении на Центральных курсах издательских корректоров ОГИЗ РСФСР; о первой гражданской жене Галине Николаевне Жиляевой-Шуевой, как и о других женщинах, с которыми у Юрия Осиповича были отношения, иногда параллельные, в том числе и довольно длительные (от двух-трех до шести-восьми лет), – других женщин можно назвать не меньше десяти; о том, что роман «Хранитель древностей» он писал во время совместной жизни с Марией (Мусей) Сергеевной Желтовой, буфетчицей ЦДЛ, что показывает переписка с друзьями; о том, что совместная жизнь с К. Турумовой началась лишь семь лет спустя после знакомства (лето 1960 года), примерно в начале 1968 года, а до этого времени она жила и работала в Алма-Ате; о его заслугах в деле кино – других сценариях к фильмам (а не только к «Шествию золотых зверей»[28]); а также о прочих драмах и перипетиях, которыми была насыщена биография писателя.
Исправлять ошибки и заполнять пустоты за А. В. Морозовым Музей ГУЛАГа хотел поручить мне, но я отказался по понятной причине: это чужая работа. И все-таки некоторые правки по вторичной просьбе Музея были сделаны по телефону: учитывая 115-летие писателя, которое празднуется в этом году, я не мог совсем не помочь.
При этом сотрудникам музея все равно пришлось дополнительно провести самостоятельную работу в архиве – за А. В. Морозова, – лишь для того, чтобы доказать ему некоторые уже однажды открытые и подтвержденные факты.
Отдельного разговора достойна часть краткой биографии, не связанная с жизнью писателя, но отражающая период деятельности вдовы по сохранению и увековечению памяти мужа. Все-таки биография – это биография, а если уж она краткая, то тем более должна заканчиваться смертью человека. Все, что было после, – для персональных мемуаров, послесловий, комментариев и прочих биографий, будь то биографии вдов или детей, и не важно, насколько они остались неравнодушными к посмертной судьбе своих выдающихся родственников: это их жизнь, их отдельная жизнь после смерти любимых, да, очень непростая и такая непримиримая, героическая и подвижническая, но все-таки это их жизнь, их судьба.
Я рассказал об этом случае, чтобы показать, какая она сложная и животрепещущая – проблема изучения и реконструкции биографии Домбровского. Об остальном – в комментариях и в рассказах самого Юрия Осиповича о себе и о прожитом.
Мать моя к моменту моего рожденья была учительницей, отец адвокатом[30]. У отца в прошлом было участие в студенческой демонстрации, потом арест, потом ссылка. Впрочем кажется арестовали его не за демонстрацию, а – за попытку освободить на станции «Зима» М. Спиридонову[31]. Ссылку он отбывал в Якутске и был амнистирован: его мачеха приехала в Петербург, нашла какой-то комитет Марии Федоровны[32] и вымолила ему прощение. Так по крайней мере вспоминается мне из рассказов бабушки.
Первая страница автобиографии 1948 года из закрытого архива в РГАЛИ
Домбровские Иосиф Витальевич, Лидия Алексеевна и их сын Юрий. 1913 год, Москва. Фото В. Иванова. Из семейного архива Д. Ц. Портновой, племянницы писателя
Отец окончил Московский университет и стал адвокатом; однако, видимо, от революционных кругов не отошел и первое мое воспоминание в жизни такое: мать подводит меня к кровати со сбитым красным одеялом и говорит: «Сегодня пришли и увели отца». Выпустили его через несколько дней, и дело окончилось ничем, но брали его до 1917 года еще несколько раз.
Мать моя имеет куда более простую биографию. Она была учительницей в старших классах гимназии; ее лишили места за то, что она вышла замуж за отца. Этого я, конечно, не помню. Жили мы в Москве около Сухаревой башни. После революции отец работал в Петербурге в ЧК. Кем он был там, не знаю, но помню хорошо, что расследовалось тогда дело царских министров – отец
Из револьвера, спрятанного в муфте, она застрелила советника тамбовского губернатора и черносотенца Гавриила Лужевского, отличившегося жестоким подавлением крестьянских восстаний в Тамбовской губернии. Советник был смертельно ранен пятью выстрелами. Спиридонову сначала приговорили к повешению, но затем заменили казнь на бессрочную каторгу. По словам Домбровского, его отец пытался освободить революционерку на станции Зима, в связи с чем вспоминаются слова Эренбурга из книги «Люди, годы, жизнь», писавшего об особой романтике эсеров и вспоминавшего те же годы: «…я был занят одним – сравнивал программы эсдеков и эсеров. За последних была романтика: боевые дружины, террор, роль личности. Но мне они казались чересчур романтичными…» В будущем станцию Зима и одноименный городок воспоет поэт Е. Евтушенко, проведший здесь часть детства: «Зима – солидный град районный, а никакое не село». Однако в то время, когда Иосиф Витальевич, отец Домбровского, попытался совершить свой подвиг, это, конечно, еще было село, расположенное не слишком далеко от Иркутска, его родного города. написал записки, но куда они девались, не знаю[33]. Помню отчетливо, как он читал вслух страницы о допросе Штюрмера[34]. Затем отец стал болеть – у него открылся рак дыхательных путей – работа юриста стала ему не под силу, – он перешел в систему Потребсоюза (это была мечта всей его жизни – кооперация). Родители матери жили в Самаре, к тому времени уже освобожденной от чехов – туда и послали отца, – видимо, мать желала отсидеться от голода. Отец умер в первый же год[35].
Мать поступила работать в университет – она читала все биологические дисциплины – преподавателей не было, ее ценили. Годы эти: 1919, 1920, 1921, 1922 были страшные и голодные. Помню, мать получила командировку и уехала в Москву, и мы остались ее ждать – она должна была устроить перевод в Москву. В Самаре царил страшный голод, паек давали академический, но нас было чуть ли не шесть человек, и когда мать приехала, я уже так лежал, что не мог и вставать. При мне говорила, что я умру, и обсуждала, когда же, – а я слушал это совершенно равнодушно, ибо мне было только 10 лет, и я совсем не хорошо понимал, что такое смерть и почему надо хвататься за жизнь. Потом приехала мать – все сразу переменилось, да и продовольственное положение в стране стало много легче, я встал на ноги, но от последствий этого страшного 1921 года избавиться никогда не мог[36]. До этого я был полный румяный мальчишка – после стал худ, бледен, совершенно лишен способности поправляться и обретать румянец.
В 1922 году мы уехали в Москву[37]. Я писал о голоде и о той страшной духовной анестезии, которая владела мной во время моей болезни, и все-таки годы эти были богаты и памятны хорошим. Летом жили мы на Волге в огромном яблочном саду – помню купания, ловлю селедок, которых можно было хватать чуть живых просто руками, покинутые дачи, где мы, мальчишки, были полными хозяевами и яблоки, яблоки, яблоки[38].
К тому же времени относятся мои первые художественные впечатления – около нас был детский дом с каким-то артистическим уклоном и там иногда устраивались вечера. Помню постановку «Скупого рыцаря» и «Три смерти» Майкова. До сих пор это мои любимые произведения. Видел я еще одну странную пьесу в стихах – из жизни древних тевтонов – там были рыцари в рогатых шлемах и римляне. Помню страшное гнетущее впечатление, которое она на меня произвела. Его я пережил еще только один раз, – когда в картине «Ледового побоища»[39] псы-рыцари режут детей, – что-то бессмысленное, жестокое, какой-то мир иных моральных закономерностей, невозможных для меня, ребенка. Что это было? Мне почему-то кажется, что это стихотворная драма Гумилева, хотя я и не читал ее никогда.
Бывшее здание НКВД-МГБ в г. Алматы
Домбровский в Алма-Ате во время высылки. 1935 год
Хотел писать и мучился своей бездарностью. Больше всего любил Демьяна Бедного[40].
В Москве учился в бывшей школе Хвостова[41]. Учился плохо, ибо был органически неспособен к точным наукам. Школой не интересовался, ибо мечтал быть актером, учил наизусть стихи и прозу – от этого память на тексты у меня и сейчас хорошая. Напарницей моей была одна известная впоследствии по кино в его немой период актриса. Готовились мы вместе. Она скоро попала на экран и стала лет на пять модной красавицей. Я так запустил занятия, что вылетел из седьмого класса[42].
После года блужданий поступил на Высшие государственные литературные курсы. Там учился до 1931 года, когда их ликвидировали[43]. Учился хорошо, но мучился своей бездарностью, входил в литгруппу «Кузница»[44] и писал стихи. Они были настолько плохи, что я не помню из них ни одной строки, подражал Антокольскому, любил Пастернака за его возвышенность и непонятность, за вящую темноту и выспренность, и только лет через семь догадался, что «король-то голый» и что писатель только тогда имеет право на существование, когда уясняет другим неясное, а не превращает ясное в шараду. Наверно потому, что не понимал этого тогда, я и был бесплоден и безъязычен. Антокольского зато (раннего) люблю и сейчас[45].
Со мной учились: Гусев, Фин (Хальфин), Дм. Борисов, Аврущенко[46] и другие. Почему-то самым талантливым я считал Борисова и мне до сих пор обидно, что из него ничего не вышло[47]. Этот период самый богатый впечатлениями в моей жизни. Спасая тонущую девицу, я прыгнул с мостков в шубе в Москва-реку, простудился и схватил верхушечный процесс в легких. Это сильно помешало моей учебе, но кончил я хорошо.
В 1932 году поступил в ГИТИС[48] на театроведческое отделение и открыл для себя Шекспира, а Шекспир открыл для меня заново и искусство, и литературу, и, наконец, то, что и я смогу стать писателем. Из литературных влияний это самое прочное в моей жизни, и самое подымающее. К сожалению, я и до сих пор смог по-настоящему прочитать и уяснить себе, то есть ассимилировать только очень небольшую часть его. Возвращаюсь к нему постоянно и постоянно уношу все новое и новое. Читаю теперь семинар по Шекспиру[49].
В 1934 году[50] был замешан в глупейшую, но скверную студенческую историю: мои пьяные товарищи побили стекла в одной квартире и сорвали флаг – я его не рвал, но пьяная компания пришла ко мне в дом и там флаг оставила[51]. Он валялся на виду, и я об нем не думал, ибо все понимал как простое хулиганство. Флаг сорвал Лавров[52], он же и заявил на меня – я был выслан на три года в Алма-Ату[53]. Здесь я сразу же стал директором школы, сначала одной, потом другой, затем стал преподавать литературу.
Домбровский после возвращения из сибирского лагеря. 1955 год. Фото Д. Ц. Портновой
«Смуглая леди». Издательство «Советский писатель», 1969 год
В 1938 году[54] написал роман (очень и очень посредственный), который тем не менее расхвалили и выпустили в двух изданиях. Единственно ценное в нем – это материалы о юности Державина. Роман очень нравился, но причины этого мне плохо понятны.
Работал в Музее Казахстана старшим научным сотрудником[55]. Провел одну экспедицию и сделал большие и важные раскопки в районе Алма-Аты[56].
В 1939 году был арестован исключительно за связь со Степаном Медведевым, который был в то время редактором газеты «Турксиб». Медведеву дали 25 лет, мне 8 лет по Особому совещанию. В 1941 году Медведев, оставшийся на материке, был освобожден, восстановлен в Партии; ныне он ответственный секретарь «Вестника Академии наук Казахской ССР»[57].
В 1944 году по постановлению пленума Верховного суда был освобожден и вывезен с Колымы и я. Меня доставили на прежнее место жительства в Алма-Ате[58]. В 1945 году после моего выхода из госпиталя я по предложению УК КП(б)К, сделанному председателю Союза писателей Муканову[59] был восстановлен в Союзе[60].
После освобождения в дороге заболел, и как меня доставили в Алма-Ату, плохо помню, все болезни навалились на меня сразу, и я таким образом перенес: тиф брюшной, сыпной, после сыпного пневмонию, затем воспаление мозга. Жил под камфарой. Окончилось все выздоровлением и эпилепсией, которая отняла у меня ноги.
«Хранитель древностей». Издательство «Советская Россия», 1966 год
Собор из романа «Хранитель древностей»
Год лежал на постели на спине, почти недвижим. За это время в светлые промежутки написал свой большой антифашистский роман «Обезьяна приходит за своим черепом». Три года он лежал без движения и только случайно попал в Москву, где сразу был принят обновленной «Звездой» и «Московским рабочим»[61].
Во время другого приступа написал повесть о Шекспире «Смуглая леди». С 1944 года и считаю начало своей работы.
Сейчас работаю над вторым большим романом о советской науке и о Западе, о советском гуманизме и советской демократии как единственной движущей силе истории. Хочу кончить его хотя бы вчерне весной 1949 года, но вряд ли выдержу этот срок[62]. Преподаю историю театра, перевел три вещи Муканова[63].
Вот и все.
Писать о себе трудно всякому, мне особенно. Причины понятны.
Прожито уже немало, а, собственно говоря, рассказать нечего, вся моя жизнь умещается в несколько дат и строчек. Родился в Москве, 1909 год, 29 апреля[64], в семье адвоката и учительницы. Детство провел на Сретенке. Там в Костянском переулке и до сих пор стоит, как и стоял, большой пятиэтажный дом № 14. Вот там на пятом этаже в квартире 24 я и вырос. Только тогда переулок этот назывался Стрелецким.
Что писать о детстве? Не люблю я его. Семья интеллигентская и интеллигентная, левая (отец был в свое время даже на поселении), мать преподает естествознание и увлекается Игорем Северяниным. Я умный ребенок. На рождение мне дарят «Сказки феи»[65] Бальмонта. У меня много книг, а читать я не умею. Выучился поздно, лет в 9, то есть в 1918 году. От той поры сохранилось воспоминание о ночных обысках, облавах, стрельбе на улицах. Выходить нельзя, свет в окнах зажигать нельзя, стреляют. Переселились в переднюю.
В 1919 году летом уезжаем в Самару. (У меня через все мои злоключения прошел такой документ: «Настоящим Всероссийский Центрсоюз потребительских обществ (Центросоюз) удостоверяет, что Иосиф Витальевич Домбровский состоит сотрудником орг. отдела сего союза и командируется в г. Самару на постоянную службу. С И. В. Домбровским едут члены его семьи – жена 34 лет, Домбровский Юрий – 9 лет, Домбровская Наталья-Евдокия[66] – 1 г., А. П. Прокофьева, тетка – 52 лет. Выдан этот документ 11 августа 1919 г.».
В Самаре отец умер, матери, которая работала в университете, удалось выхлопотать командировку в Москву. Она уехала, оставив меня с бабушкой и «теткой» Анастасией Прокофьевной Прокофьевой – не теткой, а нянькой, выходившей меня с годичного возраста. Это была горбатая неграмотная старуха и подлинно великая женщина. Никому я больше не обязан в жизни, чем ей, и никогда не видел такое совершенное бескорыстное добро! Мать в командировке была все лето, все страшное голодное лето 1921 года. Когда она приехала, я уже не мог вставать с постели. Осенью 1922 года мы выехали в Москву. Поселились в Мертвом переулке, что на Пречистенке (д. 14, кв. 5). Здесь кончилось мое детство и началась юность. Нехорошая, неспокойная, голодная юность. Мать вышла замуж за профессора Н. Ф. Слудского[67], с которым я очень скоро сумел установить прямо-таки враждебные отношения…[68]
Совершенно непонятно, как и чем я жил, но все-таки сумел в 1926 году поступить на Высшие государственные литературные курсы (ВГЛК), а затем и в ГИТИС. Проучился до 1932 года, когда был арестован по доносу поэта Леонида Лаврова. Позже он посадил и Смелякова. Это был подлинно талантливый и по-настоящему несчастный человек. Настоящий человек из подполья (он и жил в подвале). Я ему отпускаю все его грехи, но с него моя жизнь пошла уже по совсем иной линии. Я арестовывался в 1936-м[69], в 1939-м, в 1949 году – всегда по ложным обвинениям (у меня три реабилитации[70]). Был на Колыме, в Тайшете (Озерлаг), в бухте Находка, в Среднебельском лагере. Дважды переплыл Лаперузский залив[71]. В промежутках между этим жил в Алма-Ате – сначала работал директором школы, потом в музее (этот период описан мной в романе «Хранитель древностей»). Писать начал с годов учебы, но писал стихи – и очень плохие и отвлеченные; первую книгу – прозу – выпустил в Алма-Ате. Это роман «Державин»[72]. КИХЛ (Казахское издательство художественной литературы), 1939 год, тираж 5000 экземпляров. Одолел всего I часть романа. История молодого Державина, его участие в подавлении Пугачевщины, юность бравого офицера-карателя. Следующий роман был напечатан в «Новом мире» в 1964 году. В 1966 году он вышел в США, в Токио, в Париже, Милане, Софии, Бухаресте, Варшаве, Праге. Сейчас у меня на столе лежит верстка четвертой книги «Смуглая леди». Три повести о Шекспире. Книга небольшая, но писал я ее свыше четверти века. Она не выходит в связи с тем, что я – так называемый «подписант», то есть подписался под письмом в ЦК, прося вмешаться в дело Гинзбурга[73]. Работаю уже второй год[74] над продолжением «Хранителя древностей» – пишу книгу о праве «Факультет ненужных вещей». Проработаю еще года два (I книга кончена)[75]. Вот, кажется, все самое интересное, что могу сообщить о себе. Остальное, пожалуй, лежит за пределами литературы и времени.