Родилась в 1990 году в Ленинграде. Прозаик. Окончила юридический факультет Санкт-Петербургского государственного университета. Лауреат литературных конкурсов. Финалист премии «Лицей» (2022), победитель издательской программы арт-кластера «Таврида» (2021).
Печаталась в журналах «Нева», «Нижний Новгород», «Север». Живет в Санкт-Петербурге.
Ангелочки на каминеБлокадная сказка
В этом доме вечно что-нибудь пропадает. То плюшевая кошка, то Котькина свистулька, то конфеты «Старт» из хрустальной вазочки на буфете, то хлеб со стола перед самым обедом. Иногда, разумеется, бываем виноваты мы с Котькой. Любимая чашка бабушки Зои, например, пропала не бесследно – ее голубоватые осколки покоятся под тополем у трансформаторной будки. Но некоторые пропажи не может объяснить никто. Почти.
У меня страшно болело горло. И ухо. И в голову тоже отдавало. Не знаешь, как лечь поудобнее: только устроишься, как что-нибудь еще заболит. И это еще полбеды. Вместе с полугодовой контрольной по математике я пропустила обе «елки»: муниципальную в Доме творчества и – о ужас! – вожделенную в цирке. Я давно клянчила, кажется, еще с прошлого Нового года; мама откладывала деньги и взяла нам с братом билеты месяца за два. Картонную коробку с конфетами в виде сказочного замка Котька мне, конечно, притащил, даже не съел ничего, но настроение это мне не прибавило. Я ревела от обиды и злости, уткнувшись в подушку, пахнущую лекарствами и скукой.
А еще на меня пялились ангелочки.
Этих глазурованных безобразников на камине четверо. Вернее, когда-то их было больше, но пятый упал и разбился вдрызг еще до моего рождения. Бабушка Зоя говорила, что Котька тогда едва ходил. Она как раз задремала под вечный дождь и телевизор, а мой брат, скиталец и исследователь, стащил у нее с трюмо шпильку и вознамерился сунуть в розетку. Не успел – ангелочек ни с того ни с сего сиганул с полки и, пожертвовав собой, спас моего брата. Мама тогда собиралась убрать от греха всех оставшихся ангелочков, но, во-первых, оказалось, что наш камин охраняют где-то в Смольном и «самовольно демонтировать» (выучила!) с него ничего нельзя, а во-вторых, за ангелочков вступилась бабушка. Нельзя, говорит, их трогать. Они нас охраняют.
И ангелочки остались.
На самом деле никакие это не ангелочки. Это амурчики, или путти, объяснила нам бабушка Зоя-экскурсовод, обтирая глянцевые личики куском мягкой фланели. Как их ни называй, но мне они не нравились. В их пустых глазах без зрачков жило что-то пугающее. А еще ангелочки были, по выражению мамы, паршивыми: пухлые тельца в рытвинах и царапинах. Бабушка говорила, что давным-давно, лет сто назад, пьяный комиссар ради развлечения палил по камину из нагана. Изуродовал ангелочков, но сбить не смог. Они вообще были на редкость крепкими…
– Ухо болит?
Сначала я подумала, что со мной заговорил ангелочек, – кроме них и меня, в комнате никого не было: Котька с бабушкой ушли в магазин, мама варила суп на коммунальной кухне. Я со своим несчастным ухом, в котором словно пушка палила, страдала в одиночестве.
Вздрогнув от неожиданности, я приподняла голову – в ухе стрельнуло так, что слезы на глаза навернулись, – и увидела девчонку. Она сидела в бабушкином кресле и смотрела прямо на меня. Видимо, только вошла: на ней пальто, валенки, лицо наполовину прикрыто платком.
– Тебе не жарко? – выпалила я вместо того, чтобы поинтересоваться, кто она, собственно, такая.
– Нет.
Она поднесла ладони ко рту и подышала на них, словно и впрямь мерзла.
– Ты кто? – В ухе опять ударил болезненный колокол, и я напрочь забыла о вежливости.
– Лида.
– А ты зачем пришла?
– У нас скучно.
О, эта история мне знакома! Лидины родители, наверное, пришли к кому-то из соседей. Уселись за стол, разлили чай или вино и погрузились в разговоры. Скучные, взрослые. В перерывах жуют или выбегают покурить на лестницу. До нас, детей, им никакого дела.
– Хочешь, там конфеты есть. – Я указала на подоконник, где в развалинах картонного замка лежали мои сокровища.
– Спасибо.
Она взяла первую попавшуюся конфету и сунула за пазуху. Черное пальто и платок придавали ей усталый старушечий вид.
– Видела наших ангелов? – спросила я, чтобы как-то поддержать разговор.
– Видела. – Она равнодушно поглядела на камин. – Я здесь когда-то жила.
– Где же? Вместо тети Майи?
– Нет, в этой комнате.
«Во заливает, – подумала я. – Тут моя мама живет с самого детства. И никто, кроме нас, тут никогда не жил. Ладно, знаю таких врунишек. Ксюша Заслонова говорит, что ее папа – президент Германии, а у нее и папы-то никакого нет».
– Сильно ухо болит? – спросила Лида.
– Стреляет.
Странная гостья сняла платок и протянула мне:
– Повяжи, легче будет.
Я наконец-то разглядела ее как следует. Волосы у нее были рыжие, заплетенные в две тонкие косички, а глаза очень серьезные, как у нашей отличницы Маши. Только лицо у Маши круглое и румяное, а Лида худенькая и бледная, как после болезни.
Платок пах дачным чердаком, но я все равно обмотала им голову – вдруг поможет?
– Хочешь, поиграем?
Я достала из-под кровати коробку с кукольным домиком.
– Ой, какая прелесть! – Лида всплеснула руками, и вся серьезность с нее вмиг слетела. Даже щеки чуть порозовели. – Я такого не видела никогда. Мне мама сделала домик для куклы из обувной коробки и спичечных коробков. Я его сама бумажкой обклеивала… И даже отрывной календарик маленький сделала. И радио из бутылочной пробки…
«Наверное, они просто бедные», – подумала я и подвинула к Лиде кукольный домик.
Через час она с сожалением отложила кукольные одежки: «Мне пора. Мама волнуется».
Я размотала платок и поняла, что ухо больше не болит.
– Возьми еще конфет, – предложила. – «Мишка на севере» самые вкусные!
– Нет, спасибо. А можно, я хлеба возьму? Я немного. Видела там, в буфете…
– Конечно!
«Они и правда очень бедные».
Лида спрятала концы платка под воротник и погладила одного из ангелочков по голове.
– Они говорили нам с мамой: «Не спите, нельзя…» Но мы все равно уснули.
Запись в Блокадной книге памяти:
«Пономарева Лидия Николаевна, 1935 г. р. Место проживания: Скороходова ул., дом 20, кв. 15. Дата смерти: март 1942. Место захоронения: неизвестно».
Яна Яжмина
Родилась в 1995 году.
По образованию менеджер социально-культурной деятельности. По образу жизни – вожатый, репетитор, экс-учитель в школе, экс-воспитатель в детском саду, 52 смены в детском лагере. Полгода сотрудник строительного магазина, консультант в отделе сантехники. Стипендиат Министерства культуры, победитель премии молодых деятелей современного искусства «Таврида» (2020), эксперт фестиваля «Таврида-Арт» (2021), резидент арт-кластера «Таврида».
Ваара́ лаапсу́т
На границе с Финляндией жили-были карелы. Поля вспахивали, скот разводили, ремеслом промышляли. Во всей округе знали: нет народа более трудолюбивого. Но семь веков назад карельские земли шведам отдали. И пришлось целыми хуторами покидать насиженные места, новый дом себе искать. Тогда русские цари пригласили их занять опустевшие земли брошенных и вымерших деревень. Так и основались карелы на берегу Волги. Рассыпались по ней, словно горох. Да проросли.
На краю деревни Ши́лково стоял старенький дом в два этажа. Наличники узорные, животинка во дворе, кофтей на веревке сушатся… Добрый дом. Жила там бабушка одна. Как-то летом приехали к ней из города дочка ее и внучка Маня. По этому поводу собралась бабушка сульчины печь, как в детстве учили. Сани накрыли, стол такой березовый на полозьях, чтобы по дому возить можно было. Маня уплетает, а бабушка наглядеться не может. Все повторяет «ваара́ лаапсу́т». Приятного аппетита, наверное.
Солнце уже закатилось, а они наговориться не могли. Дочка с внучкой о своей жизни рассказывали, на экранах картинки включали, а бабушка кивала да улыбалась. Интересно, но ничего не понятно ей. Тут Маня и говорит:
– Бабушка, а я старую песню знаю, про вишню. Хочешь, спою тебе?
Запела Маня, а мама с бабушкой подхватили.
Расцвела под окошком белоснежная вишня.
Из-за тучки далекой показалась луна.
Все подружки по парам в тишине разбрелися.
Только я в этот вечер засиделась одна.
Все подружки по парам в тишине разбрелися.
Только я в этот вечер засиделась одна.
– Ах, как поете, дети, чисто, складно, душевно. Песня, кстати, на Волге написана. Жаль, мои родные, так спеть не выйдет, – вздохнула бабушка.
– Не выйдет, правильно говоришь, – согласилась Маня. – Не знаем мы твой язык, и никто уже, кроме тебя, не знает, наверное.
– А у меня наоборот было, только в первом классе нас стали русскому обучать. А дома все равно по-карельски все говорили. А теперь умирает язык. Столько историй добрых канут в Лету без перевода…
– Ладно, мам, засиделись мы. Пора Маню спать укладывать.
– И то верно. Сладких снов, ваара лаапсут, – снова зачем-то пожелала приятного аппетита бабушка.
Послушала Маня сказку да уснула крепкокрепко. Сладко-сладко. И снилась ей деревня с новехонькими домами, непокосившимися заборами. И люди ей снились, спокойные, полные достоинства, не дерущие носа. Были они доброжелательными и пели ей песни да сказки рассказывали. Такие интересные, что заслушаешься.
Стала Маня ко сну готовиться, да никак бабушкины слова из головы не выходят. Заметила это мама и спрашивает:
– Что ты грустная совсем, Маня?
– Так язык же умирает. Как тут веселиться!
Растрогалась мама и предложила:
– Давай я тебе сказку расскажу, которую бабушка в детстве мне читала. Там и на карельском песенка есть.
И стала она рассказывать.
Ukko da akka («Мужик да баба»)
Жил мужик в глухом селе
Где-то на Тверской земле.
Жил, тужил. Да все не впрок.
Был он очень одинок.
Мчали в небе облака,
Осенило мужика:
«Надо душу отвести,
Кур в хозяйстве завести!»
Снарядил телегу в путь
И поехал как-нибудь.
Игры, пляски, торгаши,
Развлекайся от души.
Гóра зéлла лóга зéлла
Кáкши бóку бя'листии
Шилковáшша кáкши бри'хуу
Тюттязéлли шáристи.
– Мам, ни слова не понятно.
– Ну, давай по-другому эту частушку споем.
На горушке, на пригорке
Два барашка бякались,
Это к шилковской девчонке
Два парнишки сватались.
Под частушки тут и там
Расходились по рукам
Обувь, мебель, платьица…
Забирай, что нравится!
На базаре там да тут
Куриц – куры не клюют!
Выбрал, взял, глядит на них:
«Как же курицы одни?»
Чтобы скрасить их досуг,
Взял им рыжую лису.
Всех в курятник на засов.
Утром был исход таков:
Кур не сыщешь! Вот беда!
Не осталось и следа.
«Что тут делать? Я лису
От тоски по ним спасу».
Чуть от поиска не сник —
Волка выловил мужик.
«Ай да радость! Ай да я!
Будет ладная семья!»
Ожиданья не сбылись —
Волк к утру лису загрыз.
«Что тут делать? Взять бы в толк!
Сгинет одинокий волк!»
Обошел с десяток сел,
Вдруг на бурого набрел.
«То, что надо!» И медведь
Был отправлен к волку в клеть.
Днем глядит – а волка нет.
Плотен мишки был обед.
«Что тут делать? Не пойму!
Как медведю одному?»
Не случилось чтоб беды,
Бабу он привел туды.
Только баба, вскрикнув «Ой!»,
Хвать медведя кочергой!
Сразу насмерть. И мужик
Окончательно поник.
«Что тут делать! Боже мой!
Худо бабе быть одной!»
Долго пару ей искал,
Много туфель истоптал.
Никого. Пришлось ему
С ней остаться самому.
Так и зажили вдвоем
Вместе баба с мужиком.
Послушала Маня сказку да уснула крепко-крепко. Сладко-сладко. И снилась ей деревня с новехонькими домами, непокосившимися заборами. И люди ей снились, спокойные, полные достоинства, не дерущие носа. Были они доброжелательными и пели ей песни да сказки рассказывали. Такие интересные, что заслушаешься.
Проснулась Маня с утра, подошла к бабушке и попросила:
– А научи меня языку, бабушка, я понимать хочу.
И стала Маня по-карельски учиться говорить. И узнала, что «ваара лаапсут» – это «милое дитятко», а пироги не с яблоком, а с картошкой были. А бабушка стала чаще улыбаться, когда дома родной язык зазвучал.
Иногда для хорошего дела достаточно одной коротенькой сказки.
Вот как бывает.
Песню «Белоснежная вишня» написали Михаил Чумаков – композитор, хормейстер, баянист, худрук Волжского народного хора, заслуженный артист РСФСР, и Вениамин Бурыгин – поэт-песенник, певец, артист Государственного Волжского народного хора.