Литературный критик, блогер, редактор.
Родился в 1986 году. Публиковался на порталах «Год литературы» и «Горький», в журналах «Новый мир» и «Юность», в «Российской газете» и «Литературной газете» и еще в двух десятках СМИ. Автор книг «сЧетчик. Путеводитель по литературе для продолжающих» (2020) и «На дно, к звездам. Заметки об отечественной литературе 2019–2021 годов» (2022). Обладатель премии «_Литблог» (2021) от «Большой книги» за лучший книжный блог года и премии «Гипертекст» (2023). Член Большого жюри премий «Национальный бестселлер» (2021), имени В. Катаева (2022, 2023) и «Ясная Поляна» (рабочая группа, 2022, 2023). Член жюри номинации «Выбор блогеров» премии «Лицей» (2022, 2023).
Будьте как дети
Третий сезон премии имени В. Катаева завершен. Победителем стал Роман Сенчин с рассказом «Темир-орлан». Заслуженно? Да, вполне. Однако каждый из десяти финалистов, простите за банальность, – тоже победитель. Заявок было около полутора сотен, и до шорт-листа добралось лишь десять рассказов. И, как давно известно, лучше всего о премии (да и текущей литературе) говорят именно короткие списки.
Попробуем проанализировать рассказы всех десяти финалистов премии – и подвести кое-какие итоги сезона.
Пожалуй, наиболее сложно интерпретируемый рассказ из шорт-листа. Двенадцать страниц одним предложением задают бешеный темп, и повествование несется без рамок, без границ, а порой и без руля с ветрилами – как сама судьба.
Жизнь Машки, родившейся в 1919 году и натерпевшейся невзгод от родного отца, проносится перед глазами читателя вихрем: Лолитино детство, месть за унижения, война, аресты-амнистии, бандиты, убийства, лагерь, кровавый финал… Ан жизнь прошла, да и век прошел.
Рассказ «Мертвые ничего не знают» оставляет читателя в некотором замешательстве. Материала в этом небольшом тексте – на добрый роман. Можно было бы сказать, что это схема, план чуть ли не эпопеи. Однако стиль и язык автора (а как колоритны и совсем не клюквенны все эти тетешкать, купчишка, мерзавчик и т. д.) подобному упрощению всячески сопротивляются, и в голове возникает странный диссонанс: жанр рассказа-эпопеи, натурально, существует. Ну и самоприветы (дело происходит в польском городе Лиде, Машкин отец – лидский литвин) выглядят как-то мило.
Самый веселый рассказ шорт-листа – и одновременно с самой неразрешаемой коллизией. Завязка проста – выясняется, что дошколенка-пятилетку зовут… Гитлером. Воспитательский состав детского сада не называет его по имени – но бесконечно так продолжаться, разумеется, не может. Что делать?
Предложений хватает. Можно заставить мальчика «отсидеть за чужие грехи». Точнее, профилактически отстоять полчаса в углу. Ибо если был детский крестовый поход, то почему бы не случиться и потешному Нюрнбергскому трибуналу в отдельно взятом детском саду? К счастью, до этого не доходит. Ни к чему не приводит и диалог глухих со странными взбалмошными родителями мальчика. Воспитательница делает что может – а не может, увы, ничего. К слову, у нее недурные задатки художника, да и отношения с собственным ребенком у нее, как выясняется к финалу рассказа, не очень-то и складываются.
Можно прочесть «Маленького Г.» по-разному – как притчу о сапожнике без сапог, как сатиру на культуру коллективно-бессознательной ответственности или как-то еще. В любом случае рассказ ставит читателю вопросы, однозначных ответов на которые не предполагается.
Хорошая традиция: когда за взрослые рассказы берется детский писатель, есть вероятность локального чуда – см. прошлогодний триумф на премии имени В. Катаева Софьи Ремез. Анна Маркина в этом году почти его повторила.
«Рыба моя рыба» – рассказ в диалогах с элементами вербатима и, пожалуй, самым пронзительным финальным твистом среди всех текстов шорт-листа. По сюжету мальчик Саня тяжело переживает смерть бабушки и решает, что ее душа переселилась в тело аквариумной рыбки. Он не хочет ходить в школу, чтобы не оставлять ихтиобабушку одну. Однако учительнице приходит в голову неожиданное решение – рыбку можно брать с собой в школу в контейнере-переноске…
Концовка рассказа не то чтобы пессимистична – скорее, увы, трезва. Остается только догадываться (и ужасаться), как на герое-ребенке отразится вся эта нездоровая ситуация. Хотя – страшная мысль! – возможно, взрослые в чем-то были и правы. Недаром рыбку-бабушку звали Крючочком (англ. small trigger) – триггер, как известно, триггером вышибают.
Рассказ Валерии Фроловой – аллегорический, подернутый поэтической дымкой, то ли требующий расшифровки, то ли принципиально ее не предполагающий.
Девочка-героиня живет с медведицей (привет Евгении Некрасовой). Медведица варит щи, тайком курит и пестует собственное одиночество. А девочка ходит в кружок, ненавидит соседскую семью и тоскует по матери.
Скорее всего, все просто: мама девочки умерла и она живет с бабушкой – недаром у Медведицы есть седина. Но почему тогда девочку закапывает в землю муравей? Отчего ее купает солнце? И как интерпретировать танец под музыку крика боли?
Наверное, без дотошной расшифровки даже лучше. Пронзительнее.
Пару лет назад у писательницы вышла книга «Картинные девушки». В ней рассказывалось о судьбах натурщиц, помощниц, вдохновительниц великих художников прошлого. Пусть Матвеева и предупреждает: «Икона – не портрет. А все же лик», – рассказ «Свеча святой Анны» выглядит бонусом, дополнением к «Картинным девушкам». Причем с легким, но явственным налетом автобиографичности. При чтении не покидает ощущение, что, рассказывая нам историю своей тезки святой Анны Кашинской и посвященной ей иконы, писательница отчасти пишет и о себе, тоже становясь своего рода «картинной девушкой». А небольшой частный опыт – борьбы с курением – разрастается до масштабов вполне притчевых:
«Надо было, наверное, простереться перед иконой – как простираются правильные богомольные люди. Упасть, выставив на всеобщее обозрение подметки. Но я всего лишь стояла угрюмо перед образом и думала: вот никак не отпускает меня земное, поверхностное… Не зачтется мне эта молитва. Купила свечу, опалила с одной стороны, зажгла и поставила, укрепив в выемке. Захотелось курить. Вот тебе и богомолье».
И да. Текст не новейший, но насколько, простите за штамп, актуально звучат и эпиграф из Ремарка, и два финальных предложения: «Святые сами знают, кому и какой нужен знак. А нам, грешным, надо лишь вовремя очнуться».
По одной из общепринятых гипотез, когда звезда умирает и ее ядро сжимается до критически малых размеров, появляется черная дыра. Натурально – мертвое солнце схлопывается во всё засасывающую пустоту, не пропускающую ни крупицы света. Такая вот, извините, supermassive black hole.
Сюжет короткого рассказа «Когда она станет хорошей» прост и фабульно безыскусен. Маленькую Ленку, как канат, перетягивают друг к другу разошедшиеся родители – вечно усталая задерганная мама и пьющий папа. Ленка воспринимает происходящее по-детски отстраненно. Однако когда тебя все виноватят и прессуют, поневоле сожмется даже прилежная отличница. И черная дыра уже начинает в ней вызревать.
Этот рассказ – квинтэссенция творческого метода Богдановой, знакомого нам по ее двум успешным романам. С одной стороны, она пишет о темах, которые кому-то могут показаться мейнстримом или даже «повесткой», – детских травмах, нездоровых отношениях, насилии в адрес женщин… С другой стороны, ей удается не отталкивать от себя самую широкую читательскую аудиторию. В ее текстах нет черно-белой утрированности и полемических обобщений, стилистического треска, чрезмерной физиологичности или пламенных манифестов. Зато есть тонкие цепляющие истории о маленьких (но не мелких) людях. И это работает.
Рецепт кажется простым, однако следовать ему у нас почему-то мало кому удается.
У полтавского священника чахнет от болезни сын, первенец Иоанн. Убитый горем отец прибегает к последнему, греховному средству – обращается за помощью к ведунье. А та, в свою очередь, ставит перед ним страшную дилемму – дилемму выбора между жизнью старшего сына и судьбой младшего, блаженненького.
Поэтическая, полная рефренов и звукописи проза Евгения Кремчукова на первый взгляд может показаться медитативной, а финал рассказа – открытым. Но это впечатление обманчиво. Ствол текста прочен, его сердцевина крепка – и из нее прорастают пышные побеги, за которыми главного поначалу можно и не заметить. Но листву можно и нужно раздвигать руками.
Тогда-то главное и увидишь: меньшего из зол не бывает. Бывает так, что всякий выбор – неверный. И за пазухой, в сторонке и с краю всю жизнь не прожить – чего убоишься, тем тебя и проверят. И знаки когда-нибудь обязательно кончатся, и Богу надоест вечно нянчиться с чадом своим, пусть и самым послушным и любимым, – настало время выбирать самому.
Остается только мужественно принимать трагедию и личную вину. И да – иногда это сложнее, чем пребывать в нравственной чистоте.
Столетний дед Наты, подобно то ли Карамазову-старшему, то ли герою маркесовской «Осени патриарха», очевидно зажился на свете и методично превращает жизнь окружающих в ад – скандалами, выходками, капризами. И ненавистью – горячей, вспыльчивой, безосновательной. «Заморить бы его или отравить», – думает Ната. Однако происходит все ровно наоборот – дед сначала прозревает, потом встает с инвалидной коляски. А еще ему дают новую квартиру. Казалось даже, что в финале он вообще расправит крылья (возможно, кожистые) и улетит. Но все произошедшее, кажется, только сильнее его ожесточает.
Лобовая расшифровка текста – про неубиваемую архаику, глушащую все молодое и живое и претендующую на вечность, – не слишком интересна, ибо слишком очевидна. Но дед-мизантроп в изображении Белодеда не просто отвратителен – он по-настоящему хочет жить, пусть и не знает зачем. В нем сохраняются и сила, и воля. А его антагонистка Ната – не холодна и не горяча. И все прочие герои рассказа, включая эпизодических, будто находятся в каком-то чеховском сонном оцепенении – и потому симпатий не вызывают тоже. Каждый день по-гетевски выходить на бой за свое счастье они не готовы – и не способны ни на геройство, ни на злодейство.
И оттого юродивый спич деда кажется не только насмешкой, но и горьким укором:
«Слышите! Время в вас самих, а вовне нет никакого времени, поняли! Кукиш вам! Это значит, если внутри себя вы убьете время, то вы станете вечными! Слышите?»
«В будущее возьмут не всех» – пожалуй, самый светлый рассказ короткого списка. Оставляющий надежду и по-хорошему сентиментальный.
Три представителя трех разных поколений – сын, отец, дед – собираются на Новый год дома у последнего. Шутки-подколы, холодец, шампанское, речь президента… Но что-то на этот раз пошло не так:
«– …Было принято непростое решение, – продолжал телевизор куда более тяжелым, тревожным тоном. – Так как времени на раскачку нет, всех граждан, не выполнивших условия программы, решено не брать в новый, 2022 год. Иными словами, новый год наступит не для всех. Несчастных в будущее не возьмут.
Все удивленно уставились в экран. В этот момент погас свет. Пару секунд все сидели в абсолютной темноте и тишине. Потом выстрелила пробка от шампанского».
Сергей Шаргунов, председатель жюри, и Роман Сенчин, лауреат, на церемонии объявления лауреата премии имени В. Катаева
Гаснет электричество, новый год не приходит – и, чтобы исправить ситуацию, мужчинам приходится формулировать и начинать исполнять собственные потаенные желания. И оказывается, что вовсе не плохим людям все же всегда есть куда расти – выше, к счастью.
Да, сюжет рассказа выглядит немного сериальным, а финал – и вовсе идиллическим. Но, во-первых, все логично – жанр рождественской истории обязывает. А во-вторых, пробуждать чувства добрые вопреки трендам на хтонь – дело далеко не очевидное.
Если говорить о малой прозе, то Романа Сенчина бывает два – классический и классический+. Классический Сенчин – когда написано хорошо, но у героев все страшно и беспросветно, и эта безнадега волей-неволей передается читателю. Но иногда что-то неуловимо меняется. Не на уровне вымученных хеппи-эндов или авторского морализаторства – такого у Сенчина не бывает никогда. Однако вдруг мелькнет что-то такое – на уровне интонации, самого малого регистра – и самые мрачные сюжеты уже не ввергают читателя во мрак, но оставляют ему некую надежду. Такое вот малообъяснимое чудо.
У Галины Павловны – тяжелая форма астмы. У врача Зои Сергеевны – несложившаяся личная жизнь. А у мальчика по имени Темир, выдающегося наездника, – гепатит, и ему осталось недолго. Закончится все трагично и, увы, ожидаемо. Что ж, такова жизнь, – мама, мы все тяжело больны.
Но само внешне бессмысленное решение мальчика, добровольно ускорившее его смерть, отчего-то кажется наиболее достойным – в подобной-то патовой ситуации. Помните классическую пушкинскую притчу, вложенную автором в уста Пугачева? Ту самую, про Ворона и Орла? Это она и есть.
И отчего-то кажется, что у обеих женщин жизнь после произошедшего обязательно изменится. У Зои Сергеевны с ее пылким характером и нерастраченным запасом любви – уж наверняка.
Ну и немного выводов.
Радостно, что интерес к малой прозе растет год от года. Еще недавно читатели с неохотой покупали даже сборники рассказов признанных мэтров. К счастью, ситуация медленно, но верно выправляется. Более того, у нас есть авторы, которые на малой прозе буквально специализируются, и ни одного романа у них просто нет – Евгения Некрасова, Павел Селуков (победитель первого сезона премии имени В. Катаева)… Пробуют свои силы в жанре рассказа и совсем молодые авторы.
А главной темой литературы 2023 года неожиданно стала трагическая судьба ребенка. Премию «Ясная Поляна» выиграла Саша Николаенко с романом «Муравьиный бог. Реквием». В этот текст о жутком детстве одного мальчика избыточность была заложена стилистически, и судьба романа сложилось хорошо. Однако традиционная и наиболее удобная форма повествования о судьбе ребенка – все-таки малая. Достаточно вспомнить циклы повестей Гарина-Михайловского, Л. Толстого, Горького, A. Н. Толстого…
И вот тенденция: в пяти (!) текстах короткого списка премии имени B. Катаева детским судьбам посвящена главная сюжетная линия, еще в четырех – она одна из побочных. Объяснений этому феномену может быть много. Предложим: детские травмы взрослых, которые некоторые писатели продолжают ковырять и сейчас, – это, извините, в 2023 году зрелище и вторичное, и какое-то неуместное. Но дети… Как в них впоследствии отзовется боль? Чем прорастет – цветами зла или добра?
Или все мы сейчас в какой-то степени дети – беззащитные перед неизвестностью, перед холодной поступью истории?
Поживем – увидим. Главное – вопросы заданы.
А еще в трех рассказах из десяти внезапно в качестве детали неблагополучия выступает рассольник. Ну это, конечно, перебор. Вкусно же.