Все зависело от моего отчета.
Вот представьте, как мы едем переулками, как автомобиль выезжает на набережную, к каналу, где становится даже сносно. Был виден шпиль. Представьте, как фонари и фары встречаются в лужах, как рябят отражения светофоров, красный и желтый сливаются в оранжевый, покуда все не попортит какой-нибудь пешеход. И даже постукивание больше не раздражало, мотивчик совпадал с аритмией пейзажа. Если бы не лежачие полицейские, можно было подумать, что рассекаешь на ковре-самолете.
Все срежиссировано как надо, не прикопаться.
Я поставил четыре – нет, – три звезды. Чистый салон, но водитель все-таки пропустил поворот, что стоило нам шести – нет, – пяти минут.
Я не сразу узнал место, потому что он высадил меня на другой стороне улицы, рядом с газетным киоском. Очень кстати, подумал я, вспомнив о паспорте, но сунул нос в киоск и понял, что лавочка закрыта. Неудивительно – за время поездки совсем стемнело, в окнах жилых домов жгли электричество, воздух офактурился. Пока ждал зеленого, рассмотрел одну из витрин. Представьте, как я вглядываюсь в свое отражение, пока не меняется точка фокуса, объектив выхватывает то, что за стеклом, – обрубки женских ног, чуть согнуты в коленях, мыски тянутся кверху, обтянуты колготками, чулки со швом, тактель, лайкра, с шортиками и без, под пояс, ажурные, в сетку. Я так уверенно говорю, потому что в студенческие годы проходил практику, на которой сопровождал работу такого же магазина.
Не сразу, но я заметил, что под навесом стояла девушка – нет, – женщина, стояла боком ко мне, нервно курила, подрагивала, хотя было не так чтобы холодно. По ее внешнему виду, по ее стойке (а она покачивалась) я сделал некоторые выводы, я даже хотел проверить эти выводы на прочность, но тут загорелся зеленый, и все домыслы остались позади.
Гудок.
Я подошел к девушке, объяснил ситуацию с картой, попросил прощения и уже готов был уплатить штраф, но ее реплика сбила меня с толку.
Сцеживая по слову сквозь зубы, она начала объяснять.
Представьте, как выясняется, что каждой комнате соответствует своя путевая руна, то есть карта, и каждая карта калибруется отдельно, и вот представьте – есть мастер-ключ, и девушка, конечно, может открыть дверь, но не может отдать мне мастер-ключ, а без него не будет работать электричество. Сошлись на том, что девушка запросит дубликат карты, а я переночую в единственном свободном номере, откуда выписались незадолго до моего приезда. Девушка складывала тетрис, между делом косилась на брюки, на пятно, которое было как раз на уровне ее глаз. И я отпустил какую-то неуместную шутку, над которой сам бы не стал смеяться. Когда она заканчивала с тетрисом, раздался гудок, она перевела взгляд на боковой монитор, я тоже – знакомый кусок улицы, от грани к грани беспризорно слонялась женщина. Кажется, та самая, которую я видел у витрины. Возможно, она следовала за мной. Женщина потянулась к звонку.
Вновь раздался гудок.
Девушка вручила мне новую карту. Отличий я толком не видел, разве что на этот раз глянец по краям отливал синевой. Почти такой же узор, орнамент, вроде как снежинка, но выглядело, будто распяли осьминога.
Я попросил прощения, поблагодарил ее.
Путь лежал через столовую – клетчатые клеенки, за одним из столов сидела старушка в клетчатом халате. Будто элемент декора. От столовой во все стороны расходились рукава, и вот представьте, что моя комната находится в дальней части гостиницы, в самом тупике. Я плутал, я еле нашел путь. Вдруг пожар, все помрут. Я вставил карту в щель.
Раздался звук, с каким банкомат отсчитывает купюры.
Я зашел внутрь.
Вставил карту в другую щель.
Раздался звук, с каким захлопывают металлическую клетку.
Комната ожила.
Зажегся свет, под потолком закрутились деревянные лопасти, что-то зашуршало в ванной. Я кинул рюкзак на диван – нет, – на обитое плюшем кресло. Сиденье вдавлено, протерто. Односпальная кровать. Напротив кровати – письменный стол и табурет. Я подошел к окну. Тюлевые занавески, шторы из темно-синей ткани с цветочками в стиле ар-деко – нет, – ар-нуво. Подоконник такой, что на нем можно было разлечься.
Женщины не видно. Ни у входа, ни у витрины.
Единственное яркое пятно во всем номере – допотопный телефон на прикроватной тумбе. Корпус из красного пластика, огромные кнопки. Я обогнул тумбу, провел рукой по кровати. Покрывало из плотной ткани. Приподнял. Одеяло подоткнуто. Две подушки, два светильника над изголовьем. Стены цвета огуречной мякоти, какая-то картинка по центру – дешевый багет, даже и не масло, а печать на холсте. Незамысловатый пейзаж, каких на вернисажах девать некуда. Еще какие-то черные полосы на полу, следы от подошв, завихрения, словно здесь вальсировали. Я снял брюки, зажег свет в ванной – сделалось ярко, как в кабинете стоматолога.
Я растер пятно мылом, замочил, отжал и повесил сушиться.
Надо бы перекусить.
Я надел запасные брюки.
Из неприятного – мой ремень не пролезал в петельки, этого я как-то не предусмотрел. Я вышел из номера, сунув руки в карманы и растопырив пальцы, поддерживая линию талии. Было направился в столовую, но вовремя вспомнил, что это средней руки гостиница, так что вышел на улицу и упал в ближайшем кафе. Название – какой-то несуразный каламбур.
И вот представьте, когда я уже отчаялся, когда собирался звонить начальнику и оправдываться, что означало расписаться в беспомощности, – вот тогда зазвонил мой телефон, заездил на столе, и оттуда принялись оправдываться.
Меня встретила расфуфыренная барышня: сиреневые тени, верхняя губа толще нижней, вся подбоченилась. Прямо-таки баба на чайник. Вот представьте, на прилавке стоит ваза, в вазе – цветы, что приятно, что неприятно – гвоздики, а гвоздики хуже искусственных цветов (это цитата). Я перекусил булочкой, заказал кофе. Представьте, как светлая и темная струйки смешиваются в бурую гущу. У окна сидела молоденькая девушка – ноги скрещены под столом, лакированная туфелька болтается на мыске.
Читала.
Я фыркнул.
Время на книжки есть только у детей и безработных.
Растопырив пальцы, я вернулся в номер, почистил туфли, натер, вставил колодки. Я наконец-то плюхнулся в кресло, размял шею, хрустнул пальцами. Я водрузил ноутбук на колени. Новостная лента пестрела картинками. К этой ленте, как к клейкой ленте липнут букашки, липла будничная шелуха, липли пустые слова и заумные комментарии. Я раздал пальцы вверх и сердечки. Я открыл рабочую переписку. Все нужное без проблем искалось по ключевым словам, и тут можно даже процитировать: коллеги является представляется возможным
Вот и нужная ветка диалога. Корнями это дерево уходило во времена первой стажировки. Нет, новое письмо, новая тема. Мигает курсор.
Представьте, как я пишу и стираю, пишу и стираю. По итогам в пространство от «Уважаемого» до «С уважением» уместилось полное, я бы даже сказал, исчерпывающее, пускай и слегка беллетри-зованное, описание последних событий. Местами я приукрасил, но нигде не исказил. Я внимательно вычитал текст, кое-что переформулировал, еще раз вычитал. На всякий случай перепроверил грамматику. Нет, я прекрасно знал, что как пишется, но я всегда забиваю слова в поисковик – так спится спокойнее.
Жиробас все еще не прислал документы. Учитывая, что они должны были подготовиться, такая задержка вызывала вопросы. Письмо жиробасу я набрал резво, ничего не перепроверяя. Выдохнул, отложил ноутбук.
Странное было состояние, вроде как слабость – выжат, выдохся, – но глаза не слипались, на боковую не тянуло. Я снял брюки, остался в рубашке и носках. Я сложил брюки на подлокотнике. Вернул ноутбук на колени, включил режим инкогнито. С гостиничным интернетом все грузилось медленно, так что к выбору я подошел ответственно. Без родинок, без татуировок, макияж на превью был немного вызывающий, но это терпимо. Судя по тому же превью, мужчина без надобности в кадр не лез, что похвально, такая функциональность мне по душе. Пока грузилось, я убрал очки в очечник, вынул бархатную тряпочку, положил ее на ребро экрана – так, чтобы закрывала камеру. Реклама. Реклама. Я промотал говорливое вступление, красными отрезками на линии воспроизведения были отмечены куски, которым я уделил внимание, ну а когда было близко, было уже почти, не выключая видео, я переместился в ванную. К раковине. Вот представьте, как я, чиркая уголком локтя по холодному кафелю, пытаюсь включить свет, со второй попытки таки цепляю выключатель, локтем же включаю воду. В раковине – комки зубной пасты. Я сполоснулся, сполоснул руки, посмотрел на зеркало – засиженное мухами, заляпанное, в разводах от тряпки, которой эти пятна пытались стереть, но сделали только хуже. Я глянул в сторону душа – обруча с зеленой занавеской, – но уже валился с ног. Вот представьте, как я собираюсь чистить зубы, но к своему удивлению выясняю, что забыл пасту. Слава богу, на полке, рядом с пузырьками, с гелем для душа и шампунем, лежал тюбик – большая редкость для подобных гостиниц. И ничего, что паста с прополисом, с пчелиным пометом, который я ненавидел, и ничего, что тюбик помятый.
Я помочился, стряхнул, утерев ободок туалетной бумагой.
Я сдвинул покрывало к изножью кровати и забрался под одеяло, поставил телефон на зарядку, поставил будильник – нет, – будильники.
Когда я уже гасил свет, зазвонил гостиничный телефон, красная бандура на тумбе, и вот представьте, как я снимаю трубку, как в нее прерывисто дышат, а потом женский голос, запинаясь, несет какую-то бессвязицу. И по ее голосу было понятно, что она пьяна и некрасива, что у нее плохая кожа и сухие ломкие волосы. Я пару раз переспросил, но в ответ не услышал ничего, кроме все того же дыхания и невротичных всхлипов.
Гудки.
Такие вещи меня раздражают.
Засыпая, я глядел на подсвеченное лунным светом пятно. На стене, прямо над мусорным ведром. Расплывчатое, будто запекшаяся кровь. А проснувшись даже раньше, чем зазвенел будильник, я перво-наперво проверил почту. Начальник пока не ответил, документы так и не прислали.