<…> Вся история открытия должна быть как история столкновения характеров, обстоятельств и т. д.».
К роману Куваев приступил, похоже, весной 1971 года.
«Начал я работу над романом, – признался он в июне 1971 года Борису Ильинскому, – и убедился в собственной глупости, ничтожестве и малом уме. Воловы не хватает. В общем-то, это нормальный ход событий, всегда так новую вещь начинаешь, в смятении и страхе. Но что-то на сей раз очень уж».
Тут еще возникла загвоздка с названием. А для Куваева это было принципиально важно. В том же письме Ильинскому он подчеркнул: «Для меня, например, название дает знамя. А следовательно, и стремя».
Поначалу Куваев собирался свой роман назвать «Иди на восток». Но тут сразу возникла перекличка с популярной в 60-е годы книгой Даниила Гранина «Иду на грозу». После этого Куваев стал склоняться к другому заголовку: «Часть божественной сути». Ведь многие геологи, деяния которых он собирался осветить, были для него полубогами. Были у Куваева и другие варианты. В одной из его записных книжек я нашел более десяти заглавий: «Иди на восток», «Половина божественной сути», «Яростный свет и потемки», «Пока качаются светила…», «Белой ночи яростный свет», «Шутя, играя…», «Время бежать на север», «Удаляясь все дальше на север», «Передний вагон», «Снежный рассвет» («Полярный рассвет»).
«На роман, Боря, у меня большая ставка, – откровенничал Куваев в письме Ильинскому. – Проще, это как раз тот случай, когда я не могу его не писать. Пусть даже для сундука. И странное дело. Я ведь хотел писать и собрать гору материалов про историю чукотского золота. Но выяснилось, что надо писать либо роман, либо историю. У романа свои законы, у документальной истории свои».
В конце июня 1971 года Куваев написал Игорю Шабарину: «Работу над книгой начал. Балдею от кучи возникших проблем».
Не из-за возникших ли проблем писатель вскоре сорвался на Памир? Может, он полагал, что в горах легче будет собраться с мыслями? Но на Памире его ждали новые приключения. Про книгу о чукотском золоте он на какое-то время вынужден был забыть.
Вновь к роману Куваев вернулся в конце сентября 1971 года. А буквально через пару недель он отправил в московское издательство «Современник» заявку на будущую книгу. К слову, в ней уже фигурировало другое название романа: не «Часть божественной сути», а «…Белой ночи яростный свет». Куваев писал: «Прошу включить в план издательства мой роман под условным названием “…Белой ночи яростный свет”. Материалом для него служит длительная, сложная, подчас трагическая, история поисков чукотского золота. (В настоящее время Чукотка является главным золотодобывающим районом страны.) Но это не роман о золоте. Это история людей, которые разными путями, через юношескую мечтательность, полярное суперменство, но в конечном счете через трудности борьбы с природой, разочарования, трагедии и яростные взлеты счастья приходят к единому финалу – мудрости людей, узнавших смысл жизни. История поисков не кончилась, и новые поисковые партии идут на крайний восток, на поиски морских отмелей, и в них новое поколение, которому предстоит познать мудрость и смысл. Те, кто его познал, пронесли через жизнь во всяком случае два качества: неистовую страсть к работе и веру в дружбу как основу человеческих отношений.
Еще раз повторяю, что это не роман-хроника об открытии, удостоенном Ленинской премии и в котором участвовали тысячи легендарных людей. Я бы его назвал романом-балладой.
Помимо главной сюжетной линии судеб героев, в романе идет философская линия об извечной любви человека к странствиям как выражение любви к природе и преодолению препятствий.
Считаю возможным упомянуть, что автор, будучи по профессии горным инженером, около девяти лет “служил” именно в полярной геологии. Места событий, люди, история – часть его биографии.
Объем романа 12 п. л. Рукопись (работа над ней идет давно) будет готова к осени 1972 года.
В отличие от общепринятой, видимо, формы заявок, я не стал излагать сюжетную канву, фамилии и поступки героев, так как не знаю, как это сделать в трех печатных строках».
Как я понял, издатели к заявке Куваева отнеслись сдержанно. У них уже имелся договор с писателем на издание другой его книги – сборника повестей «Дом для бродяг». Но к той рукописи у них оказалось много претензий. А автор заупрямился и начал выступать против замечаний издательства. Поэтому в «Современнике» с новым договором решили повременить. Писателю предложили для начала принести в издательство каркас романа. А каркас еще выстроен не был.
В Подмосковье сосредоточиться на книге Куваеву оказалось нереально. Поэтому он ближе к концу года махнул в Приэльбрусье.
«В Терсколе пришел в себя, – сообщил Куваев в январе 1972 года Борису Ильинскому, – загорел, приобрел и физическую форму – на горных лыжах, и накатал первые сто страниц предварительного черновика романа. Плохо все это, но уже проблески надежды есть, а то я, начав над ним работать, всякую надежду потерял. А называется он, Боря, так: “Там, за холмами”».
К новым переговорам с издателем Куваев оказался готов в конце марта 1971 года.
«А послезавтра, – написал Куваев 9 апреля 1972 года своей новой музе Светлане Еринь, – будут переговоры по поводу издания романа. Который не доделан».
От «Современника» с писателем все детали обсуждал новый заведующий редакцией прозы Александр Целищев. Он же установил романисту срок сдачи рукописи: ноябрь 1972 года (с тем, чтобы книга попала в план выпуска на 1974 год).
«Переговоры об издании “мово романа”, – отрапортовал Куваев через несколько дней Светлане Еринь, – закончились успешно. <…> Растем, язви его в душу! Осталось только его написать, довести до ума. Работа идет плохо. Разжижение мысли мешает».
Через два с половиной месяца к Куваеву неожиданно нагрянул его старинный приятель Владимир Дробышев. Он уже как год работал в редакции прозы издательства «Современник». Как оказалось, начальство именно ему поручило курировать роман писателя.
«Вынырнул из небытия Володя Дробышев, – сообщил Куваев 19 июля 1972 года Светлане Гринь. <… > – Шибко интересуется романом и хочет им заняться (он критик). Что-то с этим романом все, кто меня знает, свихнулись. В издательстве он в плане стоит, в кино в плане стоит, в журнале в плане стоит, друзья похохатывают, критики лезут в досмотр. Пожалуй, верный признак, что будет “пшик”. Сие нехорошо. Значит что? Значит, надо делать, кровь из носа».
Потом Куваев улетел в очередное путешествие, на сей раз на Север. К работе над романом он вернулся в Приэльбрусье, в Терсколе, где тогда со своей семьей жила его родная сестра.
«Торчал я тут сорок пять дней, – признался писатель в сентябре 1972 года своему давнему приятелю журналисту Владимиру Курбатову, – все эти дни вставал в шесть утра и таким путем закончил второй вариант толстого романа. Этот вариант уже можно демонстрировать своим людям».
Через пару недель Куваев стал развозить рукопись по Москве. 10 октября он сообщил Вл. Курбатову: «Гоман шляется по редакциям».
Но писатель не уточнил, каким именно редакциям он отдал рукопись. Из его переписки со Светланой Гринь и другими знакомыми можно предположить, что свою вещь писатель отнес как минимум в два места: издательство «Современник» и журнал «Молодая гвардия».
В «Современнике» первым рукопись должен был прочитать Дробышев. Но тому в те дни оказалось не до прозы. Он ждал суда (его обвиняли в убийстве какого-то алкаша, выбивавшего у старой матери пенсию на очередную пьянку, а адвокат доказывал, что алкаш скончался не от чьего-то удара, а от употребления денатуратов). Спасло приятеля Куваева от тюрьмы вмешательство Шолохова, которого убедила позвонить прокурору младшая дочь, работавшая с Дробышевым в «Современнике».
«Суд у Дробышева прошел нормально, – сообщил Куваев в начале двадцатых чисел октября Светлане Гринь. – Дали ему год условно. Ну при наличии присутствия трупа – это по-божески. На суде я был. Интересно там».
В этом же письме Куваев коснулся вопроса о своей книге. Он доложил: «Гоман шляется по людям. С ним вроде все по графику. Где-то в ноябре, видно, сяду его переписывать».
Спустя неделю после суда Дробышев сам нагрянул к Куваеву.
«Опять же в ночь на эту пятницу, – отчитался Куваев 27 октября 1972 года перед Светланой Гринь, – приезжал ко мне Володя Дробышев. Вчера, значит. Газнес он мой роман вдребезги. Вот и теперь сажусь за него по новой. Варианта два: либо я из того, что есть, делаю повесть страниц на 400, это быстро, и весной ее можно запустить в производство, либо делаю к концу будущего года роман – страниц на пятьсот-шестьсот-семьсот-девятьсот. Толстый роман. Он за то, чтобы я делал роман. Но это шибко осложнит мне бытие, весьма осложнит. А что делать? Наверное, буду делать роман. Но я не унываю. “Вперед и прямо”. Только так, Олег Михалыч».
Но мнение Дробышева носило неофициальный характер. А Куваева интересовало, как отнеслись к его рукописи издательские начальники. 15 ноября 1972 года он написал Гринь: «…завтра узнаю, как там с романом в “Современнике”».
Ну а в издательстве ему дали отзыв Анатолия Ланщикова.
«Мне представляется, – высказал свое мнение критик, – что в первой половине романа главным героем должен стать Чинков, но вовсе не потому, что он начальник остальным (далеко не всегда начальник должен быть главным героем) а потому, что в данном случае от действий Чинкова зависит, где кому быть в настоящее время, чем заниматься и даже о чем думать. Герои должны как бы “разбегаться” от центра (и такой центр – Чинков) и там уже, на месте, обретать свою автономию, обретать ее и каждый в своей работе. И вот от того, как каждый работает самостоятельно на своем месте, теперь уже зависит сам Чинков, потому как без них (без Конкова, Монголова, Бакланова, Гурина, Седого, Куценко и других) он по сути дела ничто даже со всем своим умом, железной волей, богатейшей интуицией. Тут обоюдная взаимозависимость, притом взаимозависимость полная, органичная, жизненная.