Родилась в 1992 году в Белгороде. Дипломант и лауреат фестивалей «Оскольская лира», «Нежегольская тропа», «Всемирный день поэзии», Гран-при литературного фестиваля «Любимцы музы», победитель всероссийской премии «Русские рифмы. Русское слово» в номинации «Стихи в прозе». Участник форума «Таврида».
Новогоднее настроение
«Ребята! Вот оно! ПРИШЛО!!!»
Чат ответил тишиной. Выждав минут пятнадцать, Артур осторожно поинтересовался: «Ау! Есть кто живой? Вы там сдохли все, что ли? Пришло, говорю же вам!!!»
«Что пришло?» – нехотя отозвался Дэн.
«НАСТРОЕНИЕ».
Несколько томительных секунд ничего не происходило, а потом от Артура прилетела картинка с танцующим Санта-Клаусом и пояснение: «НОВОГОДНЕЕ!!!»
Чат ожил.
«Ну наконец-то!» – обрадовалась Вика и от переизбытка чувств прислала аж десять смайликов с фейерверками.
«Достаю елку», – деловито сообщил Иван и для убедительности прислал фотку ног, укрытых пледом и котом.
«В десять встречаемся у меня», – приняла решение Ирочка, а Дэн добавил: «Катюха, с тебя оливьеха».
Та, не споря, сокрушалась, что селедка под шубой пропитаться не успеет.
«Доставка вам на что?» – резонно заметил Артур.
Его сообщение тут же отметили несколькими поднятыми вверх пальцами.
«Трех бутылок шампанского хватит?»
«Я привезу мандарины».
«А я ананасы на салат».
«Извращенцы!» – не смолчал Мурмурат.
Ему ответили серией смеющихся стикеров.
В десять вечера на Ирочкиной кухне царила предпраздничная суета. Катюха и Вика дорезали салаты, Мурмурат проверял на готовность курицу, уже сорок минут томившуюся в духовке, а из единственной в квартире комнаты доносилось веселое позвякивание расставляемых тарелок и бокалов.
– Ну скоро там? – крикнул Артур. – «Голубой огонек» пропустите.
– Пару сек, сейчас придем, – хором отозвались Катюха и Вика, а Мурмурат веско добавил:
– Чикса готова тусить.
Его никто не понял, но переспрашивать не стал.
Через пятнадцать минут первая пробка от шампанского ударилась в потолок, и праздник начался. Катюха искала взглядом селедку под шубой, которую так никто и не заказал. Мурмурат втихаря подъедал ананасы. Тосты следовали один за другим: желали счастья, любви, путешествий, денег побольше и новогоднего настроения почаще.
Наконец настало время речи президента. Артур разлил по бокалам остатки шампанского, и все замерли, проникаясь торжественностью момента. В слова никто не вслушивался, но в какой-то момент Катюха пустила слезу, а Дэн шепотом высказал всеобщее мнение:
– Эх, хорошо говорит, прям за душу берет. Мужик…
Положенное число раз отбили куранты, загремел гимн, и все наперебой пытались перекричать хор с оркестром:
– С Новым годом! С новым счастьем! С новым всем!
Выпили, обнялись, заели мандаринами.
– А теперь – фейерверки!
Артур достал из-под стола красный чемоданчик. Нестройной гомонящей толпой они высыпали во двор, а затем Ирочке пришлось вернуться за зажигалкой – в их компании были одни вейперы.
– Ура! – пискнула Вика, когда первый заряд со свистом вырвался из небольшого тубуса, и на всякий случай закрыла лицо руками.
– Ура!!! – подхватили остальные, когда этот заряд рассыпался на жиденькие зеленые капли над их головами.
К ним присоединились автомобильные сигнализации, гавкающие собаки и бабка с первого этажа, несколько раз демонстративно хлопнувшая рассохшейся рамой.
После семнадцатого заряда – Катюха их специально считала вслух – возле их компании остановился полицейский УАЗ самого патриотичного вида. Из него выбрались два стража порядка и вразвалочку подошли к ребятам.
– Что отмечаем, молодые люди? – вежливо поинтересовался тот, что постарше и потолще.
– Новый год, – хором ответили Артур, Дэн и Ирочка.
Полицейские переглянулись.
– Вы обдолбались, что ли? – спросил второй, молодой и оттого не такой вежливый. – Какой Новый год? Июль на дворе!
– Вот именно! – воскликнул Артур, идейный вдохновитель происходящего. – Июль на дворе, а новогоднее настроение только сейчас появилось! С декабря ждали! Где справедливость?
Полицейские переглянулись еще раз. И еще. Каждый следующий взгляд был дольше предыдущего.
Наконец полицейский постарше нарушил затянувшуюся паузу:
– Так, признавайтесь, что употребляли?
– Шампанское, – с готовностью продемонстрировал полупустую бутылку Мурмурат.
– И немножко чачи, – покраснела Ирочка и стыдливо потупилась.
– И всё? – не поверил молодой.
– И всё.
– А если на освидетельствование заберем?
Катюха решила уточнить:
– Это типа в трубочку дышать? Как за рулем?
– И в стаканчик писать, – кивнул молодой.
– Как-то не слишком по-новогоднему, – расстроилась Катюха. – Там же еще оливьеха не съедена. И елку мы поставить поставили, а нарядить не успели…
– Да отстаньте вы от молодежи, – вмешалась вдруг бабка, на этот раз открыв раму совершенно бесшумно. – Подумаешь, постреляли чуток. Лето, каникулы, пусть развлекаются.
Полицейские снова переглянулись.
– Может, все-таки в стаканчик? – с надеждой протянул молодой, но его напарник махнул рукой:
– Да пусть гуляют. Эти хотя бы без поножовщины и мордобоя, даже неловко их сейчас забирать. Что им с алкашами и нариками всю ночь сидеть? Пусть идут оливьеху доедать.
Молодой недовольно зыркнул на клявшихся и божившихся больше не стрелять и не шуметь ребят, стрельнул у Ирочки номерок и вслед за мудрым напарником забрался в УАЗ.
Несколько дворов они проехали молча. Наконец старший признался:
– А я ведь елку до сих пор не убрал… Ждал новогоднего настроения.
– Дождался?
– Не-а. А потом уже назло жене решил не выкидывать. – И, точно испугавшись, поспешил оправдаться: – Да она небольшая, стоит себе, жрать не просит, так, сыплется чуток. Зато запах, атмосфера и вот это всё.
Молодой предпочел промолчать. У него ни елки, ни новогоднего настроения уже лет пять не было. Даже оливьеху, и ту в последний раз в позапрошлом году на юбилее у бабушки ел, когда в гости в родную деревню приезжал. А в городе все сурово: фастфуд, кофе из автомата, дежурства в новогоднюю ночь. Даже фейерверки запускать не с кем.
Выделенный участок для патрулирования закончился, но возвращаться в участок раньше времени никто не торопился. Еще напрягут на общественных началах протоколы писать.
– Блин, что-то шампанского захотелось, – ни с того ни с сего произнес молодой.
– А почему бы и нет? – отозвался старший. – До конца смены всего ничего осталось, можем себе позволить.
– Так время уже, не продадут.
– Так у меня есть.
Молодой удивленно покосился на напарника.
– Откуда?
– С марта еще «Боска» в тумбочке заныкана.
– Бабская шипучка, – поморщился молодой.
– А для кого покупалась, как ты думаешь? – хмыкнул старший. – Но наши леди настолько суровы, что сразу начинают с коньяка, а вот нам с тобой самое то для новогоднего настроения.
Молодой задумался. Возразить было нечего.
– Ладно, все равно до следующего новогоднего настроения полгода ждать, поехали к твоей «Боске».
Старший усмехнулся и достал телефон.
«Мужики, общий сбор! Достаем шампанское, открываем шпроты, отмечаем Новый год. Внеплановый».
Отправил, подумал и дописал: «А кто без новогоднего настроения придет, того на протоколы посадим, чтобы всем остальным праздник не портил».
Желающих писать протоколы, понятное дело, не оказалось. В конце концов, новогоднее настроение – редкий гость в душе русского человека, а значит, нет времени объяснять, доставайте шампанское.
С новым счастьем, или Литературный Новый год
Ася Шев
Как и у товарища Дынина, когда я была маленькой, у меня тоже была бабушка. И дедушка. Который очень любил бабушку. Они приехали с материка и многие годы привыкали к тому, что в Севастополе и Крыму на Новый год ставят дома сосенки, а не елочки. Так было принято, и, оказалось, не зря.
Крымская сосна – оптимистка. Пушистая, дородная, лапы вверх, иглы длинные. Как правило, немного неравномерная: потому что росла боком к солнечной стороне, и правые ветки длиннее левых. Она реально до мая стоит в специальном металлическом стакане, и ничего ей не делается. Очень крымский стиль.
Но пахла сосна все равно не таким Новым годом, как на материке, и вообще. Дедушка, напомню, бабушку очень любил. И ради этого «и вообще» однажды раздобыл где-то елочку. Сейчас понимаю, что она напоминала меня: тощая, длинная, лапки понуро вниз, короткие иголочки торчат в вечном удивлении. Зато она пахла, как на материке, и вообще.
К «и вообще» прилагалась масса забот. Например, узенький ствол: даже закрепленный гвоздями и наращенный какими-то щепками, он застенчиво болтался в многоразовом стакане. Елочка кренилась то в одну, то в другую сторону и печально сбрасывала иголочки, которых тут же спешно наелся ошеломленный кот. Заподозрив неладное, взрослые зачем-то решили поставить дерево в ведро с мокрым песком (добычу песка помню смутно, но точно знаю, это было непросто). Кота рвало зеленым, все суетились, мы с сестрой смотрели на происходящее с благоговейным восторгом.
В процессе украшения выяснилось, что елка не только печальная пессимистка, но и недотрога. Она держалась принципа «или уберите руки, пожалуйста», потому что кот ей определенно не нравился, а вступать в отношения после ведра с песком уж кто захочет. Мама реактивно набросала на чудо-дерево бус, мишуры, антикварных игрушек и дождиков и, отбежав на безопасное расстояние, обозначила точки, с которых на елку-умницу можно любоваться, ни в коем случае не подходя ближе.
Это было странное, но все же СОБЫТИЕ. В комплекте к подарочной елке прилагалась веточка, к которой крепились пять или шесть мандаринов с листочками. Представьте себе изумление и восторг южного советского ребенка: елка-которая-елка, как в книгах, и такие же нереальные мандарины с дерева. Новый год, считайте, вот уже – наступил. Какие еще чудеса нужны. Разве что снег еще. Но он в наших краях ближе к марту шел обычно, и то не всякий год.
К ночи все угомонились. И только легли спать, как услышали зловещее «ш-ш-ш-ш-ш-ш… бздынь». И еще раз. И еще. И опять. Мама включила свет и произнесла «Ну, тварь, щас ты получишь» тоном, от которого лично я могла бы оказаться у канадской границы быстрее, чем за пять минут. Но обращалась она к коту, который недоуменно сидел на шкафу и вместе с нами с ужасом смотрел, как под ритмичное «ш-ш-ш-ш-ш-ш… бздынь» с оголяющихся веточек легко, стягивая иголочки, сползали раритетные синьоры помидоры и экзотические птицы, трофейные арапчата и деды-морозы на прищепках, сосульки и звезды. Деревянный пол был устлан хвойным ковром и осколками игрушек, которые бабушка в начале 1950-х привезла из Латвии. Кота на шкафу рвало зеленым. Дедушка деликатно и жалостливо поддерживал бабушку под локоть. Бабушка бормотала что-то типа «елки-палки».
Много лет не вспоминала об этом. Просто сейчас со звуком «ш-ш-ш-ш-ш-ш… бздынь» на полке неожиданно поехали книги и вытолкнули почему-то лежавший там маленький елочный шарик. Неожиданно стеклянный, хотя мы давно покупаем только небьющиеся игрушки.
Я поняла, на что был похож этот год. «Ш-ш-ш-ш-ш-ш… бздынь».
Дмитрий Чеховский
Вдалеке-вдалеке над городом вспыхивают и гаснут звезды фейерверков. Отсветы и искры опадают на черные зубцы домов: весь город – неровный гребень. Я на окраине, в пригороде, на окраине пригорода. Я не один: навстречу мне ползут дома с распахнутыми огневыми глазами, светло-серой – даже ночью – пористой бетонной кожей. Дома гомонят монологи, но шум затихает, голос становится един.
– Дорогие друзья!
Пахнет морозом и почти прошлогодней листвой. Я больше не смотрю на фейерверки, задираю голову, подпираю взглядом беспроглядную ночь.
– Новый год. Этот светлый праздник приходит к нам снова и снова, но каждый раз мы воспринимаем его другим, ждем, как желанного и дорогого незнакомца.
Дальше. Загребаю ногами листья и снежную крупу, вдыхаю запах дрожжей и ячменя. Чтобы не уронить небо и не упасть, опираюсь о стены. Грубые поры железобетона сменила обветренная шероховатость кирпича.
– И как все граждане нашей страны, жду и я. И благодаря последним чудесам современной науки, открытию радио и телеграфа, я могу поделиться этим ожиданием с вами.
Гладкость глыб камня. Дальше, дальше. Дерево, хворост, необожженная глина, снова камень, но уже монолитный, – стены пещеры. К моим ладоням прикасаются сотни, тысячи чужих: красные, белые, горячие, пульсирующие, как плоть, круговорот плоти. Кровь курантами бьет в ушах. «Будьте счастливы, будьте счастливы, будьте счастливы!» А я не могу, бегу, прочь, бегу, рву круги времени, рук. Падаю в снег.
Растираю лицо до царапин. Сижу, тепла не осталось, только сугроб. Фейерверки больше не освещают горизонт, город и пригород заснули, стали ночью. Я один, опереться не на что – проваливаюсь. Но вдруг на небе, куда-то указывая, загорается звезда.
Татьяна Стоянова
Посвящается моему брату Сергею Стоянову
Пока все ждали чуда, оливье
На кухне мама накрошила в миску.
Обертку еле отодрав, ириску
Делили с братом мы в одном белье
От папы с мамой новогодних втайне:
«Ты откуси и половинку дай мне».
Не знали мы тогда, что все вдвоем
Напополам, как детство, проживем.
И как в ту ночь – ириску втихомолку,
Нам каждый год несет любовь под елку.
– Рождество —
Не выспалось солнце:
спросонья дрожит с утра и прячет озябшие руки
в варежки-тучи.
Деревья надели
вязаные свитера,
закутались в шарфы —
мороз трескучий.
Мы дверь отопрем и натопим печь,
Коньяк разольем
в закипевший кофе.
Мы будем друг в друге
тепло беречь.
В канун Рождества —
не бывать Голгофе.
Проснувшись, под пледом
с тобой шерстяным
Сплетемся, как нити в веретене,
и будем гадать,
что задумает дым
акрилом на облачном полотне.
Весь день проведем,
согревая кров:
Святое Семейство
не спит в пещере.
Звезде – к Вифлеему вести волхвов,
Чтоб в наши затем
постучаться двери.
Александр Иличевский
Беспокойная встреча Нового года приключилась со мной в Бирмингеме, Алабама. Тогда на подступах к центральной площади города на разгоряченную напитками толпу налетела конная полиция. Было тепло; помню, что шли мы через бесконечные лужайки парков и газоны перед домами со светящимися дверями, открытыми в другую, заманчивую жизнь, которая начиналась, как правило, с холодильников, обвешанных сувенирными магнитиками. Народ толпился на крыльце, сидел на ступеньках, потягивая что-то из стаканов, переговариваясь с теми, кто отбивался от шествия, чтобы, может быть, присоединиться к новой компании. И вдруг откуда ни возьмись явилась конница. Поразили встающие на дыбы огромные черные кони, показывающие фонарям свои зубы. Началась непрошеная движуха, все куда-то кинулись зачем-то бежать, толпу теснили вот эти почти шахматные лошади гулливеров, и мы куда-то тоже отступили, чтобы в полной тишине произнести, глядя на наручные часы: «Новым годом!»
А самая загадочная новогодняя полночь со мной случилась в переулках близ Покровского бульвара. Так вышло, что Новый год мне предстояло встретить самостоятельно, но потом я должен был отправиться в гости. Дома не сиделось, и я решил побродить в любимой местности. Мне всегда казалось, что если жить в некоторых волшебных местах, которые есть, есть в столице, то никакая эмиграция не сможет тебя одолеть… Москва отдаленно гудела. Во дворах на спуске с горки Большого Трехсвятительского переулка царили сугробы выше человеческого роста. Наметилась оттепель, и с козырька парадного серебряными ниточками сочилась капель. В какой-то момент вокруг все замерло. Тишина, которую вы переживаете в большом городе, всегда особенная. Это сродни обмороку. И тогда я посмотрел наверх и огляделся. Крыши, окна, стены, тоннель подворотни, тайные двери черного хода, горбы пристроек – все это было совершенно пустой Москвой. И какой-то до самого нутра родной. Понятно, что последние секунды старого года и первые нового времени – это волшебные мгновения; особенно когда тебя не отвлекает звон бокалов. Но все равно интересно, что тогда эта парадоксальная тишина мне показалась некой тенью, неким взмахом крыла. Но вот капель снова застучала, и грянул город вдалеке и поближе. В этот год я уехал.
Лиза Ред
Люди ломаются с хрустом сухого наста.
Был бы ты рядом – может, меня и спас бы,
Но тебя не было. Верила я напрасно.
Так начинается наша с тобою сказка.
Я возвращалась из города вьюжной ночью.
Чудились мне в метелице тени волчьи.
Вой за спиной услышав, бежала прочь, но
В сети разбойничьи я угодила прочно.
Вьюга в ту ночь завывала визгливо, тонко.
Ты засыпал, прижимая к груди котенка.
Бились в припадке ставни, рыдали окна:
Звали тебя, просили, чтоб ты помог мне.
Я в это время сидела в звериной клетке,
Билась о прутья, руки тянула слепо.
Чудом сбежав, уходила босой по снегу.
Снежная смерть неслышно шагала следом.
Кружевом белым кожу раскрасил иней.
В полубреду я шептала родное имя:
«Милый мой Кай, пожалуйста, помоги мне!»
Ты засыпал и не знал, что вот-вот я сгину.
В спину дышала жадная пасть погони.
Кто заплутал зимою, считай, покойник.
Путь мой был труден, только, увы, недолог —
Так я и сгинула в чаще пушистых елок.
Утро встречало разбойников звонко-белым.
Псы не нашли мое холодное тело:
Снежная смерть укрыла меня и согрела.
Имя отныне мне – Снежная Королева.
Мне подчиняются бури и злые ветры,
Я нарушаю легко любые запреты.
Я за тобой приду, мальчик мой, с рассветом.
Сказка начнется. Только не будет Герды.
Ольга Лишина
Новый год Серега любил – праздник у них всегда получался как в рекламе колы. Сколько себя помнил – отмечали семьей на даче у бабушки и дедушки, весело и дружно.
Бабушка готовила еще больше и вкуснее, чем обычно, разрешала Сереге с двоюродными сестрами съесть первую порцию имбирных пряников еще горячими, не гневалась на дедушку и дядю Колю, когда те слишком оперативно открывали очередную бутылку любимого вина.
Она даже не поджимала губы, видя, что мама и тетя Света, прихватив бокалы и коробку конфет, хохочут на веранде или у телевизора, вместо того чтобы помочь. А те, спохватившись, бежали строгать оливье и винегрет – с энтузиазмом, которого за ними не водилось летом.
Мама забывала, что Серега – подросток и его нужно воспитывать не покладая рук. Расслаблялась и не гнала его вечером чистить зубы, не отнимала телефон, не запрещала гулять с пацанами по поселку до ночи, а потом еще полночи смотреть с дядей Колей кино.
Тетя Света тоже отдыхала от роли хорошей матери, поэтому всю новогоднюю неделю близняшки бегали по дому непричесанные и в пижамах и только на праздник наряжались в пышные платья и надевали короны.
В новогоднюю ночь вся семья устраивала концерт: пели и танцевали, шутили, а ровно в полночь под елкой всегда появлялись подарки для Сережи и девочек. Чудеса!
Подготовку к этому Новому году обсуждали в семейном чате, в который добавили и Серегу. Он был теперь почти что взрослый – в марте ему исполнится тринадцать, решили, что он может помогать и высказываться наравне со старшими, это было приятно.
Бабушку интересовала еда, маму и дедушку – напитки, дядя Коля в чате напоминал всем, что ежегодный концерт «состоится при любой погоде», а тетя Света просила придумать, как спрятать подарки, – девочкам стукнуло по семь лет, и их было уже не так просто провести.
Конечно, близняшки верили в Деда Мороза. Серега и сам долго верил. Может, сомневался, но как-то же подарки появлялись под елкой, хотя он следил не отвлекаясь. Выходило, что все же отвлекался, не чудеса это были, а фокусы взрослых.
Серега сам предложил, что он займет внимание сестер, а дядя Коля в это время поставит подарки девочкам под елку. Всем идея понравилась.
В новогоднюю ночь все было как полагается – концерт (Серега сыграл испанскую песенку на гитаре, мама и тетя хором спели «Кабы не было зимы», а дедушка прочел длинные стихи Бродского), проводы старого года, долгий тост дяди Коли, переходящий в речь президента.
Когда в телевизоре заиграл гимн, все закричали «С Новым годом!», бросились обниматься и целоваться, Серега, помня о своей важной роли, вывернулся из объятий бабушки и кинулся с бенгальскими огнями к сестренкам.
– Ариш, Мариш, держите, у кого догорит, пока музыка играет – желание исполнится, загадывайте! – верещал, а сам своей не сильно широкой спиной прикрывал обзор – наверняка дядя Коля уже юркнул в кладовку.
Девочки смотрели на огоньки и смеялись, Ариша взвизгнула – искры летели во все стороны.
– Повыше держи, стол не сожги! – поучал Серега.
Мама подмигнула ему, и он понял, что дело сделано. Бенгальские огни догорели, девочки, опомнившись, с радостными воплями бросились к елке, у нижних веток которой виднелись подарочные коробки.
Тетя Света со смехом сказала:
– Пойдем, Сереж, поможешь, принесем наши подарки, я одна не утащу.
Пока они топали по лестнице на второй этаж, Серега с тоской думал, что вот он и вырос. Вообще-то ему хотелось вырасти, хотя бы для того, чтобы водить машину, но сейчас стало ужасно грустно, что у Аришки и Маришки есть чудеса в жизни, а у него больше нет и не будет.
Тетя Света, почувствовав его настроение, спросила:
– Ты там чего приуныл? У нас для тебя есть подарочек!
– Да у нас с мамой для вас тоже, – не стал показывать виду Серега.
И действительно, подарков было много, и все классные: взрослые комиксы, одежда, крутой новый планшет, но Сережа грустил, глядя, как счастливы близняшки, распаковывающие кукол и конструктор, «нашел, дедушка Мороз нашел, как я хотела!»
Все было с привкусом тоски и зависти в ту новогоднюю ночь – салат оливье, нарезка, запеченная курица и даже конфеты. А когда посреди ночи все засобирались в беседку к соседям – там была настоящая дискотека, – Серега сказал, что уже хочет спать, и не пошел. И правда, лег спать, но заснуть не мог, лежал, смотрел на старые детские плакаты на стенах и тосковал, как взрослый.
Проснулся Серега оттого, что на первом этаже сокрушительно хохотали мама и тетя Света. «Опять они юность вспоминают, – поморщился Серега, – смеются как девчонки». Глянул на телефоне – было уже двенадцать дня, вставать не хотелось, но и спать тоже. Уныло потянувшись, он покрутил головой…
На подоконнике лежал кривовато завернутый сверток. Красная оберточная бумага и пара слоев скотча.
Внутри обнаружились фигурка человека-паука и самодельная открытка, на которой цветными фломастерами печатными буквами было выведено: «С Новым годом! Дед Мароз» – и нарисован портрет этого Деда и Сережи (он узнал себя по очкам и прическе).
И хотя фигурка была маленькая, а открытка написана с ошибками, спустя пару минут на кухню спустился совершенно счастливый взрослый мальчик.
Потому что у взрослых тоже случаются чудеса.
И это само по себе – чудо.
Наталья Хухтаниеми
Человек говорит жене:
Знаешь, уже декабрь,
я уверен, что слышал, как рвется ячейка
рождественского календаря.
И на кухне у них возня,
глухо стукают кольца для шторок.
Нам осталось томиться неделю,
или несколько дней,
сорок
часов, не больше.
Скоро, милая, говорит человек жене,
прикасаясь к ее прохладному боку,
скоро все начнется:
расклубится
плотным медовым паром
с кардамоном, корицей,
гвоздикой
и сливочным маслом,
ухнет ящик,
качнется
под нами пол,
указательный палец
неуклюже подцепит тебя за подол,
меня за ботинок,
бросит в воду вместе с верблюдом,
ежом, тапиром,
парой уродок-снежинок.
Пусть тонуть нам тошно и душно, говорит человек жене,
ты не верь в его милость,
когда нас бережно вытрут
вафельным полотенцем.
Будь готова к жару ладони,
что твое звонкое тельце
придавит к ароматному тесту,
на мгновение вырвет и снова
наполнит нутром,
страхом, смыслом, сочельником, словом.
Ты тогда, говорит человек,
успевай дышать, дорогая.
Постарайся заметить
хотя бы
периферическим зрением,
как неловко подпрыгнет ветка
вслед хохлатой синице,
как фонарь оранжевым светом
наполнит стекла растений,
как твердеет снежная вата.
И молись, чтобы это тесто
никогда у него не кончалось.
Ирина Базалеева
Однажды, будучи студенткой, за два дня до Нового года я купила елку на городском вокзале и в час пик повезла ее домой в электричке. В тот год почему-то их было не купить. В электричке нам с елкой освободили место у дверей, уставшие попутчики тянули носами на хвойный запах, хвалили елку и интересовались, где брала.
А сейчас через весь город я бы елку не повезла.
Однажды, лет в пятнадцать, а интернета тогда не было, я прочла в отрывном календаре, как испанские красавицы для того, чтобы блестели глаза, брызгали в них свежим соком апельсина. 31 декабря я вспомнила этот любопытный факт, когда мыла мандарины для праздничного стола.
Тот вечер мне запомнился, ведь испанки знали толк в красоте – мои глаза блестели без притворства.
Однажды в новогоднюю ночь мы с шестилетней подружкиной дочкой шили фетровую сумочку из подаренного ей набора для рукоделия. Оставалось немного, подмастерье давно уснул, я вернулась к себе домой, на следующий день уехала еще в какие-то гости, а оттуда подруга достала меня звонком, что сумочку срочно требуют дошить.
Пришлось срываться ехать и вторую ночь подряд пришивать оранжевые цветки и плести ремешок.
Однажды 31 декабря, выспавшись после работы и корпоративов, я пошла на рынок за продуктами к новогоднему столу. Почему-то для меня было важно купить копченую свиную шейку, мандарины и свежие огурцы для какого-то салата с кукурузой. На рынке пахло соленой рыбой, сосновыми ветками, сельдереем и заранее нетрезвыми людьми. Сыпала метелица, сквозь нее улыбались и кричали, а у меня в голове вертелись попеременно «к белым звездочкам в буране тянутся цветы герани» и «над тишиной замерзающих рек снег».
В тот год получился чудесный праздник.
Однажды я встречала православное Рождество в компании увлеченных эзотерикой знакомых. Мы ели оранжевого цвета рис, подкрашенный куркумой – тогда это было в диковинку, – и, наугад назвав страницу и строку, читали предсказания из Библии. Все вперемешку, но относились к прочитанному ужасно серьезно.
Поэтому солидный мужчина, получив предсказание о новеньком младенце в семье, запаниковал так, что его жене пришлось его успокаивать.
Однажды я провела новогоднюю ночь на пижамной танцевальной вечеринке. Специально купила черно-белую в цветочек пижаму и шляпку с черной розой. Было забавно, однако наиболее предприимчивые дамы пришли-таки в вечерних платьях.
Зато теперь у меня есть фото из одного культурного заведения, где я в пижаме для сна.
У меня в детстве была примета. 31 декабря я старалась поделать максимум интересных дел, чтобы новый год был ими тоже наполнен. Порисовать, почитать, помузицировать, порубить оливье (впрочем, здесь мне выбора не предоставляли), сходить на прогулку (заодно и хлеба захвати перед тем, как ковер понесешь снегом чистить), посмотреть сказки по телевизору и даже порукодельничать (а помощь родителям в планы входит? – вот тряпка протирать посуду в серванте).
Но обычно я все успевала.
Маръа Малми
На ночь папа всегда читал мне книжки. Толстые, с продолжением. Самой любимой была «Золотой ключик». Потом еще и фильм вышел. Сказка была совсем не новогодняя, но ее – как особый подарок – показывали под праздник. Постепенно у меня образовался свой выводок кукол, с которыми можно было играть в «Буратино». Пластмассовый длинноносый герой в облупившемся колпаке, кукла с голубыми волосами, у которой открывались и закрывались глаза, мягкая собачка неопределенной породы, игравшая роль пуделя Артемона.
Я играла в бесконечные приключения, целью которых было победить Карабаса. Сделать это было достаточно сложно, потому что Карабасом была я сама. Среди игрушек я была самой рослой. И единственная умела дергать за ниточки. Наверное, еще с тех «карабасных» времен во мне поселилось стремление третировать окружающих, но я с ним борюсь с переменным успехом.
И только одно обстоятельство омрачало мой бесконечный и чудесный квест – отсутствие Пьеро. Я искала его в «Детском мире». Безрезультатно. Мальвины были. Буратино попадались. А на Пьеро, видимо, был наложен запрет, так как он навевал нехорошие ассоциации с опальным Вертинским. Собрать букет друзей было невозможно. Советской промышленности не приходило в голову, что друзей должно быть четверо. Поодиночке они не работают.
Тогда еще не было бога, и подарить мне Пьеро я умоляла Деда Мороза. Родители были в курсе моих чаяний. И вот однажды под елкой очутилась коробка. Я хорошо помню этот момент: мне даже не нужно было ее открывать, чтобы понять, ЧТО внутри. Как любая женщина знает, что произойдет с ней через минуту – станет она счастлива раз и навсегда или нет. Я знала, что отныне буду счастлива. В коробке лежал Пьеро – черные кудри, грустные бровки домиком, белый костюм с помпонами.
Это было настоящим чудом. Был собран полный боекомплект, Карабас постыдно бежал, детство завершилось полной победой добра над злом. И лишь когда я сама стала шить кукол для маленьких сестер своих друзей, то обратила внимание, какие «не заводские» швы у костюмчика Пьеро и как подозрительно быстро стерлись его чудесные бровки домиком. Так я узнала «страшную правду»: родители сделали куклу сами, найдя в магазине подходящую по росту к Мальвине чернявенькую «болванку».
Только один раз довелось мне отплатить настоящим чудом своему отцу, которому к тому времени было уже под девяносто. К его юбилею я нашла координаты друга его детства, с которым они когда-то играли в оловянных солдатиков. Так они и перезванивались потом, пока не умерли. Этот адрес зачем-то до сих пор хранится у меня в документах. Как будто если снять трубку, если сшить новый костюмчик и нарисовать чудесные бровки домиком, то что-нибудь где-нибудь обязательно изменится. Где-нибудь кто-нибудь обязательно станет счастливым.
Ася Володина
Каждый год 31 декабря мы с мужем уезжаем из дома. Недалеко и только на пару дней, чтобы кошка не успела расстроиться: Питер, Тула, Владимир, Ярославль, Казань.
И вот однажды мы сообразили, что куда-то надо бы собраться, только в середине декабря. Все уже было разбронировано, но муж припомнил город Т., виденный им лет десять назад во время студенческой экскурсии. Это же как Великий Новгород, только маленький, сказал он.
Я забронировала супер-премиум-вип-люкс в одной из двух хороших гостиниц города Т. (здесь стоило уже задуматься), и 31 декабря рано утром мы отправились в путь.
План был доехать до областного центра, погулять, пообедать, сесть на экспресс и добраться до города Т., где и гульнуть. Отличный план. В Питере, Туле, Ярославле, Владимире и Казани сработал на ура, а чем хуже маленький Великий Новгород?
В областном центре меня понесло по музеям, пообедать мы не успели и в итоге наскоро закинулись наггетсами перед экспрессом, а я приговаривала: ничего, ничего, сейчас доедем, заселимся, найдем кафе (столик у панорамного окна, вид на старый город и речку, снаружи падает снег крупными хлопьями, внутри пахнет мандаринами и глинтвейном, из хрустящей пожарской котлеты брызжет сок), не смотри на этот чикенбургер, не смотри, пойдем уже.
Как можно догадаться, вокзальная забегаловка была последним местом, где мы могли поесть.
Вечером 31 декабря город Т. годился для места съемок нуарного детектива, где одинокий следователь приезжает расследовать серию загадочных убийств: лил дождь, фонари не работали, единственный свет шел от мигающей вывески нашей гостиницы. В супер-вип-люксе не случилось отопления. Когда отопление случилось, стала подтекать душевая кабина. Спустя час нас заселили уже не в супер-вип-люкс, а просто в люкс, но хотя бы теплый и хотя бы с горячей водой.
Город был тих, темен и пуст, как будто вся туристическая инфраструктура задумала сыграть с нами в прятки. Ни музыки из динамиков, ни новогодних украшательств, ни горящих вывесок. Котлетное кафе мы обошли по кругу раза три, прежде чем я согласилась поверить, что оно закрыто. Время едва подходило к семи вечера. Где-то здесь я и заподозрила, что город Т. – это вам не Тула и даже не Тверь.
Мы прошарахались по пустынному центру с час, и ближе к восьми муж сказал, что в десяти минутах есть «Пятерочка» и ей работать еще полчаса, так что либо мы идем туда, либо ждем гостиничного завтрака.
И вот: девять вечера, мы сидим в гостинице города Т., по окошку псевдолюкса лупит дождь, из еды у нас сухпаек из «Пятерочки», из развлечений телевизор, где раздается призыв вытаскивать старые новогодние игрушки с антресолей, а наш Новый год на глазах превращается в тыкву. В двенадцать мы созваниваемся с друзьями, которые должны были поехать с нами, и признаемся, что как-то мы переоценили туристический потенциал города Т. А друзья решают нас спасти.
В четыре утра в черный-черный город Т. прикатывает черный-черный «мазерати» с черным-черным псом на пассажирском сиденье и белым-белым пакетом еды. Мы отмечаем Новый год повторно, уже правильно, и расходимся спать.
А утро начинается со снега. Ты выходишь из гостиницы, делаешь пару шагов – и проваливаешься в другое время: не в тот старый город, который про ярмарку с сувениркой и глинтвейном на площади, а в старый город, тот город, что пережил многое и многих, а теперь переживет и вас, глупых заезжих туристов, но в вас и останется, и есть в его несовременности вневременность, а в этой вневременности всамделишность, и правильность, и гордость – то, что растеряли многие, но только не город Т. И только теперь ты не жалеешь, что приехала в город Т., но жалеешь, что не сразу его поняла.
Это было 1 января 2020 года. Как прошел год: мы сидели дома, периодически выглядывая в соседнюю «Пятерочку» за продуктами да ожидая, что на этот раз скажет мужчина из телевизора, а развлекали нас своими заездами друзья.
С тех пор я куда внимательнее отношусь к примете «как встретишь, так и проведешь».
В первом по величине царстве, да не первом государстве на берегу реки стоит городок, он не крупен, не высок.
Городок этот старинный, полон церквями да храмами, мостами да площадями. Золота здесь немерено, так что нитью золотой вышивают и сумы сафьяновые, и платочки льняные, и иконы расписные.
Повезло так городу тому: монголы били-били – не добили, литовцы били-били – не добили, свои били-били – не добили. Французы не дошли, а немцы уступили.
Городок этот словно окружен куполом волшебным, так что отскакивали от него и штыки, и пули, и бомбы иноземные. Даже Кремль деревянный выстоял. Никакой силой человечьей тот городок было не взять.
Только временем.
Стоят храмы да монастыри старинные без пригляда, двор гостиный рушится, заборы резные ко сну уже давеча клонятся, а дорога у реки широкой прохудилась совсем.
Ведь стоит тот городок на большой дороге, по которой что ни день, что ни ночь пролетают богатые повозки. И соединяет та дорога два города, что почти равновелики в царстве.
Бывал тот городок прежде в почете. Цари да вельможи в нем останавливались по пути, возводили дворцы свои, подворья, дома. Проходили здесь ярмарки богатые и празднества пышные, и люд собирался со всего уезда, и гула и радости было в довольствии.
Давно уж минуло то время.
Ныне люд местный бежит отсюда в города те великие, куда дорога ведет. Люд дальний заезжает на ночной постой. Прогуляется по площадям разрушенным, глянет на те церквушки покосившиеся, да и опечалится только: кого ж здесь виноватить и чего ж поделать?
От кручины той мало толку. Так и стоит себе городок неприкаянный, ни своим, ни чужим не нужный.
И под Новый год случилось чудо чудное: приехал в городок муж ученый, кто на все царство славен был трудами чародейскими да грамотами берестяными, что в забытых всеми городках находились-то.
Жил давно муж ученый в великом городе, а все же душа его лежала к родному городку. Приехал он, глянь – дворы постоялые закрыты, лавки продуктовые не работают, и даже трактира не сыскать. «Праздник нынче, чего ж хотели, сударь?» – только и слышал отовсюду. Подивился муж ученый: великий город в праздник стоял украшенный чище елки, в нем и фонарики на славу, и песняры поют-танцуют, и медовухой тянет сладко, и блинами с икрой зазывно. Жалко стало мужу ученому, что в городке не то что песняров и фонариков, икры красной не сыскать, икру мойвы подкопченную или классическую со вкусом икры разве что.
Посмурнел он, отправился в новогоднюю ночь скитаться. Глянь – по реке плывет сундук деревянный! Поймал муж ученый сундук, а в сундуке том шкатулка расписная, а в шкатулке грамота. И стояли в той грамоте письмена зачарованные.
Взял муж ученый грамоту и сотворил над ней колдовство. Полил мертвой водой – засияла грамота как новая. Полил живой водой – проступило слово ясное.
Как увидел его муж ученый, так и задумался крепко. Все грамоты найденные велено было отдавать в город великий, да что-то неладно сталось на душе у мужа. Сел он на берегу реки, оглядел городок и закручинился: грамоту не отдашь – сам голову потеряешь, а отдашь – так городку помирать.
Прискакала к нему лягушка. Обрадовался муж ученый: дай, думает, спрошу у нее совета. Да ничего она ему не молвила, квакнула только. Разозлился на себя муж пуще прежнего: кто ж здесь ученый, он или лягушка!
Понес он тогда грамоту волшебную многоумным книжникам в институт льна, что в городке стоял.
Корпят в институте мастера умелые, ищут они знание потайное, рецепт великий. И нашли они формулу, и отдали ее на фабрику золотошвейную.
Фабрика золотошвейная горит-кипит в работе над полотном узорчатым, рук не покладая. С городка и округи торопятся пособить мамушки и дядюшки, нянюшки и мастеровые, девицы и юноши, и несут они всего – шелку, золота и серебра, что у них есть.
Видят они полотно чудное: где кольнут швеи иглой раз – газон появится, где кольнут другой раз – забор ровный встанет, где кольнут третий – хлам пропадет.
Светится то полотно ярче солнца красного.
А мастерицы вышивают голубей дивных: три золотых, да три серебряных, да три медных.
А на голубе каждом том слово из грамоты.
Так за неделю и управились, пока все царство пировало.
Как последнего голубя вышили в ночь перед Рождеством, собрался весь окрестный люд по колокольням да и накрыл полотном городок, приговаривая слова заветные.
И били они в колокол главный, и с двенадцатым ударом расплелось то полотно, а голуби встряхнулись, слетели и отправились городку дары раздавать.
Где пролетят голуби медные – там дома поровнели, где пролетят серебряные – там дыры залатались, где пролетят золотые – там лавки богатые открылись.
И стал город краше всех в округе! Да так, что люд местный им хвалился, а люд приезжий не мог его миновать. И не меньше великих городов пошла его слава по царству, а мужа ученого наградили щедро, златом-серебром его осыпали и лягушке на всякий случай коробчонку шелком устлали, ведь молчание – тоже золото.
И полетели голуби дальше, и понесли весть другим городам первого царства, да не первого государства.
И весть та была на грамоте:
Возделай свой сад.
Яна Яжмина
Сколько себя помню, в нашем доме не было живой елки. Возможно, взрослые знали, сколько с ней мороки (найди, сруби, поставь, подмети, подмети, подмети, выброси). Возможно, против нее был ковер, занимавший все пространство комнаты. А может быть, покупка искусственного дерева была их совместным (с ковром) решением. Так или иначе, подарки появлялись ровно в полночь даже под пластмассовыми ветками, и меня (ребенка) это устраивало.
Все начиналось внезапно. В субботу или воскресенье маму озаряло: пора наряжать елку. Тогда с антресоли доставали коробки: одну – размером с пятиклассника, вторую – с его рюкзак, а последняя едва бы вместила сменку. В первой хранилась непосредственно елка, во второй – игрушки и мишура. В третьей же – кукла Барби в голубой шубке и Дед Мороз, сделанный из какого-то материала, похожего на строительную пену. Думаю, такой «дежурный» Дед Мороз был почти в каждой советской квартире. У нас до сих пор живет.
Обряд возведения елки напоминал строительство снеговика. Дело в том, что каркас состоял из трех частей: большая, средняя и маленькая нанизывались друг на друга пирамидкой. Но был нюанс. Ветки распушить на каждом участке нужно было заранее. Поэтому бабушка, мама и я вместе садились на ковер (мягкая пластиковая стружка его устраивала, легко исчезая в пылесосе) и расправляли каждую еловую лапу. Я – верхушку. А кому доставалась середина и самый большой нижний кусок, взрослые как-то между собой решали. Затем устанавливалась «рогатина» с болтами. Мне говорили, что дедушка смастерил ее сам. Я не понимала, как можно сделать что-то из железа, но гордилась. В нее поэтапно втыкалась елка. Чтобы потом не залезать под потолок, на самую высокую ветку сразу надевали шпиль. Игрушки сначала доставали из коробки и рассматривали. Каждый год что-то покрывалось трещинами или разбивалось. Поэтому надо было понять, «что мы имеем». Сказочные фигурки на прищепках считались самыми ценными и хранились даже со сколами. Остальным шарикам/ орешкам такое не прощали. А пластиковые украшения мне нравились больше всего. Самые яркие, надежные, обсыпаны блестками. К тому же их мне разрешали брать. До привилегии вешать стеклянные игрушки я доросла значитель но позже.
С пяти до двадцати пяти (до этого – не берусь судить) раскладная елка была моим проводником в следующий год. А затем переезд. Я сняла комнату. Та зима была полна неопределенности, до последнего было неясно, где встречать 2021-й. А значит, никакой подготовки. Когда все планы накрылись, я обреченно села посреди пустой кухни.
– Ну, все. Вот и отпраздновала. – Квартира напоминала песню «Вахтерам». Белые обои, посуда из черной керамики, еще одна соседка в другой комнате. Кто мы и откуда?
Бежать в магазин за елкой казалось совсем неудачной затеей. Дорого и несправедливо[2]. Решение пришло из прошлого, когда я работала в лагере. В тот год у нас был один из лучших вожатских составов.
– Ксения Андреевна, нам нужно провести на смене два праздника, – пишу я в наш отрядный чат «Подруга-ночь».
– Дни рождения есть? – уточняет она с надеждой.
– Тридцать детей есть, дней рождения нет. Какие еще ты знаешь праздники?
– Яна Александровна, а давай Новый год?
– В июне? Записываю.
12 июня. Вечер, проектор выводит на стену изображение новогодней елки. Дети сидят в пижамах с мандаринами и сладостями. Из колонок орет «Дискотека Авария». Мы танцуем и заматываем коллегу в гирлянду. Затем все вручают друг другу наспех сделанные подарки. Легким щелчком мыши елка гаснет, а затем превращается в дом, где мальчик остался совершенно один. И еще полтора часа дети увлеченно смотрят в стену. Вот такое «раз-два-три».
Еще один спонтанный Новый год под проектором я встречала с любимым человеком 4 ноября. Нравится мне, видимо, замещать патриотические праздники.
И вот, впервые, в ночь с 31-го на 1-е виртуальная елка своевременно отобразилась на моих белых обоях под покраску. На полу громоздились пакеты «открыть в полночь». Трансляция с телефона (не оставаться же без елки), шампанское, распаковка, звонки… А потом удобно: выключаешь проектор, и ничего убирать не надо. Сервис! Прогресс! Цивилизация!
Но главное знакомство с праздничным деревом состоялось для меня в прошлом году.
– Хочу живую елку, – заявила я маме, приехав к ней на выходные.
Мама вздохнула, но спорить не стала. На полке среди спортивных футболок ждал своего часа топор. Списки лесничеств, поиск подходящей по высоте и форме елочки, «пеленание» в пододеяльник, трехчасовая дорога в город по пробкам… Безуспешная попытка зафиксировать ствол в ведре… Радостная находка на балконе – специальная подставка. Затопленный пол. Покупка новой подставки без трещины. И ура, 10 декабря в моей комнате вкусно запахло свежими иголками.
Люди, наступавшие на эти грабли, уже сейчас поймут, в чем подвох. Остальным рассказываю. Двадцать дней в теплом помещении срубленное дерево стоит не очень охотно. Без энтузиазма.
Когда через неделю половина хвои оказалась на полу, я заподозрила неладное и выяснила, что надо было держать елку на балконе. Кто же знал! За время транспортировки на мороз колючей стала вся комната. Особенно кровать, куда я по счастливой случайности рухнула вместе с хрупким грузом. Новогодней ночью на моем столе стояла… ветка. Размером с «верхушку» искусственной елки. Этакий символический огрызок праздника. Было обидно, но «зато настоящая».
Утро ознаменовалось для меня двумя событиями. Первое – ветка стала палкой. А второе – торговец новогодней атрибутикой решил как можно скорее покинуть самодельный рынок на пятачке перед домом. Все непроданные деревья были свалены в кучу через дорогу.
«Это знак», – решила я. А теперь представьте картину: 1 января девушка тащит через проезжую часть трехметровое раскидистое дерево, катает по снегу, чтобы отчистить грязь, а затем затаскивает этого зеленого монстра в парадную. Еще раз: 1 января.
Елка оказалась с характером и не хотела помещаться в лифт. Затем в дверь квартиры. Затем в комнатную. На этом этапе я пожалела о своем решении продлить праздник. Когда она не влезла в пространство «пол – потолок», я уже выла и хваталась за голову исколотыми руками. Канцелярский нож, несколько часов работы, еще одна подставка… и две трети комнаты оказались заняты этой нескромной барышней. Да, не о таком сожительстве я мечтала.
Как мы провели с ней два месяца, расскажу кратко. Неделю я не могла открыть шкаф, а затем, не решаясь выкинуть такую красоту, я вытащила ее на балкон до середины марта. К этому моменту царапины от прошлых перемещений зажили, так что я героически выволокла лысую палку и мешок иголок на улицу.
Кажется, в начале октября из-под подушки на мою ладонь напала последняя колючка. На балконе в ковре живет еще некоторое количество. Посмертно.
Я знаю, что рассказ выйдет не раньше января. Но торжественно клянусь: в этом году у меня будет маленькая искусственная елка со стеклянными игрушками. И живая ветка с пластиковыми. И большая цифровая картинка дерева в лесу. Но на время трансляции ей придется уступить стену президенту. Хватит романтизировать елку. Пора взрослеть. Тем более балконный ковер сказал, что не потерпит больше таких экспериментов. А мне по нему еще босиком летом ходить. Возьму пример со старших: не дело враждовать с таким авторитетным предметом декора.