Родился и живет в Твери. Учится в школе с углубленным изучением немецкого языка и имеет уровень В1. В свободное время рисует или читает, также увлекается физикой. Рекомендует всем читать Агату Кристи и Стивена Кинга, считает их гениями своего дела.
Игра
Скутер, дорога, кювет.
В больницу я попал как раз к вечернему обходу. Доктор взял меня за подбородок, внимательно посмотрел в самые зрачки, сказал:
– Сотрясение. Вставать нельзя. Категорически.
Слышишь? – И обернулся на стон с соседней кровати. – Крепитесь, Михаил. – Он положил руку на плечо изможденному, небритому мужчине. – На ночь обезболивающее. – Это уже медсестре.
Едва медики вышли, дверь приоткрылась, и на пороге появился бледный старик в ветхом балахоне с карманами.
– Крышечки есть? – задал он странный вопрос.
Я не знал, что ответить. Сосед по палате молчал. Старик скрылся, словно растворился в желтом луче. Через стеклянное окошко двери бил из коридора назойливый свет. Прямо в глаза. Он до тошноты усиливал головокружение и вызывал жажду. И в то же время обещал помощь: кто-то же его зажег.
В сумрачном гулком коридоре баррикадой высился пост медсестры. Пустой. На конторке – тарелка с конфетами. Леденцы. Кисленькие. Освежают. Я прихватил несколько штук про запас и взял курс на яркую лампочку. Наверняка она перед ординаторской. Спрошу, где тут кулер.
Я все шел и шел. Коридор показался мне нереально длинным. Я уже отчаялся дойти до огня, как вдруг очутился в освещенной нише. В ней за шахматным столиком сидел тот самый старик в балахоне, что заглядывал в палату, и сам с собой играл в шашки пробками от пластиковых бутылок.
– Сыграем? – предложил он мне.
– На что?
– Да хоть на конфеты. – Старик зачерпнул из кармана и высыпал на столик горсть леденцов.
– Идет. – Я положил рядом с собой несколько таких же.
Старик был откровенно слаб в игре, и я несколько раз поддался. Все-таки старость надо уважать. Пожал напоследок старику руку, какую-то бестелесную, словно оболочку, наполненную воздухом, и пошел спать. Хоть какое-то отвлечение от самоедства.
– Слышь, парень, – окликнул меня в палате хриплый голос. – Водички не будет?
– Я Влад. Леденцы подойдут?
– Дай, сколько не жалко, дяде Мише.
Я положил все, что были, в горячую руку.
– А ты куда выходил, Влад? Уж не в шашки ли играть?
– Угадали.
– Ничья? – Дядя Миша зашуршал фантиками.
– Выиграл. КМС как-никак.
– Невелик что-то выигрыш.
– Выигрыш старику оставил. Тому самому, который крышечки искал.
– Кондратию, значит.
– Сидорычу.
– Это его так зовут – Сидорыч. А на деле-то он Кондратий.
– Подпольная кличка, что ли? – усмехнулся я.
– Вроде того. Послушай, что скажу. Не перебивай только. Мне ведь еще пятидесяти нет. Я здоровый, состоятельный мужик. Был. Приключилась со мной какая-то хрень. Грыжа, будь она неладна, с осложнениями всякими. Полгода по больницам, несколько операций перенес, а лучше не становится. Устал я от боли, от беспомощности. Обузой для семьи стал. Все деньги на меня уходят. Жена уже нашу квартиру на продажу выставила. Так вот, старик, с которым ты играл, – Кондратий в том смысле, что он смерть. С ним можно не только на конфеты играть. Понимаешь? Ходят слухи, можно и на жизнь. Поставь на кон мою, а? Вдруг выиграешь?
– А если проиграю?
– Ну хоть не задаром помру – семью спасу. Отгорюют они по мне и будут жить дальше, не пойдут по миру.
Бред какой-то про этого Кондратия. Старик как старик. Сидорыч, словом.
Следующим вечером я снова выигрывал у старика конфеты, подгадывая удобный момент. Предложить – не предложить? Согласится – нет? Примет за сумасшедшего? А как смотреть в глаза дяде Мише? Как сказать ему, что не смог, спасовал? В ушах звучал его жалобный голос: «Что тебе стоит? КМС как-никак». И зачем я про КМС заикнулся? Не было бы его – не было бы скутера, и с Кирой ничего бы не случилось, и со мной тоже. И было бы все по-прежнему: школа, мой шахматношашечный клуб, ее индийские танцы, мои турниры, ее концерты. А теперь я боялся узнать, как Кира, потому и про телефон ни у кого не спрашивал. На скутере Кира сидела за мной и по логике не должна была пострадать больше меня. Но это только по логике.
Я глубоко вздохнул, решаясь, но старик меня опередил.
– А не повысить ли нам скуки ради ставку? – Он пристально посмотрел на меня.
– Согласен, – выдавил я.
– На что играем?
– На жизнь.
– На кого ставишь?
– На дядю Мишу.
– На того, с грыжей?
Я кивнул.
– А я на Петра Львовича, с инфарктом. Знаешь такого?
– Нет.
– Тебе легче.
В этот раз поединок затянулся. Старик перенял некоторые мои приемы и упорно сопротивлялся. Но все же я выиграл. Пожав невесомую руку, вернулся в палату. Дядя Миша спал, похрапывая. Жаль, ведь я хотел поделиться с ним одной мыслью.
Утром меня разбудил звук дребезжащей тележки, на которой нянечка развозила завтрак «неподвижным» больным.
– Я сам. – Дядя Миша сел на кровати и переставил тарелку с тележки на тумбочку.
– И то, – ласково улыбнулась ему нянечка, а мне погрозила пальцем: – Не велено тебе выходить. Я с удивлением наблюдал, как еще вчера боящийся пошевелиться сосед за обе щеки уплетал овсянку.
– Вкуснотища! – Он облизал ложку. – Спасибо тебе, парень. Я твой должник. Трудно было?
– Так себе, – покачал я ладонью. – Я вот что придумал…
– А кого проиграли? – перебил меня дядя Миша.
– Не помню. Инфарктника кого-то.
– Ты не расстраивайся. Его, может, еще спасут. Если вовремя спохватятся. У нас знаешь какие доктора? О-го-го! Строгие. Дотошные. И звания имеют. И…
– Да я не расстраиваюсь. – Теперь уже я перебил дядю Мишу. – Я вот что придумал…
– Ты это брось, – постучал дядя Миша ложкой по пустой тарелке. – Повезло раз, и больше не искушай судьбу. Говорят, Кондратий хитер. Ищет, кто его заменит. А заменит тот, кто сам сдастся и проиграет собственную жизнь.
– Ерунда, – отмахнулся я. – Кто ж самого себя проигрывать будет? Хотя… Короче, ко мне это не относится.
Ну не хочет дядя Миша знать, что я придумал, и не надо. Кажется, я теперь знаю, как все исправить. Едва не вприпрыжку побежал я на сестринский пост узнавать про телефон. С воодушевлением выслушал замечание о нарушении постельного режима и помотал головой в знак того, что она больше не кружится. Позвонил родителям. Отчитавшись о хорошем самочувствии, спросил про Киру. Новости были плохими. С момента аварии Кира не приходила в себя.
– Все будет хорошо, – пообещал я родителям и, прежде чем они успели мне что-то ответить, попрощался с ними.
В нетерпении я грыз ногти и поглядывал за окно. Скорей бы вечер! Дождавшись, когда загорится огонек в конце коридора, я направился к двери. Путь мне загородил дядя Миша, худющий, но уже побритый.
– Не пущу. – Дядя Миша с трудом стоял на подрагивающих ногах, а рукой не столько перекрывал дверь, сколько опирался о косяк. – Не знаю, что ты там придумал, но остановись, пока не поздно. Береженого сам знаешь.
Признаюсь, дядя Миша был так убедителен, что я лег в кровать. И мне приснилась авария.
Луч фары пронзает темноту. Мы с Кирой летим на подаренном мне скутере по шоссе. Родители расщедрились на шестнадцатилетие и присвоение КМС. Дорога теряется в небе. Мы несемся навстречу громадной белесой луне. Мелькают по обочинам желтые фонари. Кира раскинула руки. В них бьется на ветру купленный для сари розовый шелк.
Борзый конь хорошо,
И ишак хорошо,
И олень хорошо.
Мотоцикл лучше! —
горланим мы.
Переднее колесо тряхнуло. Мы отрываемся от земли. Парим несколько секунд. Даже не успеваем испугаться. Все. Конец фильма. Последнее, что я вижу, – лежащая навзничь Кира с прикованным к луне восхищенным взглядом. Я хочу броситься к ней, но не могу пошевелиться. Тело весит целую тонну.
Еле двигаясь, по миллиметру вытаскиваю себя из плоти, встаю с кровати. Тело остается лежать под одеялом, а я медленно иду к мерцающему в конце коридора свету. Потому что я знаю, как помочь Кире.
– Ставлю на Киру, – сажусь я напротив старика.
– А я на Влада, – улыбается он во весь щербатый рот. – Знаешь такого?
Сердце куском льда падает куда-то в низ живота.
– Мы так не договаривались, – отшатываюсь я от стола.
– А мы вообще ни о чем не договаривались. – Он протягивает мне два кулака с зажатыми в них крышечками. – Отказ от игры будет твоим поражением.
Мы играем. Смерть ставит мне ловушки одну за другой. Я вытираю ладонью вспотевший лоб, но влаги не чувствую.
– Ты пойми, я здесь не один десяток лет. – Своей болтовней старик мешает мне сосредоточиться. – Надоело, сил нет. В печенках уже эта больница. Хочу на простор. По телевизору про Бермудский треугольник показывали. Корабли там, самолеты пропадают. Вот где раздолье-то! Туда бы. Или в горы к альпинистам.
– А космос не привлекает? – Я передвигаю крышечку бесчувственной рукой и создаю комбинацию, которую еще не использовал в игре со стариком.
– Пусто там. А в космическом корабле такое же замкнутое пространство, как и здесь. Экипаж всего несколько человек. Не разгуляешься.
Вот он – поворотный момент игры. Всего один ход – и либо я выигрываю жизнь Киры и проигрываю собственную, либо выигрываю свою и…
Я стискиваю зубы и переставляю шашку.
– Ну, я пошел, – поднимается из-за стола старик. Он протягивает мне руку для пожатия, а другой собирает крышечки в карман. – Пригодятся еще. А ты беги, может, успеешь.
Я срываюсь с места. Хотя какой в этом смысл? Бежать необыкновенно легко. Тело невесомое. Я почти не касаюсь пола. Кажется, ускорение придают мне не ноги, а страх.
Подлетаю к палате, когда из нее выходят врач и медсестра. Едва успеваю отскочить от распахнувшейся двери.
– Вставал-вставал, – тараторит медсестра. – Я сама видела.
– Я же запретил. – В голосе врача слышна досада. – С мозгом шутки плохи. Зовите санитаров. Пойду оформлять.
Я слышу, как в палате звонит телефон. Вхожу. Взять, не взять?
– Дядя Миша, – показываю на телефон глазами, избегая смотреть на укрытое с головой тело на моей кровати.
– Эх, парень… – Дядя Миша снимает трубку, слушает, шумно дыша, а потом треснутым голосом говорит: – Нет его. Совсем нет. Умер. – И обращается ко мне: – Какая-то Кира вышла из комы. Просили передать.
К горлу подкатывает комок. Я показываю дяде Мише большой палец.
– Крышечки-то есть? – Он откручивает от бутылки синенькую.
– Первая, – шепчу я и отправляюсь в конец коридора, где в нише горит свет.