Алексей Варламов
Писатель и публицист, исследователь истории русской литературы XX века. Доктор филологических наук, профессор МГУ, ректор Литературного института имени А. М. Горького. Автор множества книг, лауреат ряда литературных премий, в числе которых «Большая книга», «Студенческий Букер», Премия Александра Солженицына и Патриаршая литературная премия.
Где-то, когда-тоО единственном романе поэта, литературного критика и журналиста Владимира Ермакова
Владимир Алексеевич Ермаков издал свой первый и – увы – последний роман в 75 лет за несколько месяцев до внезапной смерти, последовавшей 2 июля этого года. До той поры он был хорошо известен в профессиональных литературных кругах как поэт, эссеист, журналист, литературный критик и публицист, издавший немало книг в самых разных жанрах, лауреат нескольких литературных премий, в том числе Горьковской, некогда существовавшей при журнале «Литературная учеба». О Ермакове высоко отзывались Лев Аннинский и Владимир Толстой, Павел Басинский и Евгений Водолазкин, Михаил Кураев и Валентин Курбатов. Каждый год мы встречались в Ясной Поляне на писательских встречах, и Владимир Алексеевич неизменно выступал с докладом – высокий, худощавый, очень внимательный, говоривший необыкновенно умные, я бы даже сказал, заумные вещи, которые было не всегда легко понять, и не всегда они казались мне интересными. И вот оказалось, что многие годы он писал роман, и назвал его несколько претенциозно: «Где-то когда-то за целый век до конца истории». Я взял эту изящно изданную книгу с собой в самолет, когда летел в Якутию, и начал читать, с трудом продираясь сквозь первые вязкие главы, но по мере того как самолет поднимался все выше и наконец занял эшелон, я погрузился с головой в чтение и обо всем позабыл.
«Где-то когда-то…» – это история жизни и любви поэта Ивана Вольнова, от лица которого ведется повествование. Действие происходит в Орле и его прекрасных окрестностях в наши дни, так что перед нами классический современный роман с героем, интригой и очень напряженным сюжетом, в котором чего только нет: авторских рефлексий, воспоминаний, суждений и рассуждений на литературные темы, а кроме того, исчезновений, нападений, преследований, поединков, шпионских тайн, и все это не намешано для подогрева читательского интереса, но выглядит весьма органично и неожиданно. Начинавшийся как едва ли не автофикшен, как роман воспитания, опус Ермакова то и дело менял форму и, покуда самолет забирался дальше на север, становился детективом, боевиком, триллером, что его вовсе не портило, а придавало ему обаяния. Неторопливое, несколько затянутое повествование первых глав ускорилось сразу же, как только появилась женщина, в которую герой с первого взгляда влюбляется, и она отвечает ему взаимностью, но вскоре из его жизни загадочным образом исчезает, оставив странное послание на столе и флешку с опасным содержанием. Я хотел еще немного почитать и уснуть, но какое там спать, когда Алиса пропала и нужно было обязательно ее найти!
За иллюминатором мелькнула быстрая ночь, встало солнце нового дня, Иван с друзьями отправился на поиски своей возлюбленной, и действие романа покинуло реальное земное измерение, переместившись в… Тут я не знаю, как точнее определить этот, как сказали бы ученые люди, хронотоп, но вторую часть автор назвал «Лукоморье», расположил за Калиновым мостом и населил ведьмами, чертями, русалками, лешими и богатырями, так что взрослый солидный текст на глазах превратился в литературную сказку, в русское фэнтези. Герой подобно пушкинскому Руслану искал пропавшую любимую, сталкивался с соблазнами и испытаниями, потом появилась еще одна прекрасная дама, перед которой он не устоял, и все это не казалось искусственным, надуманным, а странным образом насыщало роман новыми смыслами и даже каким-то азартом. Никогда я не играл в компьютерные игры, но подозреваю, что именно так, по законам компьютерной игры, и построен ермаковский роман, и мне нравилась эта игра. Она была веселая, в меру сложная, умная, красивая, но ею авторский замысел не исчерпывался, а вел все дальше и выше, в третью часть, которая называлась «Иномирье». Здесь фэнтези превратилось в научную, а может, и нет, фантастику с гуманоидами, которые уже давно то ли просто следят, то ли аккуратно вмешиваются в ход человеческой истории, вызывая озабоченность земных компетентных органов. Меньше всего я ожидал такого поворота сюжета от серьезного провинциального философа-наставника, каким воспринимал Володю Ермакова, но когда мы пересекли полуостров Таймыр и на 362-й странице романа вдруг возник Аркадий Стругацкий, оказывается, не умерший, но перемещенный инопланетянами в околоземное пространство, все встало на свои места.
В юности я, как и миллионы людей в нашей прекрасной стране, зачитывался Стругацкими, размышлял о прогрессорах, искал социальную сатиру и философские прозрения, но потом это увлечение ушло, а у Ермакова оно, вероятно, осталось. И читая посвященные братьям страницы в междуречье Енисея и Лены, я снова и снова думал о человеке, с которым мне ужасно хотелось бы теперь поговорить, ибо развлекательный остросюжетный роман, который держал мое читательское напряжение и не давал уснуть, стал окончательно диалогичным, обращенным лично ко мне. Компьютерная игра обернулась реальностью наших дней – суровых, трагичных, о чем и предупреждал нас автор. Солнце поднималось все выше, заливая светом бесконечную тайгу, и я вдруг понял, что в долготе и в тишине своих дней, своих орловских раздумий Ермаков угадал, узнал, понял про всех нас что-то очень важное и частично эту тайну в романе открыл, а частично унес с собой. Я физически ощущал, как мне его не хватает. Это было ужасно грустное впечатление, которое сосуществовало в моем сердце с чувством вины, благодарности, сожаления и любви. А он продолжал насвистывать свое неказистое «где-то, когда-то…», и было печально, что скоро все кончится – и этот роман, и этот полет, и что настанет август и мы впервые не встретимся в Ясной и я не смогу его обнять и поблагодарить.
Иван Родионов
Литературный критик, блогер, редактор. Родился в 1986 году в г. Котово Волгоградской области.
Публиковался на порталах «Год литературы» и «Горький», в журналах «Новый мир» и «Юность», в «Российской газете» и «Литературной газете» и еще в двух десятках СМИ. Автор книг «сЧетчик. Путеводитель по литературе для продолжающих» (2020) и «На дно, к звездам. Заметки об отечественной литературе 2019–2021 годов» (2022). Обладатель премии «_Литблог» (2021) от «Большой книги» за лучший книжный блог года и премии «Гипертекст» (2023). Член Большого жюри премий «Национальный бестселлер» (2021), имени В. Катаева (2022, 2023) и «Ясная Поляна» (рабочая группа, 2022, 2023). Член жюри номинации «Выбор блогеров» премии «Лицей» (2022, 2023).
Три новых сборника: проза, поэзия, критика
По-настоящему выдающиеся, если не сказать гениальные книги отдельных авторов – хоть романы, хоть стихотворные сборники, – как правило, фиксируют литературные прорывы, переходы к новому, неизведанному, послезавтрашнему. Хорошие концептуальные коллективные сборники, в свою очередь, фиксируют надвигающееся, ближайшее, актуальное в самом прямом смысле этого слова. Даже если в них рассказывается о поэтах, умерших в девяностые. Или если они посвящены вероятному будущему литературы, создаваемой авторами в связке с искусственным интеллектом. Все равно сборники, ввиду их мультиавторности и объединенности общей темой или концепцией, в конечном счете больше говорят именно о настоящем и его вызовах.
О трех таких сборниках сегодня и пойдет речь.
Что общего у двух популярных сегодня литературных тенденций – автофикшена и текстов, созданных при участии искусственного интеллекта? Игровая вовлеченность читателя в разрешение некоей авторской загадки.
Читая тот же автофикшен, мы зачастую не знаем, где именно писатель полностью стер грань между прямым высказыванием и вымыслом/преувеличением. Не видим швов. Хотя для полного вовлечения в текст нужно принять, что все написанное – истинная правда, а дистанция между автором и рассказчиком, субъектом и объектом – минимальна. Как говорится, хочешь – поверь, хочешь – проверь (но как?). С текстами, написанными совместно с ИИ, все в каком-то смысле честнее и нагляднее. Хотя вопросы, предложенные читателю, не только не снимаются, но, напротив, множатся.
Сборник «Механическое вмешательство» – кажется, первый отечественный эксперимент подобного рода. Да, отдельные авторы (например, Павел Пепперштейн) уже писали книги в соавторстве с ИИ. Но такого рода опыты носили скорее перформативный характер. А здесь – пятнадцать известных авторов, каждый из которых выбирает такой способ взаимодействия с нейросетью, который ему наиболее близок художественно. Если обобщить, таких способов наберется три:
1. ИИ – один из героев повествования или важная сюжетная деталь (рассказы Рагима Джафарова, Хелены Побяржиной и др.). Соответственно, общение с таким героем напрямую берется, так сказать, из нынешней нейрореальности. Это наиболее традиционный и прикладной способ сотрудничества писателя с ИИ.
2. ИИ по заданию прозаика пишет часть текста, то есть становится именно автором (рассказы Шамиля Идиатуллина, Ислама Ханипаева и др.). В этом случае уже появляются те самые загадки. Какие именно эпизоды написаны нейросетью? Как формулировал задачу автор-человек? Редактировал ли он текст, созданный ИИ, и до какой степени? Как правило, рассказы подобного рода оставляют несколько психоделическое послевкусие: сюжет и стилистика отчетливо странны. А читатель так и не поймет, как именно взаимодействуют ИИ и писатель, где начинается первый и заканчивается второй.
3. Особый поджанр сборника – «давайте я расскажу, как мы с ИИ писали историю и что из этого получилось» (Ксения Буржская, Яна Вагнер, Татьяна Толстая и др.). Главная интрига таких текстов заключается в том, смогут ли нейросеть и человек полноценно понять друг друга. Их диалоги и детали взаимодействия могут быть уморительно смешными, как в «Проходных дворах» Татьяны Толстой, или как бы непреднамеренно пронзительными, как в «30–70» Яны Вагнер. Читателю в таких случаях предлагается поболеть за нейросеть – поймет ли, дожмет, дорастет до соавтора?
Дает ли сборник «Механическое вмешательство» ответ на один из актуальных вопросов, волнующих литературное сообщество: сможет ли нейросеть написать хорошую книгу? Пожалуй, дает. Ответ прозаичен: нет, не может. В текстах сборника, где ИИ подчеркнуто субъектен, он портит повествование, а авторы-люди это дело выравнивают или обыгрывают. ИИ в подобных случаях или совсем сентиментально недотёпист (в тех же «Проходных дворах»), или начисто лишен художественного вкуса. Так, в рассказе Яны Вагнер автор-повествователь вводит сильную деталь («наступило 33 января» – речь идет об аномальных земных температурах), а ИИ в ответ нудит: нет, в январе 31 день.
В тех же рассказах, где ИИ растворен в повествовании, доминирующими интонациями остаются человеческие. Каким бы ни был «процент вовлеченности» нейросети в тексты, опытный читатель ни с чем не спутает умную иронию Идиатуллина, нервическую напевность Некрасовой или сердитую горячность Захарова.
Впрочем, возраст ИИ-писателя еще детсадовский – кто знает, как оно будет дальше?
Третий том комментированного альманаха-реквиема по безвременно ушедшим русскоязычным поэтам посвящен авторам, умершим в девяностые годы. Литературный критик Ольга Балла в предисловии к изданию справедливо отмечает, что авторы, представленные в книге, принадлежат к двум поколениям. При этом все они ушли из жизни, когда им не было и сорока, и в этом видится в том числе и некоторая зловещая рифмовка с девяностыми как с временем бесприютности и распада.
Что объединяет авторов, чьи стихи представлены в сборнике?
Во-первых, цветущая эклектичность стилей и поэтик, ими избранных.
Право же, когда будущий (или нынешний, кто знает) Борис Кутенков со товарищи будет составлять антологию поэтов, писавших, допустим, в десятые, потенциальный читатель удивится, насколько много схожих авторов там будет. Будто вышли из одной шинели и направления – даром что советской инерции, как и советской цензуры, давно нет. У русской поэзии, оборванной в девяностые, было множество развилок: тут и влияние хорошего советского, и горячее неконъюнктурное антисоветское, и переоткрытая религиозность, и подлинная неподцензурность, и работа с рок-поэзией… И невыносимо жалко, что все это достаточно быстро оборвалось.
А во-вторых, это последние поколения, стихи которых в большинстве случаев воспринимаются совершенно серьезно, без постмодернистского и тем более постиронического прищура. Тексты авторов, представленных в антологии, часто посвящены темам боли и смерти, наполнены эсхатологическими предчувствиями – причем без романтизации и украшательств. Напротив – образы колючие, непричесанные, а то и голые. И при этом такой, казалось бы, преувеличенной степени отчаяния – безусловно веришь. Что спустя пять-десять лет, уже в нулевые, станет ситуацией почти невозможной:
Радость пряжу пьет
Найденных песен
Череп помят, помят
Лей кровь щек и десен
Видишь —
Время идти чувствовать плеск весен.
Рухнула утопия,
Хоть на стенку лезь,
Рядом мизантропия,
Черная болезнь.
Какой я человек, если после рождения
Я был мертвецом,
Но вздохнул мозгом воздух,
Так же, как водку в 13 лет,
И, видно, не похмелился.
Конечно, третий том антологии «Уйти. Остаться. Жить» не претендует на энциклопедическую всеохватность описания даже в рамках означенных времени и темы. Кто-то посетует, что в сборнике не представлен тот или иной автор, кому-то будет мало текстов какого-либо поэта… Однако задачи тотального каталогизирования перед составителями сборника и не стояло. Эта книга скорее срез – и поэтовремени, и времени просто. И это уже немало.
Это уже второй сборник, составленный из работ участников Школы критики в Ясной Поляне: первый выходил год назад. На сей раз критические тексты разделены на два «потока» – литературный и кинематографический. Что неудивительно: теперь в Ясной Поляне обучают и кинокритиков.
Литкритическая часть издания состоит из разного рода статей и даже интервью, а собственно рецензия на отдельную книгу в сборнике всего одна. Темы и даже стили авторов очень разные – но в цельную картину их тексты удивительным образом вполне складываются. И разноцветье становится букетом.
Так, писатель Евгений Кремчуков, размышляющий о сотрудничестве и соперничестве писателя и нейросетей, создает лирическое эссе. Анна Пестерева, в свою очередь, помогает сегодняшним и будущим исследователям очень актуального нынче вопроса о литературе поколения тридцатилетних: она берет интервью у писателей-миллениалов (Екатерины Манойло, Рагима Джафарова, Аси Володиной, Ромы Декабрева, Веры Богдановой, Ислама Ханипаева), где задает им вопросы о феномене поколения, их книжных предпочтениях и влияниях. Денис Лукьянов размышляет о женских образах в разномастном современном худлите, Екатерина Иванова анализирует популярный в наше время жанр автофикшена.
Темы и авторы, повторимся, совсем разные. Ан отойдешь на некоторое расстояние, прищуришь глаз – и собирается единая картина из проблем и вызовов, стоящих перед современным литературным процессом.
Контрапункт ряда представленных сборнике текстов кинокритиков – препарирование штампа, разоблачение псевдоглубины или мистификации, деконструкция общепринятых клише. Ниспровержение сомнительных основ, в общем, – всегдашнее дело молодых, неистовых и неравнодушных. Достается сомнительному картонному киноразнообразию и пресловутому «расширенному представительству» (Анастасия Черникова) или даже инерционной индустрии вообще (Виктория Перепечина). Однако, как говорится, не зоилом единым – кинокритики отмечают и важное положительное. Например, визионерство великих режиссеров (таких как Миядзаки или Кустурица), а также ярких отечественных дебютантов (Роман Васьянов, Алиса Ерохина, Малика Мусаева). Хватает в сборнике и аналитических статей, разбирающий тот или иной аспект кинематографа и его истории – от современной ситуации в мировом и русском хорроре до феномена голливудских просоветских фильмов во время Второй мировой.
Владимир Толстой, один из организаторов и вдохновителей школ критики, в предисловии к сборнику, наряду с многочисленными положительными моментами, отмечает разность профессионального уровня авторов. Это справедливо. Однако окололюбительских текстов в книге совсем мало – буквально два-три. Да и те вовсе не плохи. Важнее другое: с одной стороны, сборник собрал авторов очень разных, палитра мнений очень пестра, а с другой – книга все-таки вышла цельной, концептуальной. Хорошо иллюстрирующей как современное состояние литературы и кинематографа, так и, собственно, и самой критической отечественной мысли.